Когда-то, в середине нулевых, делала рубрику для передачи одной, и там была ведущая по имени Алина – она была чудовищно вульгарна, но это тоже имело божественную природу. У нее были рыжие волосы до попы, все время какие-то кружева, меха и брульянты. И она была восхитительна, потому что в ней явно тоже была эта неопределяемая драконья кровь.
Вот и в тот вечер я рассматривала лицо жены Олега и ловила себя на мысли, что я не просто изучаю ее, я ею любуюсь. Эти плечи, этот золотой загар, эти серьги с висюльками.
А вот она смотрела на меня удивленно и недоверчиво. Не исключено, что в ее системе координат такие женщины, как я, – которые не ходят еженедельно к косметологу, не сидят на диете, позволяют себе высокоградусные напитки и бижутерию из пластика, – являются чем-то вроде насекомых. Пылью под ногами.
– Саша, вы совсем не такая, как я вас представляла…
Ну конечно, в эсэмэсках-то, ею прочитанных, было о том, как мой светлый образ стоит перед его глазами по ночам, когда он не может уснуть. И какая у меня грудь красивая. И про губы еще целое послание.
– Очень понимаю, – улыбнулась я. – Зато не понимаю, зачем вы меня пригласили. Мы закажем что-нибудь?
– У меня нет аппетита, – поджала пухлые губы Оля. – Пожалуй, я буду только сок.
Я всегда завидовала тем, у кого на нервной почве аппетит пропадает. Не знаю, что должно случиться для того, чтобы я сама прекратила ощущать сосущую пустоту в желудке. Конец света, наверное. Я заказала бульон с перепелиными яйцами, «Цезарь» и медовый торт. Оля смотрела на меня так, словно я собираюсь отравиться мышьяком у всех на глазах.
– Я так понимаю, просить вас, чтобы вы оставили Олега в покое, бессмысленно?
– Оль, да я его не очень-то и тревожу… Если честно, у нас довольно независимые отношения. Он не собирался вас бросать и все такое.
– Значит, вы можете пообещать, что сами бросите его? Раз отношения несерьезные? – Оля отпила маленький глоточек сока.
– Разве я сказала это? – усмехнулась я, – Знаете, такая сценка была в «Гордости и предубеждении». Я в роли Элизабет, а вы – стало быть, леди Кэтрин.
– Вы издеваетесь, да? Вам легко… Никакой опоры под ногами и нечего терять.
Возможно, она хотела меня обидеть, но на самом деле это прозвучало утешительно.
– Мы ребенка хотели…
– Да, Олег говорил, – вырвалось у меня, – ничего, все еще получится.
– Он и об этом говорил… Вы не представляете, как это унизительно – сидеть в этом ресторане, перед вами, которая все знает обо мне… И были бы вы еще моего круга… То есть, простите, я не то хотела сказать.
– Да расслабьтесь вы, – я отсалютовала ей стаканом с виски. – На самом деле, я почти ничего не знаю о вас. И зря вы вообще со мною связались. Это того не стоит. У вас там – семья, а у меня… Мне даже ничего подобного и не хотелось бы. Мы просто встречаемся в лучшем случае пару раз в неделю. Это восхитительно, это волшебно, ну и все. И еще скажу – это не тот сорт вина, который следует передерживать в бочке. Так что думайте лучше не о том, как бы половчее влезть в телефон мужа, а о себе и своей семье.
– Семья, – Оля скривила губы. – В последние полгода у нас та еще семья. Почти не разговариваем. Вы ведь познакомились зимой?
– Ну да… Первого января.
– Знайте, что не первая интрижка… Всегда было что-то такое. Такой уж человек Олег.
– Значит, вам вообще не о чем волноваться… Оля, а вам не кажется, что мы встретились зря?
– Нет. Мне нужно было посмотреть на вас. Убедиться, что я – лучше!
– А вы уверены, что к людям вообще применимы слова «лучше» и «хуже»? – удивилась я. Красивая взрослая женщина, сидевшая напротив, мыслила категориями неоперившегося подростка.
– Я уже ни в чем не уверена. Видите, какое на мне платье, – Оля слабо улыбнулась. – Разве уверенный человек будет так унижаться.
– Да бросьте. Красивое платье. Ну вычурное, да. Но Патрисия Филдс вас бы одобрила. А в Москве все слишком повернуты на общественном мнении.
– Пытаетесь быть милой?.. Саша, как вы думаете, что он в вас нашел?
Я посмотрела на свои ногти – черный лак кое-где облупился.
– Сама недавно об этом думала. Это сложно объяснить.
– А вы попробуйте.
– Я толком не знаю, чего хочу, понимаете? – нахмурилась я. – И в то же время во мне есть то, что принято называть стержнем. Непосредственное восприятие идиота плюс внутреннее спокойствие. Это, наверное, завораживает. Потому что рядом со мною возникает иллюзия, что будущее может быть каким угодно… Меня многие мужчины, с которыми не сложилось, после расставания за это и недолюбливают.
– За что именно?
– За то, что как фокусник, потрясла перед ними возможностью будущего, а оно оказалось миражом. Свойство всех иллюзий.
– Все равно я не совсем понимаю…
– Я же предупреждала, что это трудно, – улыбнулась я, допивая виски и доставая кошелек. – Оля, я пойду, ладно? Вы красивая и милая. О том, что вы хороши собой, я знала. Но почему-то представляла вас истеричкой.
– А я думала, что вы моложе меня и красивее, – она до последнего держалась вежливо, но когда я, отодвинув стул, встала, все же не удержалась от язвительного. – Зато, Саша, в одном вы меня удивили… Вы не такая идиотка… какой кажетесь по SMS.
Держать в ближнем круге завистника – зло.
Завистника необходимо вычислить и немедленно исключить. Безжалостно и хладнокровно. Вряд ли это вылечит его или обогатит духовно. Но хотя бы вы сами не будете иметь отношения к этому темному процессу. Потому что, общаясь с завистником, вы работаете косвенным производителем зла. Самим своим существованием обеспечиваете пуповину, которая его питает. У завистника по кривому зеркалу в каждом глазу – они преломляют и дробят ваши будни, составляют из них свой шизофренический пазл. Завистник превращает ваше золото в серу и копит ее в сердце – пока оно не наполнится до краев. Иногда чужая зависть воспринимается форматом лести. Умоляю вас, не ведитесь, во-первых, это просто трюк, а во-вторых, лесть отвратительна под любым соусом. А еще иногда завистники маскируются.
Сегодня случайно села на пульт и услышала анонс программы «Час суда» – иск подала проживающая в коммуналке молодая мамаша, желающая отсудить право хранения прогулочной коляски в общей кладовой, где в данный момент находится гроб-тандем, приобретенный ее соседями, романтичными пенсионерами, решившими умереть в один день.
Захотелось прострелить телевизор серебряной пулей и окурить квартиру чесноком и ладаном.
Между дел забежала на чашечку горячего шоколада.
За одним из соседних столов – колоритная парочка, принцесса и фрейлина.
Принцесса: холеные волосы, черный кашемировый свитер, взгляд с поволокой, массивные серьги, прямая спина.
Фрейлина: серые негустые волосы, прихваченный заношенной «бархоткой» хвостик, странные очки, странная кофточка, бежевый шарфик в катышках, застенчивая улыбка. Вполне мила, но «не обрамлена».
И вдруг фрейлина встает и, немного помедлив, подходит ко мне. Улыбается, в глазах паника.
– Здравствуйте, – говорит. – Я на тренинге, и у меня задание – поделиться с людьми радостью.
– Здравствуйте, – стараюсь быть милой-премилой, хотя это так трудно, когда мало спишь. – Ура, делитесь!
– У меня на прошлой неделе был день рождения, и мой парень подарил мне букет роз!
Разрумянившись, отходит. В кафе больше нет одиноких посетителей, кроме меня. Ее взгляд затравленно мечется по залу и наконец останавливается на супружеской паре с двумя детишками. Наблюдаю, как она смущенно к ним обращается, как они переглядываются и посмеиваются.
Принцесса рассеянно ждет фрейлину за столиком, пьет кофе со льдом.
Интересно, что это за тренинг, чему принцесса учит фрейлину, чему?
«Будь открытой миру, и мир откроет двери для тебя»?
«Неси людям радость, и они никогда не пошлют тебя нах»?
«Снимать мужиков в кафе воскресным утром – проще простого, но сначала потренируйся на телках»?
Иногда ностальгия подкарауливает там, где менее всего ожидаешь с нею встретиться.
Сегодняшним ранним утром я шла через какую-то стройку, и там стройматериалы были укутаны полиэтиленом, на котором остались следы ночного дождя.
И вдруг этот запах – капли, испаряющиеся с теплого полиэтилена, – перенес меня на хрен знает сколько лет назад, в мое тринадцатое лето. У нас с подружкой дачной было секретное место – парник в конце огорода моей бабушки. Мы пробирались туда, садились на корточки и шепотом доверяли друг другу сокровенное. Там же однажды попробовали курить. Там же закопали письмо, в котором пообещали друг другу всегда быть лучшими подругами.
В мое четырнадцатое лето я пробовала его откопать, да так и не нашла.
Буратино. Грустная московская сказка.
Шевцову было под пятьдесят, но в душе он оставался ребенком, которому хотелось плюнуть на все, перестать ходить в душный офис, привязать к велосипеду вереницу консервных банок и с бряканьем и звоном торжествующе пронестись по окрестным дворам, чтобы все с завистью и удивлением оборачивались вслед. Шевцов был решительно не доволен тем, как сложилась его жизнь. Мечтал быть архитектором и возводить города, столько лет учился, но вершиной его творчества стал в итоге проект «Кижи из зубочисток», представленный на каком-то альтернативном фестивале в Праге. Шевцов не был ни бездарностью, ни лентяем, однако не хватало ему ни коммерческого чутья, ни способности к послушанию. Своего придумать не мог, работать «на дядю» – тоже. Помыкавшись несколько лет в бедности, все-таки нехотя устроился в какой-то офис, продавать какую-то ерунду. Женился на хорошей девушке. И жить бы ему поживать, да вот только тосковал Шевцов, тосковал по-волчьи – иногда уставится в окно, за которым вальсируют снежинки, и кажется ему, что маховик времени раскручивают злодеи-губители, дни несутся, а он стоит в растерянности и мрачно думает, что словом, которое напишут на его могильной плите, будет «ЗРЯ». Он – пустоцвет. Жалкий тип, который не смог поставить знак равенства между амбициями и возможностями.
