Гармошка сыпала задорными звуками, каблуки отчебучивали замысловатые дроботушки, лица раскраснелись, цвели улыбками, слов и чувств было много, а вот дыхания и силы у стариков заметно иссякли… Возраст, ёшь его в медь! Хаа, ухх!..
Вся детвора, заслышав пляски, быстренько вернувшись, хихикая, столпилась у дверей, с восторгом наблюдала за взрослыми: «Ну дают!» «Умора!» «Гляди, щас пол под ними провалится… Щас… Вот сейчас!.. Гляди, гляди! Вон там! Там!» «Ага, вижу, гнётся!»… И вновь, так же неожиданно, как появились, ребятня куда-то упорхнула – свои какие-то дела! – исчезли за дверями.
Я на печке спала – шубой укривалася,
Председателя любила – мужа не боялася.
Это Светлана! Лукаво поглядывая из-под ресниц, пляшет рядом со мной. Красивая она. Очень даже. Раскраснелась, глаза горят, фигура привлекательная… руки красивые, грудь… очень. И ножки, и… И я, конечно, здесь топочу – куда мне деваться – меня просто вытащили, прямо силой. Стыдно, но я совсем не умею ни танцевать, ни петь, ни плясать… Отвык. Дан раньше не умел. Болтаюсь сейчас, как мешок среди статуэток. Уже голова кружится от круговерти, и ноги заплетаются, не успевают… Вид делаю, что пляшу, а сам присматриваюсь, как бы незаметно улизнуть… Не тут-то было. Меня раскусили, любые попытки женщинами с азартом пресекаются. «Давай, Палыч, пляши с нами, не тушуйся!»
Давай! Давай, давай…
Водку мы теперь не пьём, шоколад не кушаем,
Зубы чистим кирпичом – перестройку слушаем.
Это Байрамов Василий, отцепившись от жены, раскинув руки, имитирует присядку.
О, сквозь топот и музыку, слышу голос ветеринара! Густой, басистый, он тоже частушку подхватывает. Гляди ты, какой частушечник. Вспомнил он! А я вот ни одной не знаю! Да какой он певец, шкаф он, слон! Кстати, если что, он первым, вижу, пол проломит… От него держаться нужно подальше. «Отплясываю» в сторону. За мной продвигается и Светлана…
По деревне я иду – рубашка серо-пёстрая.
Берегите, бабы, девок – шишка очень острая.
Это кому так ветеринар про шишку, наглец, прозрачно намекает – «рубашка ты наша серопёстрая»?!
А тут Светлана, отвлекая от размышлений, прямо мне в глаза…
Говорят, что я старуха, ну а мне не верится.
Ну, какая я старуха – всё во мне шевелится!
Сильно сказано! Очень даже забористо… в глаза, да под топотушки, задиристо! Но глядя в её весёлые, с лукавинкой глаза, понимаю: нет, это она так достучаться до меня хочет, растормошить, расшевелить. А действительно, почему бы и нет… в её-то тридцать пять-то! Во мне тоже, извините, замечаю… всё шевелится… и вообще, и в частности. И не только сейчас, а давно уже. «Вот как, значит, пляска эта на мужчин здесь действует!» Неожиданно, почти в рифму мысль выстроилась. Это от пляски слова сами собой рифмуются. А тут и Глебовна, ну, наконец-то, умница – давно бы пора! – запыхавшись, оборвала свою колдовскую игру, остановилась. «Звуки музыки умолкли, топот продолжается». И снова в рифму!.. Да что ты будешь делать, наваждение какое-то.
Танцоры, прервав топотушки, запыхавшиеся, раскрасневшиеся, шумно раздвигают стулья, табуреты, направляются к столу. Забабахали в потолок пробки. Полилось вино в расставленные стаканы, и пена на стол… Шампанское, как говорится, что ж вы хотите… Где шампанское, там и праздник. Это у нас праздник! У нас!
– За всех нас, земляки! За дружбу!
– Нет, сейчас только за любовь! За любовь!
– Ух ты, значит, до дна!
За этими приятными спорами и не заметили, как пустующую до этого сцену вдруг заняли дети. Местные, сельские, и Мишка там же. Они вышли, явно в образах, и молча, с заметным вызовом во взглядах и позах, замерли, в ожидании внимания к себе.
– О, чёй-та они! Гляньте-ка, гляньте! Ребятня! – первой заметила, конечно же, Глебовна. – Никак это наши внуки выступать нам собрались! Или что?
– Где?
Взрослые, кто побросав вилки, кто так и застыв с закуской у рта, обернулись к сцене.
– О!
– Ух, ты!
– И правда…
– А ну-ка, ну-ка, давайте-ка, покажите-ка!..
– Спектакль показывать будут!
– Нет, концерт, наверное!.. – Поудобнее усаживаясь, с восторженно-любопытными интонациями, гадали взрослые.
Детвора на сцене стояла живописной картиной. Здесь были все, какие жили в селе. По виду, и выражениям лиц, либо молодые хулиганы, либо хип-хоповская крутая тусовка в ожидании команды помощника кинорежиссёра: «Мотор… Начали!» Особо, конечно, выделялись позы, выражения лиц, и одежда…
– Чёй-та они покажут нам щас… Тихо!
– Ну, тихо вы все… Тише!
На сцене стояла разновозрастная группа молодых якобы пофигистов-тусовщиков. Бунтарей, которым узки рамки школьной жизни, обрыдли придирки «шнурков», «уховёрток», ментов и прочих взрослых. Кому явно надоело «доить самовар», и вообще… Всё это ярко читалось в независимых позах артистов, «пустом» циничном, взгляде, в «параллельной» ухмылке. Но если приглядеться, кто внимательный, в глазах артистов проглядывал затаённый восторг заданной роли, и совсем уж легко угадывалась явно с чужого плеча одежда. Костюмы такие. У всех они на три-четыре размера больше, и крупная обувь. У кого ботинки со взрослой ноги, у кого подвёрнутые сапоги. На головах спортивные вязаные шапочки, до глаз, либо фуражки, козырьками назад.
– Нет, это спектакль сейчас будет, представление! – по внешнему фактору легко угадали взрослые.
– Бис!
– Ну-ка, ну-ка…
– Просим. Давайте, ребятки! – Зрители громко захлопали в ладоши, радостно выкрикивая в поддержку слова одобрения.
Как раз, будто услыхав, на этой вот одобрительной волне, к авансцене, решительным шагом уже шёл смешной маленький человечек. Конферансье, видимо. «Кто это?» – конфузливо, не угадывая, не узнавая, переглядывались зрители. Маленький человечек семенил ногами, смешно заплетаясь в своих широких штанах, громко топая большими ботинками. Вместо мужского пиджака, на нём явно женский жакет. Маленького, наверное, не нашлось, как и фуражки нужного размера. Большая она, то и дело сползала на глаза, полностью закрывая лицо. Человечек рукой недовольно отбрасывал её назад, и тогда можно было узнать в нём того самого Гоньку. Гошку мальца. Некоторые взрослые уже и признали, узнали. Ещё жарче захлопали в ладоши «Гонька это!» «Ага, он». «Ай малец, и не признать вначале». «Артистом будет». «Весь в отца с матерью» «Нет, в деда».
– Тихо, вы. Не слышно, ну!
Гонька в это время, с трудом остановил ранее заданное поступательное движение своих ботинок, с трудом и повернул их на зрителей. Остановился, небрежно откинув козырёк огромной кепки назад. Лицо артиста выражало крайнюю серьёзность и сосредоточенность. Коротко глянув на зрителей, он в полной тишине шумно набрал воздух и торжественным голосом громко произнёс:
– Хип-хоп. Картинка с молодёжной вечеринки, – мальчишка на секунду запнулся, наморщил лоб, потом растягивая слоги неуверенно уточнил. – Фоно… – и умолк, скосив взгляд к Мишелю. Тот одними губами что-то ему подсказал. Гонька услыхал, с вспыхнувшим энтузиазмом громко сообщил зрителям. – Ага! Вспомнил. Фонограмма ДеЦела. – Снова набрал полную грудь воздуха. – Исполняют все дети села Ерши. Режиссёр-постановщик Михаил… эээ… – Гонька вновь остановился, повернулся за кулисы, спрашивая глазами Мишку, говорить или нет. Тот отрицательно качнул головой: не надо. Ага, скромничает режиссёр – молодец! – одобрили зрители, но Гонька уже ставил выразительную, но непонятную зрителям точку. – Брейк дане. Вот. – Коротко оглянулся на исполнителей и добавил. – Я щас. – Это предназначалось понятное дело не зрителям, артистам. В полной тишине, рысью, прогрохотал, заплетаясь в своих штанах и тяжёлых ботинках за кулису. Артисты с пониманием синхронно проводили его взглядами, а зрители одобрительными возгласами и аплодисментами.
– Молодец, Гонька. Ай, малец. Ну точно тебе артист.
– Талант. Здорово сказал, складно…
– А я не поняла, но что-то интересное… Что, а?
– Да погоди ты, старая, щас, покажут. Не зуди.
– Ааа…
О!
За кулисами послышался шум и смех записанной на плёнку весёлой тусовки, и резко взыграла музыка. Словно кран открыли. «Это проигрыватель они включили или магнитофон», – догадливо переглянулись зрители, вслушиваясь в ритмическую последовательность возникшей музыки.
Бас-гитара, вместе с ударными инструментами, соло-гитарой, ритмичными хлопками, той видимо «вечеринки», и синкопированными вздохами диск-жокея, чётко выводили «забойный» рисунок музыки, заводили настроение: «Тум! Тум! Тум-тум, тум-тум. Тум! Тум! Тум-тум, тум-тум…» (Раз! Два! Раз-и, два-и…)
Исполнители уже чуть покачивали бедрами, плечами, входя в затягивающий ритм, ждали начала песни или чего там….
А тут и Гонька, сообразно с возможностями своей обувки, пулей выскочил обратно на сцену и встал в центре группы. Перед ней. Принял такую же, как у всех выжидательную позу.
