А однажды к Шевцову, как всегда прячущемуся в самой неприметной нише, подошел менеджер клуба, обаятельный Базиль, который давно приметил скромного мужика, готового несколько раз в неделю оставлять за резинками девичьих чулок круглую сумму. Базиль держался дружелюбно, но без ненавистного Шевцову панибратства. Угостил текилой. А потом рассказал: в клубе, мол, есть возможность уйти с любой из танцовщиц в дальние комнаты и провести некоторое время в полном уединении. Конечно, это стоит денег, но постоянным посетителям клуб идет навстречу и делает скидки.
– С любой, – повторил Базиль, глядя в глаза Шевцову, – Да вот хоть… Алиса, подойди-ка к нам!
Так радость любования уступила место радости прикосновения. Вся жизнь Шевцова умещалась в те несколько десятков минут, которые он проводил за пыльными бархатными портьерами вульгарного алого цвета.
Так продолжалось несколько месяцев.
А потом у Шевцова кончились деньги.
И Базиль перестал пускать его в «Театр Карабаса-Барабаса».
Жена Наташа, конечно, в один прекрасный день обо всем узнала, после чего собрала вещи и ушла, не попрощавшись.
У меня завтрак с шампанским, а за соседним столиком две девицы громко обсуждают гимнастику для лица. Одна показывает, как правильно тянуть шею, вторая разминает рот, обе похожи на грустных клоунов, обе заказали «Птичье молоко».
Вчера я была в гостях у бывшего любовника. Сейчас он уже совсем старик. Впрочем, он был стариком и когда почти двадцать лет назад я бегала к нему на свидания. Это были красивые и нервные отношения. Я была как раз в том нежном возрасте, когда привлекает загадочность и недоступность. И как раз того интровертного типажа, когда кажется, что боль наполняет и обогащает. Я бродила по городу и искала того, кто сделает мне больно, – вот и нашла. Он был искусствоведом и арт-дилером, зарабатывал на современном искусстве, и ему невозможно было дать его почти семидесяти лет. У него была прямая спина, почти гладкое лицо с глубоко запавшими глазами, злыми и грустными, седина только на висках, длинные мягкие волосы он собирал в хвост. И пахло от него не как обычно пахнет от семидесятилетних мужчин – не пылью и осенью, а специями и ветром. О, как профессионально он играл на моих нервах – его приязнь была строго дозирована, после жгучей страсти всегда следовало арктическое молчание, иногда длившееся неделями, на протяжении которых я места себе не находила. У него часто менялось настроение – он мог привести меня в ресторан, чтобы отметить удачную сделку, пить вино и весело болтать, а потом впасть в меланхолию и отправить меня в такси, едва попрощавшись. Он был холост, и я мечтала, что однажды стану его женой. Меня вовсе не смущало, что он – старик, а я – студентка. Наверное, мне просто хотелось, чтобы время остановилось. Помню, еще все время обсуждала с Леркой: ну почему он никак не делает предложение, ну почему. Может быть, на День святого Валентина. Или в первый день весны. Может быть, в Париже. Или в мой день рождения. Мне наивно казалось, что раз я так молода и на все готова, то ему больше и мечтать не о чем. Потом я узнала, что вокруг него роилась целая толпа юных дурочек, для каждой из которых он был омм фаталь. Ему это нравилось – он питался нашей любовью как вампир, который уже триста лет встает из ветхого гроба, чтобы усладить жажду, и технологии его безупречно отработаны.
Даже странно, что мы умудрились остаться друзьями. Уж сколько было пролито по его вине глупых слез – впору записать их виновника в мудаки и стереть его имя из мобильника, а ведь поди же ты.
Сейчас он уже давно не тот – волосы его белы, взгляд тускл, спина сутула. И специями от него больше не пахнет. Только корвалолом – у него больное сердце.
Иногда я привожу ему продукты из «Ашана» – ему тяжело ходить, а рядом почти никого не осталось. Дивиденды мерзкого эгоистичного характера. Все мы там будем.
И вот он дал мне подержать книгу тысяча шестьсот какого-то года издания – у нее была оплетенная кожей деревянная обложка и толстые желтые страницы, и пахло от нее старыми сундуками, библиотекой, пылью и почему-то высохшими листьями. И давно нет на свете не только тех, кто ее создавал, но и тех, кто ее читал, – не в качестве заскочившей на стеллаж диковинной зверушки, а по-честному, буднично – читал, передавал детям, внукам, и те тоже читали.
И так грустно мне почему-то стало.
Да еще и утром я вдруг заметила, что сирень уже начала отцветать.
Подумалось, что беззащитность перед вечностью – это так волнительно и прекрасно. И вообще, нас с детства учат защищаться, но это же так просто, лучше бы учили искусству быть беззащитным. Все умеют, фыркнув, выставить иголки, это же инстинкт. В отличие от демонстрации мягкого животика.
А еще сегодня я немного побезобразничала в кафе.
Вам, наверное, тоже встречались глухие, которые ходят с бумажками и преимущественно никчемными сувенирами. Они раскладывают сувениры и бумажки по столикам, а потом снова обходят столики, взглядом приглашая купить за 100 рублей безделушку. На бумажке нарисован грустный человечек и написано, что, мол, я не слышу птичьего пения и голосов любимых, поэтому хотя бы купите у меня пластмассовый фонарик. Кстати, я иногда покупаю. Не фонарики, конечно, – слоников. Почему-то они часто слоников продают, у меня есть уже четыре.
И вот сегодня в кафе, где я сидела, заглянул такой. И что-то в его облике показалось мне подозрительным. Сама не могу сформулировать, что именно. Что-то неуловимое. Я подождала, когда он заберет обратно свою бумажку и фонарик, повернется спиной и отойдет на несколько шагов. И сказала ему в спину: «Молодой человек, стойте-стойте, я купить хочу!»
И он ОБЕРНУЛСЯ. Он меня СЛЫШАЛ.
Конечно, сразу же понял, что сел в лужу, и быстро ушел со своими фонариками.
Не дожидаясь соответствующего вопроса, отвечу на него авансом: нет, я не собиралась дразнить настоящего глухого. Если бы он не обернулся, я бы хлопнула по плечу и купила этот фонарик. Подарила бы кому-нибудь, у кого есть веселый кот. Потому что коты любят гоняться за лазерным лучиком. Если с помощью луча хорошо разогнать котэ, задать правильную скорость и траекторию, то влекомый красной точкой, он взлетит по стене до потолка, как ниндзя. Но это так, лирическое отступление.
А еще сегодня наткнулась на фейсбуке на знакомого одного старого, вспомнила, как много лет назад он меня позвал автором в какой-то (так, по-моему, и не реализовавшийся) юмористический проект. Надо было писать шутки, и за каждую неплохо платили. Не смешные истории, не миниатюры, а именно короткие шутки, анекдоты.
Выяснилось, что это совсем не мой формат, совсем. Хотя писать смешно я могу (поэтому и позвали), но мне надо либо оттолкнуться от чего-то, либо самой создать «декорации». Три дня сидела над пустым листом бумаги.
Но я тогда все-таки придумала одну натянутую шутку. Рекламный слоган для процедуры «гименопластика»: «И последние станут первыми!»
Кажется, это вообще единственная шутка, которую я когда-либо придумала вне контекста.
Это был странный вечер. Мы с Олегом договорились пойти в кино. Он только что вернулся из Цюриха – затянувшиеся почти на неделю переговоры, и я не знала, говорить ли ему об ужине с Олей. Лера считала, что, отмалчиваясь, я будто бы вступаю с ней в коалицию. А единственная коалиция возможна с ним. Я должна держаться как одно целое, если хочу, чтобы он так меня и воспринимал. У Леры в голове не укладывалось, что я, возможно, хочу вовсе не этого. Она почему-то считала, что все, кто не может определиться с желаниями, на самом деле хотят крепкую семью.
А я просто устала.
Как тот инопланетный синий бык из «Альтиста Данилова».
И вот вечером на моем пороге материализовался Олег, он был слегка навеселе, и в руках его была спортивная сумка.
– Ой, ты даже домой с самолета не заехал, что ли? – удивилась я. – Тебя покормить? У меня есть паста.
– Почему же, заехал как раз, – он качнулся навстречу. – Мне надо было поговорить с женой.
– Ты меня пугаешь.
– Я все решил, – покачиваясь и цепляясь за дверной косяк, изрек он. – Я ухожу.
Втиснулся в мою тесную прихожую, сбросил ботинки, доплыл до дивана и с облегченным вздохом рухнул на оный. Я же со священным ужасом смотрела на мужчину, который бывал в моей квартире достаточно часто для того, чтобы полуавтоматическим движением нащупать пульт от телевизора, не глядя, закинуть ноги на резной журнальный столик, который я некогда привезла из Китая.
Стало очевидно, что, во-первых, ни в какое кино мы не идем, а во-вторых, в моей жизни только что произошло нечто важное. Как всегда, в неподходящий будничный момент.
Я пошла на кухню и сварила для него густой травяной чай, отрезвляющий. Внутренности моих кухонных шкафчиков похожи на ведьмовской погребок – сотни банок с сушеными травами, какие-то ростки, лепестки, орешки. Я бросила в кастрюлю лимонник, чабрец, свежий вьетнамский улун, крымскую железницу и несколько ложек брусничного варенья, а когда вернулсь в комнату с огромной глиняной пиалой, из которой поднимался к потолку ароматный парок, Олег уже спал.
