– Вот, возьми, – сказал Варий, сняв с себя пояс с деньгами и протянув его Эгнацию. – Отдашь отцу. Мне деньги больше ни к чему. Здесь осталось пятнадцать золотых филиппиков и около тридцати денариев серебром.
– От всего сердца благодарю тебя, Варий! – растроганно проговорил Эгнаций, принимая от Вария щедрый подарок.
Некоторое время все шли молча.
Первым заговорил Эвгеней, обратившись к Варию:
– Ты уверен в том, что твой друг с Крита выполнит свое обещание?
– Он сделает все возможное, чтобы доставить нам закупленное им на Крите оружие. Кроме того, я рассчитываю на большую партию вооружения, которое обещал прислать Требаций.
При его последних словах Герий Каннуний, внимательно прислушивавшийся к этому разговору, с удивлением взглянул на бывшего квестора Фрегелл, словно хотел у него о чем-то спросить, но сдержался и устремил задумчивый взгляд в сторону поселка, который был уже недалеко.
Поселок изгнанников представлял собой жалкое зрелище. Многие хижины были с глинобитными стенами и двускатными крышами, покрытыми соломой, напоминая собой солдатские бараки в зимнем римском лагере. Лишь несколько каменных домов с воронкообразными крышами свидетельствовали о том, что здесь поселились выходцы из Италии.
Колония так и не получила своего названия. Фрегеллийцы всегда считали это место своим временным пристанищем, а самих себя мучениками за общее дело Италии. За двадцать лет никому из них не пришло в голову построить посреди поселка хотя бы небольшой храм. Изгнанники больше не молились богам и не приносили им жертв. Видимо, и сами боги, словно сознавая свою вину перед ними за то, что не уберегли от гибели один из цветущих италийских городов, не вмешивались больше в дела людей, доживавших свой век в этом глухом месте.
– Я прошу тебя сегодня быть моим глашатаем, – обратился Варий к Герию Каннунию. – Обойди всех и скажи, что я принес неутешительные вести от наших друзей в Италии. Пусть все соберутся на площади.
– Сделаю, как ты сказал, – сказал Каннуний.
Маний Эгнаций презрительно скривил губы.
– Представляю, как вытянутся лица у моих дорогих земляков, когда они услышат, что вся Италия теперь вечно будет плясать под дудку римлян…
– Погоди, Эгнаций, – остановил его Варий. – Кто знает, может быть, то, что я им собираюсь сказать, поможет многим из них избавиться от своих прежних иллюзий, и они поддержат нас…
– Сомневаюсь, – усмехнулся Эгнаций.
– Во всяком случае, я заставлю их призадуматься, а там… пусть решают сами.
Вскоре они добрались до поселка и вышли на небольшую площадь, предназначенную для общих собраний колонистов.
На площади кучкой стояли пять или шесть человек, о чем-то толковавших между собой. Завидев и узнав Вария, они поспешили к нему навстречу и, обменявшись с ним дружескими рукопожатиями, засыпали вопросами:
– С прибытием, Квинт Варий!..
– Какие вести с дороги?..
– Давно тебя не было видно…
– Был ли ты в Новой Фабратерии?..
– Виделся ли с моими сестрами?..
– Как там мой сынишка? Наверное, теперь уж его не узнать…
– Встречался ли с кем-нибудь из наших в Аускуле или в Корфинии? Что тебе там сказали?..
– А что в Риме? Неужели там до сих пор никто не осмелился замолвить за нас слово?..
На некоторые вопросы Варий отвечал короткими фразами:
– Нет, в Новой Фабратерии я не был… Встречался со многими и в Аускуле, и в Корфинии, но ничего хорошего там не услышал… Скажу еще об этом… О чем ты спрашиваешь? В Риме говорят только о кимврах и галлах…
Весть о прибытии Вария быстро разнеслась по всему поселку. Со всех сторон на площадь сходились люди.
Одним из первых прибежал отец Эгнация, которому сообщили, что сын его пришел вместе с Варием.
– Сын! Мой сын! – задыхаясь от бега, повторял старик, из глаз которого катились слезы.
– Здравствуй, отец! – сказал Эгнаций, обнимая его.
Толпа росла на глазах.
Когда все обитатели поселка собрались на площади, Варий взобрался на шаткий деревянный помост, служивший ораторской трибуной во время общих сходок.
– Соотечественники! – обратился он к притихшей толпе. – Я должен был вернуться к вам раньше, но, если честно признаться, на душе у меня было так тяжко, что мне просто не хотелось возвращаться, потому что я вез для вас одни дурные вести. Во время своего путешествия по Италии я посетил многие общины в Лукании, побывал в Венузии, а также в некоторых городах самнитов и марсов, где мне приходилось встречаться с теми, кто раньше особенно воинственно был настроен по отношению к римлянам. Обо всех этих людях я и раньше вам много рассказывал. К сожалению, они значительно поостыли с той поры, как Фрегеллы и Аускул первыми подняли знамя борьбы за италийскую свободу. Везде, где я побывал, мне говорили приблизительно одно и то же: пока кимвры угрожают Италии, ее жители должны сплотиться вокруг Рима, чтобы отразить нашествие варваров. О том же я слышал и в самом Аускуле. От прежних тайных сообществ не осталось и следа. Все это означает, что мы навсегда должны оставить надежду когда-нибудь вернуться в Италию. Это означает, что мы должны навсегда отказаться от мести за свои уничтоженные храмы и могилы наших предков, которые римляне сровняли с землей, за наших жен, лишенных своих мужей, и наших детей, оставшихся без своих отцов. Но я считаю необходимым сказать вам, что по мне лучше уж мужественно умереть, пока руки еще способны держать оружие, чем влачить свое существование в рабской нужде и отчаянии. Двадцать лет я жаждал мести, двадцать лет я мечтал о том времени, когда в одних рядах со всеми италиками, с вами, храбрые фрегеллийцы, я буду биться против этого надменного и греховного народа. И вот теперь мне говорят: «Смирись, оставь дело, которому ты посвятил всю свою жизнь, вырви из своего сердца священный гнев за поруганное отечество». Клянусь всеми великими богами, это выше моих сил! Я никогда не откажусь от мести этим кровожадным волкам! На обратном пути в Сицилию я примкнул к доблестному римскому всаднику Титу Минуцию, о котором вы, наверное, уже слышали. Он собрал несколько тысяч рабов, и они разогнали прибывшее из Рима войско под началом претора Луция Лукулла. Эти отверженные разбили свои оковы и доказали на деле, что могут сражаться и побеждать. К сожалению, предательство погубило восстание. Сам я каким-то чудом вырвался живым из битвы. Видно, сама Фортуна сберегла меня, пожелав, чтобы я вернулся в Сицилию. Несколько дней назад на священном участке божественных братьев Паликов собрались рабы со всех концов Сицилии. Они связали друг друга нерушимыми клятвами начать войну за свободу. Я тоже дал клятву, и нет таких сил, которые заставили бы меня от нее отступиться. Сегодня вы должны решить, пойдете вы со мной навстречу опасностям или останетесь здесь, обреченные доживать свой век жалкими изгнанниками. Решайтесь, соотечественники! Время не ждет. Этой же ночью я подниму знамя священной войны за справедливость. В считанные дни мы соберем вокруг себя многие сотни и тысячи бойцов. Не пройдет и месяца, как вся Сицилия окажется в наших руках. Решайтесь, фрегеллийцы! У нас никогда не будет другой возможности отомстить ненавистному Риму! Возглавив эту войну, мы заставим Италию вспомнить о нас, забытых всеми.
Маний Эгнаций и Эвгеней, внимательно следившие за настроением толпы во время страстного выступления Вария, убедились, что речь его явно не понравилась большинству.
Не успел Варий сойти с трибуны, как на нее с юношеской резвостью взбежал седоволосый старик.
– Лучше бы я оглох, прежде чем услышать все это от тебя, Квинт Варий, чье имя я всегда произносил с уважением, – заговорил он негодующим тоном. – Разве для того мы послали тебя к нашим друзьям в Италию, чтобы ты вернулся оттуда с призывом развязать здесь нечестивую рабскую войну. Я признаю, что раб несчастен, но все-таки он раб, он варвар и никогда не будет равен свободному. Когда-то мы подняли оружие против римлян, и никто из нас даже не помыслил о том, чтобы прибегнуть к помощи рабов, призывая их изменить своим законным господам и обещая им за это свободу. Это значило бы предать дело свободных людей, ибо само слово «свобода» теряет для них всякий смысл, когда подлые рабы приобретают равные права с порядочными людьми. Ты решил осквернить свое имя точно так же, как это сделал Минуций, римский всадник, навеки опозоривший свой род, став во главе взбунтовавшихся рабов. Разве к тому мы стремились и стремимся? Мы добиваемся равных прав с римлянами и не более того! Какое нам дело до рабов и варваров? Опомнись, Варий! Ты обезумел! Или ты забыл о том, кто ты? Не помнишь, что ты свободнорожденный сын Италии? Что прадед твой погиб славной смертью, защищая в неравном бою консула Марка Клавдия Марцелла?..
В этом месте своей бурной речи старик поперхнулся и закашлялся, а Варий, возвысив голос, крикнул:
