– Телепаты они. Сказано тебе – вызовут, значит вызовут.
– Но они ведь не знают…
– Чего не знают? Ты встречу назначила, так? Значит вызовут. Иди.
– Нет, я не назначила…
– Не назначила? А чего тогда припёрлась? Назначь сперва встречу. Все, давай, иди себе.
– А как ее назначить…
– По телефону! – с возмущением сказала тетка. – По телефону встречи назначают! Во всем мире! Это аппарат такой. Вот такой, видишь? – и она указала на телефон, стоящий у нее на столе. – Поднимаешь трубочку, набираешь номер, говоришь в трубочку – пожалуйста, назначьте мне встречу. Поняла?
– Но я пыталась, там не отвечают.
– Значит, мало пыталась. Всё? Поняла наконец, или нет еще? Долго ты еще будешь мне на нервы действовать? Иди. Иди, тебе говорят.
– Но ведь не отвечают…
– А я-то при чем? Слушай, девушка, имей совесть, вон за тобой десять человек народу, все ждут, а ты стоишь и ноешь тут, губами своими накрашенными шлепаешь. Иди.
– Но…
– Всё, я сказала! Следующий!
Фотина отошла от окошечка растерянная.
В этот момент отворилась едва заметная дверь, ведущая за загородку, и в помещении выявился мужчина средних лет в сером костюме и белой рубашке, с ослабленным галстуком, с большим животом, с торчащими в разные стороны остатками темных от пота волос над ушами. Вошел он, отдуваясь, утер рукавом пиджака обильный пот со лба, покачал головой, будто хотел сказать, что ничто его в этом мире больше не удивит, кругом безобразие и тупость, и неожиданно уставился на стоящую столбом Фотину. Усмехнулся понимающе, снова покачал головой, и подошел к ней.
– Что, статс-даме нашей, Адрианне Евгеньевне, под горячую руку попались? – спросил он насмешливо, но с оттенком затаенной грусти. – Вот же стерва она, наша Адрианна Евгеньевна, вот же тварь неуемная. – И, видя, что Адрианна Евгеньевна прильнула лицом к окошку, ища глазами того, кто о ней так нелестно отзывается, повысил голос: – Да, да, это я о вас, уважаемая Адрианна Евгеньевна, о вас, ваше драконоподобие, чтоб вам с катушек слететь! Вам нет больше радости, чем человеку нахамить. Вот стоит женщина несчастная, пришла к вам попросить – о чем? Всего лишь о помощи. Помощь – это ведь так человечно, так благообразно и благородно! Так по-русски, в конце концов! Пришла – а вы ей в лицо хамите! Будто она на ваше место нацелилась! Будто мышьяку вам в щи насыпала! Будто она враг ваш кровный, родовой.
– Ты, Степаныч, хайло-то запахни! – сказала из окошечка Адрианна Евгеньевна. – Тебя на ковер давно не вызывали? Вызовут, не волнуйся! Я тебе устрою! Ты у меня попляшешь, пидор жирный!
– А чего еще от вас ждать, Адрианна Евгеньевна? – патетически воскликнул Степаныч. Так, с вызовом и чуть визгливо, кричали, наверное, на мускулистых жандармов русские интеллигенты времен Николая Чернышевского. – Чего еще экспектировать от такой брутальной ведьмы, как вы? Почему вы до сих пор здесь? Почему не бежите доносить на меня начальству? Вы не в форме? Несчастная женщина приходит помощи просить, а вы ей камень в руку!
– Хочешь – сам ей и помогай. Умный больно! Козёл! – сказала Адрианна Евгеньевна.
– А ведь и помогу, ваше дряхлеющее змеегадство! Ведь и помогу! Но ведь не устыдитесь вы нисколько, Адрианна Евгеньевна, ни на йоту не потревожится темная душа ваша, ни одной, не побоюсь этого слова, фиброй не дрогнет она! Вы большие надежды подавали, в художественных жюри восседали, перманентом тряся, вас по телевизору показывали? Несправедливо, говорите, выгнали вас? Это еще как знать! Порасспрашивать бы ваших бывших коллег – уверен, что у них много есть, чего о вас порассказать! По скольким головам прошли, сколько крови попортили добрым людям, а, Адрианна Евгеньевна? Нет, не зря вас ото всюду попёрли, не зря вы в этом дупле своем торчите – потому как сова вы и есть, Адрианна Евгеньевна! Самая настоящая сова!
– Ах ты клещ поганый! – возмущенно сказала из окошечка Адрианна Евгеньевна. – Ах ты … ох, плохонько мне … где-то валидол был … девушки, не откажите … Ах ты, змей мерзкий! Ох…
– Пойдемте отсюда, – с достоинством сказал Фотине Степаныч. – Пойдемте со мною из этой клоаки, самый воздух которой пропитан ненавистью и мелкими интригами. Пойдемте. Я вам помогу, чем смогу.
И они пошли – Степаныч впереди, порывисто, Фотина позади, к выходу. В коридоре Степаныч повернул от лестницы в сторону, в примыкающий коридор, и распахнул дверь в просторный, с высокими окнами, кабинет. И сказал:
– Прошу вас.
Фотина вошла. В кабинете было относительно чисто. Помещался неподалеку от окна массивный письменный стол с дисплеем и бумагами. Вдоль потолка по периметру шел белоснежный, недавно побеленный, с красивым узорчатым фризом антаблемент.
– Присаживайтесь, – сказал учтиво Степаныч, обходя стол и включая дисплей.
Фотина, немного подумав, присела на краешек кресла перед столом, сдвинув обе ноги вправо, как делают это дамы из высшего общества на светских приемах – вместо вульгарного закидывания ногу-на-ногу. Она не знала, что так поступают дамы. Она сделала это инстинктивно.
Степаныч тоже присел.
Взгляд Фотины упал на именную бронзовую табличку на столе, на которой значилось «К. В. Тютчев». Она подняла глаза на Степаныча. Он оторвался от дисплея.
– Это ваша фамилия? – спросила неожиданно для себя Фотина.
– А? Ах, это … нет, это Костя тут … это Костин кабинет. Костя сейчас в отпуске, ну и мне, по моей загруженности, дозволяется пользоваться. Нет, меня зовут Василий Мережковский, можно просто Вася, если хотите. Вот именно, Вася. Хотите выпить? У Кости всегда большой запас, но тут все время на нервах, поэтому, не буду скрывать, я большую часть запаса употребил. Целый день как в колесе…
Он выдвинул ящик стола и выволок на свет бутылку скотча с красивой этикеткой. Еще пошуровав в ящике, достал он два тамблера, и оба проверил на чистоту, направив их на окно и посмотрев сквозь дно. Фотина сказала:
– Нет, спасибо.
– Ну, как хотите, а я пожалуй, с вашего позволения…
Вася Мережковский налил себе на три пальца, отпил половину, поставил тамблер на стол, и перебрал клавиши под дисплеем. И спросил:
– Как вас зовут?
– Фотина … Фотина Плевако. Фотина Олеговна Плевако.
– Плевако, Фотина … Плевако … Пирогов, Писемский, Пицкер … Плевако. Ага, вот. Фотина Олеговна. Посмотрим … ага. Обеспечение необходимой информацией. Эка у нас терминология! Просто в рожу плюнуть хочется тому, кто ее придумал. Какая-то право шанкровая сыпь на теле русской словесности. Ага. Ну, это Брянцев приложился. Необходимая информация, надо же. Знаем мы эту информацию. Ах, Брянцев, ах, скотина! Но дело свое реально знает, нужно ему должное отдать … воздать … Три тысячи семьсот, как одна копейка. Будто они на дороге валяются. Понятно, как для Брянцева, так это не деньги, у него жена богатая, а вот у трудового, с позволения сказать, народа это вполне могут быть деньги! Вы – мать-одиночка, Фотина Олеговна?
– Да, я … мы с мамой живем. С моей мамой.
– В квартире?
– Да.
– Купленная квартира?
– Отец купил когда-то.
– А где сейчас ваш отец?
– Умер. На севере.
– Полярник?
– Что-то вроде этого.
– Да. Невоспетые герои. Вся история России – сплошные невоспетые герои, Фотина свет Олеговна! Вы работаете?
– Да.
– Где, если не секрет?
– В химчистке.
– О! Это ново. Уж я думал в химчистках только восточный контингент работает. Приятно знать, что в какой-то химчистке работает русская женщина. Не от хорошей жизни, конечно, а все равно приятно. Образование у вас какое? Школу окончили?
– Окончила.
– И после школы сразу на работу…
– Нет.
– Нет?
– Нет, я потом дальше учиться пошла.
– В институт?
– Да.
– И на кого учились?
– На филолога.
– О! Языки знаете?
– Французский. Но не бегло. Давно это было.
Вася Мережковский откинулся в кресле.
– Будьте добры. Не в службу, а в дружбу. Я так устал от нашего мата, от скобарского говорка на улицах и в подъездах, интеллигентную русскую речь нынче мало где услышишь … французский язык, университетский – это как бальзам, право слово, бальзам на душу, Фотина! Не откажите – скажите что-нибудь по-французски. Какие-нибудь строчки из каких-нибудь стихов! Пожалуйста! Умоляю вас!
Фотина подумала немного и сказала:
– Souvent, pour s’amuser, les homes d»équipage … Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers … Qui suivent, indolents compagnons de voyage … Le navire glissan sur les gouffres amers…
– Замечательно! – воскликнул, бодро вскакивая на ноги, Вася Мережковский. – Какая прелесть! Какое звучание! Невероятно! – Он снова опустился в кресло и запрокинул голову. – Ах, Фотина, что сказать, что сказать! Вот сидим мы здесь, в этом казенном сарае, занимаемся черт-те чем. Вы пришли – имевши глупость оставить заявку на информацию, и бессовестный, безжалостный Брянцев тут же вас и припечатал, и дал задолженности вашей ход по инстанциям…
