«Мне уже пятьдесят три года, – размышлял он, – жизненные силы на исходе, и недалек тот день, когда придется умирать в немощи, горько сожалея о том, что еще мог бы отомстить врагам за свою поруганную жизнь, но малодушно от этого отказался… Нет, римляне! Я еще заставлю вас вспомнить о Квинте Варии, последнем квесторе Фрегелл!».
Между тем в среде изгнанников за двадцать лет произошли большие перемены. Многие обзавелись рабынями и прижитыми с ними детьми. Кое-кто вышел из коммуны и завел собственное хозяйство. С годами люди все больше опускались, впадая в уныние и апатию. На последних выборах главы общины Варий победил лишь незначительным большинством голосов. Уже мало кто верил, что Италия поднимется против Рима.
Варий рассчитывал на то, что многие фрегеллийцы, обозленные отказом италиков от борьбы за права римского гражданства, захотят хотя бы отомстить римлянам, используя рабов в качестве орудия своей мести…
Спутники Вария, Маний Эгнаций и Эвгеней, были беглыми рабами.
Мания Эгнация, сына одного из уважаемых граждан Фрегелл, Варий знал еще семнадцатилетним юношей. Он тогда уже отличался большой телесной силой и храбростью. Вместе со своим отцом он отважно бился с римлянами на стенах осажденных Фрегелл. Их обоих в числе нескольких сотен наиболее активных участников мятежа римский суд приговорил к лишению «воды и огня», назначив им местом изгнания Сицилию. По пути туда отец Эгнация тяжело заболел. Эгнацию пришлось надолго задержаться с ним в Мессане. Там он ввел себя в большие расходы, наделав много долгов. Отец выздоровел, но сын не смог расплатиться с кредиторами и был продан в рабство. Его первым и единственным господином был жестокий и надменный сицилийский грек, который приказал заклеймить его и отправил на тяжелые работы в свое имение. Но Эгнаций вскоре бежал. Поначалу он явился в колонию фрегеллийцев, надеясь, что соотечественники дадут ему приют. Однако изгнанники в большинстве своем опасались того, что они, находясь под строгим надзором властей, могут быть изобличены в предоставлении убежища беглому рабу. Они потребовали, чтобы Маний Эгнаций немедленно покинул пределы колонии.
Долгие девятнадцать лет Эгнаций вел жизнь скитальца. Скрывая под широкополой шляпой свой клейменый лоб, он исходил из конца в конец всю Сицилию. Время от времени он приставал к шайкам разбойников, таких же, как и он сам, беглых рабов, участвуя в набегах на крестьянские деревни или усадьбы богатых землевладельцев. В разбойничьем мире Сицилии он хорошо был известен своей силой и храбростью.
Минувшим летом судьба свела его с молодым сирийцем Эвгенеем, бежавшим из галикийского поместья своего господина. С той поры они были неразлучны, скрываясь в горах от солдатских облав, занимаясь охотой на диких животных и воровством овощей на крестьянских огородах. Когда одежда их ветшала, они устраивали засады на больших дорогах, нападали на одиноких путников и отнимали у них, кроме денег, плащи и хитоны, оставляя им взамен свои лохмотья. Друзья проявили большое благоразумие, запасшись на зиму зерном и ручной мельницей. В Небродовых горах они нашли пещеру и жили там до наступления теплых весенних дней, питаясь пшеничными лепешками и дичью, которую добывали на охоте.
Однажды на их убежище наткнулся разбойник Гадей со своими всадниками.
Гадей известен был всей Сицилии лихими набегами и крайней жестокостью. Историк Диодор впоследствии писал про него, что он, «убивая во время разбойничьих набегов многих свободных, не причинял никакого вреда рабам». Гадей делал это демонстративно, как бы подчеркивая свое сочувствие их тяжкой участи. За это рабы при случае оказывали ему свои услуги: предупреждали об опасности или направляли преследователей по ложному следу. Между тем за Гадеем охотились даже частные лица, нанимавшие для его поимки целые отряды. Этот разбойник нажил себе в Сицилии много врагов. Некоторые богатые сицилийцы очень хотели свести с ним счеты за погубленных им родственников, объявляя большие награды за его голову, но тот был неуловим.
Маний Эгнаций и Эвгеней провели несколько дней в обществе Гадея и его сотоварищей по разбою. Они упрашивали его принять их в свою шайку, но тот им отказал. Он объяснил им со всей откровенностью, что чувствует себя в большей безопасности, когда имеет дело со свободными, потому что беглые рабы, находясь в розыске, постоянно рискуют попасть в руки властей и могут, не выдержав пыток, наболтать лишнего. Что касается свободных, говорил он, то они, имея постоянные места пребывания, могли в перерывах между разбоями вести обычную жизнь, не вызывая ни у кого подозрений.
Когда Манию Эгнацию и Эвгенею стало известно постановление римского сената о союзниках, они решили попытать счастья и отправились в Сиракузы. Там они хотели записаться в очередь на прием к претору, но вскоре выяснилось, что указ сената не распространяется на беглых рабов, а также на тех, кто был обращен в рабство за участие в каком-либо мятеже или по приговору суда за совершенные преступления. Друзья приуныли. Биографии того и другого не позволяли им надеяться на получение свободы посредством преторской виндикты. Маний Эгнаций был участником мятежа во Фрегеллах. Эвгеней и его старший брат Дамон были проданы в рабство в наказание за нанесение побоев высокопоставленному приближенному сирийского царя. К тому же Эгнаций и Эвгеней были еще и беглыми рабами.
В Сиракузах оба друга встретились с Варием, который, недолго думая, посвятил их обоих в заговор.
Эвгеней, которого Эгнаций представил бывшему квестору Фрегелл как своего верного товарища и друга, Варию сразу понравился.
Это был красивый молодой человек, крепкого телосложения, грамотный и сообразительный. В беседах с ним Варий узнал о его брате Дамоне, который томился в оковах на мельнице неподалеку от Галикий. По словам молодого сирийца, таких, как он, кандальников, там было человек тридцать-сорок. Эвгеней, пока был в бегах, хотел каким-нибудь способом выручить брата из тяжелой неволи. Одно время он и Маний Эгнаций даже планировали силой освободить Дамона и его товарищей с намерением сколотить из них разбойничью шайку наподобие той, которую возглавлял Гадей.
Эвгеней убеждал Вария, что кандальники являются самым горючим материалом среди рабов и их не придется долго уговаривать, чтобы они первыми зажгли огонь восстания. Фрегеллиец решил возглавить галикийских рабов, взяв на себя роль застрельщика всеобщего восстания в Сицилии. В то же время он не терял надежды привлечь на сторону рабов своих соотечественников-фрегеллийцев.
Как-то Эгнаций и Эвгеней вновь повстречали Гадея, который занимался грабежами на Леонтинской равнине, и вскоре познакомили его с Варием. Гадей одобрительно отнесся к решению рабов взяться за оружие и обещал оказывать им всяческое содействие. Он даже выразил желание присоединиться к Варию при первых же слухах о поднятом им восстании. Он уверял, что под его началом более тридцати всадников, отчаянных храбрецов, готовых идти за ним в огонь и в воду.
После совещания рабов в святилище Паликов Вария охватила настоящая эйфория. По его мнению, все складывалось лучше всяких ожиданий. Самым главным было то, что состоявшееся в роще Паликов многочисленное собрание рабов из различных областей Сицилии обещало разнести по всему острову его идею о всеобщем восстании. Данные там им самим и другими участниками собрания священные клятвы казались фрегеллийцу надежным залогом того, что он не останется без поддержки, даже если будет осажден где-нибудь в горах превосходящими силами римлян. Больше всего он рассчитывал на Сальвия и Афиниона, которые намеревались поднять восстания в областях Гераклеи и Сегесты. Обещали привести к нему своих товарищей и беглые рабы сириец Дамаскид и македонянин Диоксен. Первый скрывался в горах близ Сегесты, а второй возглавлял около полусотни беглых рабов в областях Скиртеи и Мерганы.
Деньги, которые Мемнон дал Варию в дорогу, пришлись весьма кстати. На эти деньги фрегеллиец приобрел в Акрах новые плащи для себя и своих спутников, а в Гибле Геры, проходя мимо оружейной лавки, не устоял перед покупкой трех дорийских мечей в ножнах. Оставшихся денег должно было вполне хватить на оплату проезда морем от Калвизианы до Мазары.
Возле разрушенной Гелы, перед самым закатом, они решили заночевать.
От когда-то знаменитого и многолюдного города Гелы, соперничавшего своим богатством и красотой со многими греческими колониями, остались одни развалины. Неподалеку от них в долине обмелевшей реки, тоже носившей название Гела, виднелось чахлое поселение земледельцев. Территория самого города была совершенно заброшена. В эпоху римского владычества немало цветущих ранее греческих колоний пришли в упадок. Такие знаменитые города, как Гимера и Гербесс, лежали в руинах, среди которых паслись овцы и козы. Мегару Гиблейскую разрушил Клавдий Марцелл, и город с тех пор так и не был восстановлен.
