– А на этой посудине мы будем загорать не меньше двух дней, – с сожалением добавил он.
Варий оказался прав. Только в полдень кибея миновала так называемые Скалы Лестригонов и приблизилась к Гераклее Минойской, отстоявшей от Агригента всего на двадцать шесть миль.
Спасаясь от зноя, друзья укрылись под куском парусины, растянув его у себя над головой перед входом в кастерий.
В два часа пополудни корабль оставил позади Гераклею, белевшую многочисленными храмами и портиками. Город раскинулся возле мыса, далеко вдававшегося в море.
В это время Варий, показывая рукой в сторону гор севернее Гераклеи, подробно объяснял Эвгенею, как лучше добраться до Каприонской горы, где должны были скрываться Сальвий и его товарищи.
– Если начало нашего выступления будет удачным, – говорил фрегеллиец, обращаясь к юноше, – отправишься к латинянину и поторопишь его – пусть поднимает своих людей в имении Серапиона.
– А далеко ли это имение от Гераклеи? – спросил Эвгеней.
– Оно находится в долине реки Галик примерно в двадцати стадиях от города.
– Почему Сальвий не пошел вместе с нами? – снова спросил сириец.
– Он сказал, что ему необходимо повидаться со своими соотечественниками в Энне и Моргантине.
– Этот поклонник Вакха произвел на меня неплохое впечатление, – сказал Маний Эгнаций, вытирая пот с лица краем плаща.
Варий задумчиво произнес:
– Старик уже давно использует ночные оргии в честь Вакха, чтобы подбить рабов на восстание. Его предсказание о скором падении Рима, сделанное им в имении Серапиона, привлекло к нему много людей… Жаль только, что сам он никогда не был на войне, – помолчав, добавил он.
– Есть среди нас еще один предсказатель, который не понаслышке знаком с военным делом, – заметил Эгнаций. – Говорят, он делает безошибочные предсказания по звездам.
– Ты имеешь в виду этого киликийского щеголя с золотыми серьгами в ушах? – спросил Эвгеней.
– Если ты думаешь, что Афинион неженка, то ошибаешься – возразил Эгнаций, уловив иронию в словах друга. – Киликийцы, как и многие другие народы, живущие на востоке, имеют обыкновение носить серьги, но это вовсе не означает отсутствие у них мужественности и воинственности. Про Афиниона я слышал, что он родом из так называемых «свободных киликийцев», до сих пор не покоренных римлянами, и попал в плен, раненный в одной из стычек с коммагенянами, напавшими на его родной город по наущению римлян.
– Кажется, поднялся ветерок! – сказал Варий, заметив, как надуваются обвислые паруса.
Попутный ветер заставил кормчего отказаться от намерения сделать остановку у Терм Селинунта. Это был городок для отдыхающих. Поблизости от него били теплые источники.
До самого Селинунта кибея шла на всех парусах. Гребцы получили небольшой отдых, после чего снова взялись за весла, и в конце дня корабль бросил якорь в селинунтской гавани.
Друзья провели ночь на берегу под открытым небом и на рассвете, позавтракав в дешевой харчевне, вернулись на корабль, который вскоре вышел в море.
Незадолго до заката солнца кибея достигла Мазары и бросила якорь в гавани.
Друзья сошли на берег и, не теряя времени, двинулись через весь город к Галикийским воротам. Выйдя из города, они быстро зашагали по дороге, тянувшейся вдоль берега реки, которая, как и город, называлась Мазарой.
Когда стало темнеть, они решили заночевать у небольшой деревеньки сикулов. Спустившись к реке, они заметили в прибрежных кустах одинокого рыбака, удившего простыми донными удочками. Это был старый сикул, поначалу струсивший при виде трех вооруженных людей, приняв их за разбойников. Но вскоре он успокоился, потому что незнакомцы вели себя очень миролюбиво.
Эгнаций и Эвгеней, разговорившись с рыбаком, узнали, что у него есть бредень. Они разделись и дважды протянули сетью довольно большой участок реки, вытащив на берег десятка два жирных карпов. Львиную долю улова получил сикул, остальную рыбу друзья почистили, выпотрошили и сварили на костре в закопченном бронзовом котелке старого рыбака.
Поужинав, все разлеглись на берегу, накрывшись с головой плащами от свирепствовавших насекомых, и так проспали всю ночь до рассвета.
Наутро, простившись со стариком-сикулом, трое друзей выбрались на дорогу и продолжили путь в сторону окрашенных пурпуром утренней зари северных горных вершин. За три часа непрерывной ходьбы они дошли до места слияния двух почти пересохших речушек, где находился поселок ссыльных фрегеллийцев, отстоявший от Мазары примерно на четырнадцать римских миль.
Местом своего поселения ссыльные фрегеллийцы избрали старый римский лагерь. Во время Второй Пунической войны его построили здесь десять тысяч злополучных «каннских солдат». Из страшной битвы при Каннах они вырвались живыми, спасшись бегством. Возмущенный римский сенат объявил их трусами и предателями. Им запрещено было служить в легионах до конца войны. С великим позором всех их переправили в Сицилию, где они сами для себя построили своего рода концентрационный лагерь, в котором им пришлось провести долгие четырнадцать лет. И хотя Рим испытывал крайнюю нужду в солдатах, никакими просьбами и мольбами ссыльные легионеры не могли добиться прощения у сената, который постановил набирать войска из рабов, выкупая их у владельцев за государственный счет. Такая демонстративная суровость по отношению к тем, кто проявил в бою неустойчивость и трусость, должна была послужить уроком для всех остальных солдат римской армии и повысить ее боеспособность. Только Корнелий Сципион Старший, перед тем как отправиться в Африку против самого Карфагена, добился от сената разрешения включить «каннских солдат» в состав своих легионов. В знаменитой битве при Заме65 эти старые воины отличились беспримерной стойкостью, отразив атаку слонов и бешеный натиск отборной карфагенской пехоты. В немалой степени именно благодаря их храбрости непобедимый Ганнибал потерпел при Заме первое и последнее в своей жизни поражение.
Брошенный лагерь со всеми его грубыми постройками почти девяносто лет простоял пустым. Изредка в нем находили пристанище беглые рабы, разбойники или просто бродяги. Деревянные бараки ветшали и разрушались. Осужденные на изгнание участники фрегеллийского восстания с самого начала решили не расставаться друг с другом. По прибытии в Сицилию они получили разрешение у претора провинции поселиться в этом лагере, прожив в нем около двадцати лет в неменьшем отчаянии, чем их предшественники.
Время приближалось к полудню. Вблизи поселка не было видно ни одного человека. Казалось, все живое попряталось от зноя. На опустевших полях лежали кучи соломы, оставшиеся после жатвы. В этих местах летом свирепствовала нещадная засуха. Только зимой здесь желтели поля пшеницы.
Со стороны реки, которая уже сильно обмелела, обнажая покоившиеся на ее дне большие круглые валуны, показался человек.
– У тебя глаза помоложе, – обратился Варий к Манию Эгнацию. – Посмотри, кажется, это Герий Каннуний?
– Точно он, – приглядевшись, подтвердил Эгнаций.
Все трое остановились, поджидая, когда человек приблизится к ним. По виду это был бедный селянин, возвращавшийся с полевых работ. Он отличался геркулесовским телосложением. Возраст его приближался к пятидесяти годам. Изборожденное глубокими морщинами лицо было черно от загара, голову покрывала измятая широкополая шляпа. Ветхая туника едва держалась на левом плече, оставляя почти открытой широкую грудь, блестевшую от пота.
Он узнал Вария и, подойдя поближе, прикоснулся рукой к губам, как это было принято у италиков при встрече:
– Приветствую тебя, Квинт Варий! С благополучным возвращением! – произнес он низким хрипловатым голосом.
– Да будут благосклонны к тебе боги, Герий Каннуний! – ответил Варий.
Оба крепко пожали друг другу руки.
– Привет тебе, Каннуний! Узнаешь ли меня? – спросил Эгнаций.
– Маний Эгнаций! Возможно ли? – всмотревшись в его лицо, изумленно воскликнул Каннуний.
– Если не ошибаюсь, в последний раз мы виделись с тобой лет пятнадцать назад.
Каннуний в некотором смущении потупил взор.
– Наша община жестоко поступила с тобой, но, если ты помнишь, я был против ее решения.
– Я помню, Каннуний.
Вчетвером они зашагали по направлению к поселку.
– Скажи, как там мой отец? – помолчав, спросил Эгнаций, обращаясь к Каннунию.
– Честно сказать, сильно сдал старик, – ответил Каннуний. – Все время вспоминает о тебе, – добавил он.
Эгнаций поник головой и мрачно произнес:
– Прошлой осенью я навестил его… тайно ото всех, разумеется. Он помог мне деньгами. А я, жалкий беглый раб, уже никогда ничем не смогу помочь своему старику.
– Вот, возьми, – сказал Варий, сняв с себя пояс с деньгами и протянув его Эгнацию. – Отдашь отцу. Мне деньги больше ни к чему. Здесь осталось пятнадцать золотых филиппиков и около тридцати денариев серебром.
