Ознакомительная версия.
А вечером все пойдут в церковь, и я пойду тоже.
И я приду к дверям, и постучусь, и спрошу отца Симеона, и мне ответят, что схимников видеть не разрешается. А я спрошу, можно ли просто тебе передать, что я здесь. Не чтобы ты вышел, просто чтобы ты знал, что я рядом. Они скажут, что и это нельзя, и тогда я, как каждый год, повернусь и пойду сидеть на берег.
Нет, я знаю, что тебе там, где ты сейчас – тебе светло. Просто так жаль, что я не смогу рассказать тебе про Антарктику.
Уходя, Анна поцеловала Сабину в теплый лобик. Та пробормотала «пока, бабушка» и почмокала губами, проваливаясь обратно в сон. От детской подушки пахло деревенским молоком.
Анна тихонько заперла дверь. Сабине спать еще и спать, одна радость в этой второй смене. Что-то забыла. Что забыла? А, пакет с мусором. Анна поколебалась – не вернуться ли – но решила, что внучка вынесет. Девочка чистюля, даже напоминать не надо, заметит сама. Коврик у соседкиной двери сбился, Анна поправила его носком сапога и ступила на лестницу.
На полдороге вниз ее мысли уже ускакали вперед, на работу. Как там Леночка Фетискина? Что-то сегодня УЗИ покажет. Может, сходить к Валентине Палне вместе с Леночкой? А то разбирать потом, угадывать. Еще надо закрыть отчеты по последним неделям, а то что ж, лежат истории неподписанные, стыд какой… И еще надо бы договориться с эндокринологами, пусть кто-нибудь придет посмотрит Звереву, что-то она совсем уж располнела за два месяца.
…И все эти мысли и планы оказались зря, потому что у Марины Канунниковой сынишка лежал с тридцатью девятью, весь обсыпанный мелкими розовыми пузырьками, и Марина уже звонила на работу – сообщить, что плотно села на больничный, да пожалуй, еще и с карантином.
Завотделением поймала Анну в ординаторской, пока та еще не ускользнула по своим палатам.
– Ань, ну больше некому. Ольга Ивановна на операции. У Олега руки-крюки, он вечно расцарапает. Неля верующая.
– Раз верующая, пусть в нянечки идет, – огрызнулась Анна, – много стали себе понимать!
– Анют, ну пожалуйста… А я Нелю тогда посажу твои истории разгрести, она писучая, за день управится. Это же только на одно дежурство. Завтра Вадим Петрович выйдет, нельзя же его было с ночи оставлять.
Завотделением знала, чем подкупить. Все истории за одно поганое дежурство – это было искушение. И, что характерно, Анна понимала – завотделением могла просто поставить ее перед фактом. Во сколько УЗИ у Фетискиной? В полпервого, кажется. А может, и успеется.
Анна переоделась и отправилась посмотреть на сегодняшних. В холле первого этажа колыхалась унылая толпа женщин в домашних халатах, похожая на стайку заблудившихся куриц. Четырнадцать. Ну, до полпервого вполне можно успеть.
– Кто с анализами, ко мне, – кисло сказала Анна.
Ох уж эти абортницы. Сами понимают кто они. Что там про грех толковать, просто неудачницы. Жалкие, пристыженные, храбрящиеся. Ну, вот с этой все понятно, лет под пятьдесят (по карточке – сорок три…), от токсикоза вся зеленая, у рта платок. Судя по запаху, по дороге уже вырвало, и не раз. Дома, поди, уже двое есть. Да, двое родов… Не убереглась.
– Проходите на кресло.
Вот эта – помоложе, крепенькая, бокастая. Что такой не рожать?… Место работы – ЧП Бозоев, продавщица. Не замужем. Детей нет. Четвертый аборт. А предложить хозяину презервативами пользоваться? Эх…
Пошли безанализные, прижимающие свободной рукой локоть с торчащей ваткой. Толку-то что от того, что у них сейчас что-то найдем?… Анна кивнула головой, отпуская тринадцатую, предпоследнюю.
Ну вот, разумеется, без малолетки не обошлось. Драть бы тебя… Впрочем, шестнадцать исполнилось, не подкопаешься. Четыре месяца половой жизни, контрацепция… Контрацепция отсутствовала. Так и запишем.
По процедурной валандался анестезиолог Петенька, успевший уже договориться с большей частью абортниц за платный наркоз. Когда уже повсеместно введут приличное средство, а не этот калипсол, от которого в Марии Дэви Христосы загреметь ничего не стоит?…Анна вздохнула и попросила подкрутить повыше сиденье у операционного кресла – она была ниже ростом Марины Канунниковой. Ну, все? Раньше сядем – раньше выйдем.
– А вообще обещали сначала, что Брюса Уиллиса снимут. Да-с, – разглагольствовал Петенька сквозь маску, и вытягивал шею, внимательно наблюдая невидимое Анне женское лицо, – но нет, обойдемся, стало быть, Стивеном Сигалом – хотя совершенно, ну совершенно другой тип!
За что Анна любила Петеньку, так это за его способность отвлечь от самых тягостных мыслей. Хороший он, Петенька. Женить бы его на девушке стоящей, вон, сестренок сколько незамужних. Нарушая размеренность операционных звуков, хлопнула дверь, процокали каблуки (кто-то из сестер. Женя? Зачем? Что случилось?).
– Анна Петровна, как закончите, поскорее в отделение. У Фетискиной обильное кровотечение.
Ну нет, против этого и Петеньке не сдюжить… Анна подавила желание опустить руки и замереть. Четыре месяца на растяжке, все псу под хвост.
Сколько там осталось? Немного, пятеро.
Она была уверена, что рука не дрогнула. Но, право, что там цеплять-то делать, матка еще детская…
– Ох ты, – за спиной сказала Марковна и поспешила за дополнительным лотком.
Кровь уняли довольно быстро. Петеньке, правда, пришлось добавлять наркоз. Анна отметила про себя, что малолетке шел калипсол – интересно, не захотела платить или деньги кончились? Мало дают на мороженое?…
– Эту в общую палату. Сегодня не выпускаем, полежит пару деньков, там посмотрим.
Остальные операции прошли быстро, как по часам. Все тетки рожавшие, широкие, привычные. Что же там Леночка?…
Вечером Анна сидела в ординаторской, не в силах подняться. У Фетискиной отслоилась плацента больше чем наполовину, сохранять уже было нечего. Леночка храбрилась и обещала через год прийти на эту же кровать, Анна уверяла ее, что мало ли что бывает, в следующий раз все получится, но обе больше хорохорились друг перед другом. У Князевой упал гемоглобин. Тоже не здорово, но пока назначили железо, а завтра посмотрим…
Затрезвонил телефон.
– Здравствуйте, – вежливо сказала Сабина и шмыгнула носом, – не можете ли вы позвать Анну Петровну?
– Что случилось, солнышко? – спросила Анна. От одного внучкиного голоса – теплого и домашнего – ей стало легче.
– Ты скоро придешь, бабулечка? – тихо спросила Сабина, – мне сегодня двойку поставили… Мне очень грустно. И я лапшу сварила, вот жду когда ты придешь, будем с соевым соусом есть.
Сабина была не только самостоятельная, но и очень заботливая девочка. Таня, ее мать, четвертый год крутилась офис-менеджером в Москве, все надеялась выйти замуж. С замужем получалось не очень, присылала она на содержание Сабины долларов полтораста, редко двести, но Анна была не против такого положения. Жили они с внучкой не роскошно, но и не бедствовали, а за ее воспитание под рукой у Тани Анна была бы не спокойна.
Но двойка – это было ЧП, бесспорно. За четыре класса какая? Не то третья, не то четвертая. Анна прикинула, будет ли открыт еще ближний магазин, пока она доедет до дому. Сабину надо было утешить чем-нибудь вкусным. В то, что внучка заработала пару по собственной вине, Анна не верила нисколечки.
Наутро, еще до обходов, Анну вызвали в приемный покой.
– Поговори ты с этой мегерой, – устало сказала дежурная, пожилая Ольга Ивановна, – никаких моих сил нет. Понимаю, почему вчера дочь ее едва в халате не убежала, лишь бы эта ничего не знала.
Мамаша вчерашней малолетки требовала врача, который работал с ее дочерью.
– Девочка пришла к нам с кровотечением, – врала Анна, глядя в налившееся дурной кровью (а давление у ней, похоже, кошмарное) лицо посетительницы.
– Вы должны говорить со мной абсолютно откровенно, – напирала та, – я мать, вы понимаете, что это такое – МАТЬ!!! Я обязана знать, что происходит с моей дочерью. Признайтесь, она делала аборт?
– Аборты были вчера текущие по заблаговременной записи, а в приемном покое работают ежедневно с приходящими, и с теми, кого привозят на Скорой, – плавно продолжала Анна, – Аникушина лежит в палате отделения общей гинекологии, а абортных мы вообще в тот же день всех выписываем, это вам любая нянечка скажет. У вашей девочки произошло серьезное нарушение цикла, она совершенно правильно сделала, что обратилась в больницу…
– Почему вы дурите меня? Кто вам дал право? Вы обязаны, я подчеркиваю – вы просто о-бя-за-ны пропустить меня к моей дочери, я этого просто так не оставлю, я дойду до главного врача!
Анна закатила глаза (и за что мне это горе?) и вздохнула.
– Если бы девочка делала аборт, вы бы этого даже не узнали, честное слово! Она бы ушла домой еще в пятнадцать часов, вместе со всеми, мы палаты абортные в шестнадцать уже моем и кварцуем, там нет никого, вы понимаете? Она бы сейчас сидела дома и вы думали бы, что у нее месячные. Все. Класть ради этого в больницу нет никакой, я подчеркиваю, никакой необходимости. А к вашей девочке я бы рада была вас пропустить, но сейчас ходит ветрянка, а в отделении несколько палат беременных на сохранении, так что уж простите, это карантин, с этим строго. Дня два она пробудет на постельном режиме, если кровотечение не повторится – послезавтра придете и заберете ее домой. Никто не собирается мариновать тут ее без причины, вы уж поверьте.
Ознакомительная версия.
