– Я писал н-несколько сдержаннее. Я подначивал своих читателей, не более того… Сокровища Зинаиды Александровны всё ещё остаются для меня журавлём в небесах. А теперь мне и подавно не до них.
– Андрей Никитич, от вас зависит, доживёт ли наш друг до завтрашнего вечера! Скажите хоть что-нибудь!
– Тужься, папаша, тужься, – Хрофт синтезировал из пальцев кулак, повозил им по щелястому столу.
– А вы п-поможете мне вернуться к людям?
– Гадом буду, если не помогу! Век воли не видать!
Калитвинцев покосился на его руку, щедро разукрашенную татуировками.
– Он любит подтрунивать, – успокоила искусствоведа Рита и неприметно для Калитвинцева толкнула Хрофта под столом ногой: думай, что несёшь! – Мы рассчитываем на вашу чистосердечность, Андрей Никитич. А вы можете рассчитывать на наше всемерное содействие в деле вашего возвращения в лоно цивилизации.
Калитвинцев отпил из щербатого стакана столовский чифирь.
– Т-такое ощущение, что я правонарушитель, а вы меня изобличаете! Но я не совершал ничего п-противозаконного!
– Поэтому вам не надо бояться. Рассказывайте.
– Рассказывать по большому счёту нечего. Если вы прочли всё, что я написал о капитале, и разгадали шифр П-пушкина, то наши скакуны движутся по ипподрому абсолютно в-вровень.
– Мы сделали больше, – Рита вытащила из сумочки что-то завёрнутое в тряпицу. – Это нам передала мадам Иртеньева.
Калитвинцев развернул тряпицу, и на ладонь ему выпал перстень.
– Он у вас! – Андрей Никитич, к удивлению Риты и остальных, извлёк из кармана своего засаленного пиджака монокль и вставил его в глаз. – Восьмиугольный с-сердолик… он же халцедон тёмно-красных т-тонов… широкая шинка… надпись на д-древнееврейском языке. Да, это тот самый перстень. Я в-видел его у Иртеньевой и собирался купить, когда выйду на с-след капитала.
– Она не хотела на нём наживаться. Мы получили его в подарок. Теперь требуется установить, где замочная скважина, к которой подойдёт эта отмычка.
Калитвинцев завернул перстень обратно в тряпицу.
– Уберите! Из-за него все мои б-беды, – Андрей Никитич насупился. – Вы хотите узнать, где капитал В-волконской? Одно могу сказать с определённостью: в России его нет и, скорее всего, никогда не было. Сокровища н-найдены в Италии, и княгиня была не настолько п-пустоголова, чтобы везти их с собой в Россию. Она, как шахматистка, умела п-просчитывать ходы. После смерти Веневитинова п-позиции её стали совсем шаткими, ей угрожал арест и она в срочном п-порядке уехала на свою вторую родину. Она не могла б-бросить капитал в России, зная, что ей не суждено за ним вернуться. Сокровища находились в Италии, в этом я уверен.
– А сейчас? Где они сейчас?
– Если княгиня не передала их т-тайком кому-нибудь ещё, значит, они там же. Известно, что у неё на вилле неоднократно б-бывал Гоголь, княгиня обращалась к нему с какими-то уговорами, но он отказался н-наотрез… Возможно, речь шла о капитале. Сокровища в Италии! Это так же точно, как то, что я уже месяц живу б-бродягой.
– В Италии… – проговорил Джим. – Очень растяжимое понятие. Триста тысяч квадратных километров. Как я понимаю, картина Брюллова должна навести нас на определённое место.
– Совершенно верно. Брюллов был знаком с Волконской ещё по первому своему п-пребыванию в Италии, куда он выехал в тысяча восемьсот д-двадцать втором году. Между ними установились д-доверительные отношения, сохранились её п-портреты, написанные им. И вот ещё совпадение: к-картину «Последний день Помпеи» он начал в роковом тысяча восемьсот д-двадцать седьмом, сразу после гибели Веневитинова…
– Клад зарыт в Помпеях? Но там не было ни масонов, ни розенкрейцеров! Они появились гораздо позднее…
– Я бы воздержался от скоропалительных в-высказываний, – сказал Андрей Никитич, на мгновение превратившись в учёного ментора. – В Помпеях были найдены ф-фрески с масонской символикой, так что возраст масонства подлежит п-пересмотру и уточнению. К тому же капитал необязательно спрятан в Помпеях или в Геркулануме. На к-картине Брюллова есть какие-то знаки, своего рода указатели… Они могут указывать в любом н-направлении.
– Баста. – Не вытерпев, Хрофт во весь рост поднялся над столом. – Довольно трепаться. Надо Асмуда вызволять.
В подвале тумкала вода, срываясь с труб, как с натёкших в земной толще сталактитов. Хрофт, держа одной рукой продолговатый баул, другой оттёр Риту назад.
– Я пойду первым, – сказал, не допуская возражений.
Рита не прекословила, двинулась за ним, дыша в затылок. Пистолет, заряженный новым баллончиком, был под рукой. Сзади их прикрывал Джим, вооружённый электрошокером.
– Баул-то зачем? – спросил он Хрофта, когда пробирались через хитросплетения сантехнических аорт.
– В турне собрался, – цвыркнул сквозь сомкнутые зубы Хрофт. – На гастроли по странам Евросоюза.
Конкуренты уже поджидали их. У торцевой стены, под зыбистыми опахалами света, отбрасываемого керосиновой лампой, стояли пятеро ханыг, среди которых был и чавкающий бугай. Увидев вошедших, они защёлкали предохранителями пистолетов (не газовых, настоящих) и направили три ствола на
Хрофта, Риту и Джима, а остальные два – на привязанного к трубе Асмуда, чьи губы были заблокированы скотчем, а глаза завязаны непроницаемой косынкой.
– Ну что, птахи, пойте… чвак!
– Сокровища в Италии, – выставился Джим, прикрыв собою Риту.
– Не смешно, слепошарый, – хрипнул бугай. – Или валяйте, как есть… чвак!.. или кладём на месте всех четверых.
– Дай я скажу. – Рита приложила максимум стараний, чтобы пролезть между Джимом и Хрофтом, но ей не дали продвинуться ни на шаг. Хрофт, этот неотёсанный гунн, шатнул её в сторону алькова, образованного выемкой в стене. Там, в алькове, виднелся соломенный матрас – спальное место какого-нибудь анахорета, которого жизнь, как искусствоведа Андрея Никитича, выбросила на улицу.
– Спрячься там, – уголком рта скомандовал Хрофт.
Они встали с Джимом плечом к плечу. Джим недвусмысленно поигрывал шокером. Бугай направил пистолет между его ног.
– Хочешь канкан сбацать, а, водолаз?
Джим рукой, внезапно охваченной тремором, поправил очки.
– Начнёте стрелять – услышат… Акустика здесь – как в «Карнеги Холле».
– А нам до фени… чвак! Кто услышит, тот сам пулю словит. – Бугай вильнул стволом. – Брось свою клюшку вон туда.
Джим помешкал, но, увидев, что чёрная зеница снова наведена на низ его живота, отшвырнул шокер в угол подвала. Бугай нацелил свой пистолет на Хрофта.
– А у тебя, жиртрест, что в бауле? Показывай!
– Глобус Украины. – Хрофт поставил баул на пол, расстегнул и сказал, не разгибаясь: – Иди смотри. А то твои блатари увидят, самим захочется.
Бугай со вскинутым пистолетом подошёл к нему. Хрофт расправил собравшиеся гармошкой закраины баула, запустил руку внутрь.
– Погодь, сейчас выну.
Что он вынул из баула, бугай разглядеть не успел, ибо маленькое и тугое, как каучуковый мячик, влепило ему в переносье. В глазах защипало, бугай выронил пистолет и схватился за лицо. В руках у Хрофта оказалось странное широкоствольное ружьё с насадкой. «Пляк-пляк-пляк!» – прошёлся он из-за голосившего бугая по тем ханыгам, что держали на мушках связанного Асмуда. Они затрясли руками, оружие попадало на пол, а на их тельниках а-ля питерские митьки расползлись пятна, сходные по форме с медузами. «Стечкин» бугая, отфутболенный Хрофтом, ширкнул по полу в угол и очутился в руке у хваткого Джима.
– Ни с места! – загремел Хрофт, отступив к трубам.
Джим залёг за коленом одного из аппендиксов теплотрассы и, поведя пистолетом, который он держал, как шериф из вестерна – двумя руками навытяг, – крикнул:
– Бросайте стволы! Ну!
«Пляк-пляк-пляк-пляк!» – Хрофт не стал дожидаться, пока до ханыг дойдёт, что в руках у него обычный пейнтбольный маркер, и разукрасил их под хохлому. Они завертелись, сослепу рассылая анафемы во все стороны света. Унавоженный краской чавкающий бугай бросился сбоку на Джима, но ему в табло пыхнул направленный газовый мини-смерч, отбросивший его к Хрофту, который не отказал себе в удовольствии вмазать ему под дых. Бугай заревел, как слон, наступивший на дикобраза. Из простенка вышла Рита, довольная тем, что её расторопность тоже оказалась нелишней.
– Джим, держи их на прицеле! – Хрофт с ружьём наперевес совершил героический рейд через освещённый лампой круг, расшвырял, как Сильвестр Сталлоне, дезориентированных противников и перочинным ножом перепилил путы, стягивавшие руки и ноги Асмуда.
– Тикай!
Асмуд сорвал с лица косынку, со стоном старого ревматика задвигал затёкшими конечностями и, как Железный Дровосек, которому сердобольная Элли капнула на суставы машинного масла, пошагал к выходу из подвала. Он подёргивался, словно марионеточный паяц, ноги не сгибались.
