– Значит, ты обо всем знала?
– Да.
– И ты позволила? Это безответственно.
Полной безответственностью на самом деле стала Люсина нерасторопность: из-за домашних катаклизмов она сбилась со счета, потеряла две, а может, и три недели. За помощью Петрова обратилась к своей сокурснице и подруге Соне Левиной, к этому моменту – заведующей одной из женских консультаций Одессы.
– Ну, ты даешь! – пробасила Соня, и усы над ее верхней губой, во всяком случае, так показалось Люсе, шевельнулись. – Срок-то критический.
– И что мне делать? – растерянно уточнила Петрова.
– Может, родишь?
– Сонь, я уже бабушка. У меня внучка есть. Какое «родишь»!
– Чем ты думала, Петрова? – покачала головой Соня.
– Так вышло. В общем, не тяни: или да, или нет.
– Люсь, ты вообще понимаешь, что это криминал? А если с тобой что-нибудь случится?
– Я не буду предъявлять претензий.
– Ты-то не будешь, претензии будет предъявлять экспертная комиссия, а потом народный суд, – мрачно пошутила Левина.
– Я напишу расписку.
– На… мне нужна твоя расписка, дурища? На сколько ты прилетела?
– Десять дней за свой счет.
– А что дома сказала?
– Да говорить-то особо некому.
– В смысле?
– Ну девочкам же я об этом не скажу! А Жебету – тем более. К тому же мы развелись.
– Да? – изумилась Соня, а потом решительно добавила – Давно пора! Подожди, а ребенок, значит, не от Павла?
– Соня, ну какая теперь разница!
– А от кого?
– Не от него.
– Ладно, не хочешь рассказывать, не надо. А на работе ты что сказала?
– Что поехала к морю здоровье поправить.
– Ну, ты шутница: здоровье ты, конечно, себе поправишь. Причем на несколько месяцев вперед.
– Соня, можно покороче: да или нет?
Левина наконец-то стянула перчатки и, собрав усы в какой-то хилый кустик, хмыкнула:
– Люська, ну почему тебя, такую очкастую, любят, а меня, такую сисястую – нет.
– Сонь, – устало промолвила Петрова. – Ты стала грубой.
– Станешь тут грубой, – всхлипнула Левина. – Одна как перст.
– Ну что ты прибедняешься? У тебя миллион племянников.
– Племянников миллион, а своих так и не было… В общем, на всякий случай пиши расписку.
После десятидневного отпуска Петрова вернулась худой и бледной. Роза с Вадимом встречали ее в аэропорту.
– С приездом, Людмила Сергеевна, – поприветствовал нелегальную тещу не менее нелегальный зять.
– Спасибо.
– Мамочка, ты такая беленькая, худенькая, – заволновалась еще больше похорошевшая от неузаконенного счастья Роза.
Петрова смутилась и пробурчала что-то про акклиматизацию, про бронхит, про неудобства перелета…
– Поехали к нам. У нас Светка с Алисой, – соблазняла мать Роза.
– Не могу. Мне нездоровится. Лучше домой.
Роза надула губки. Люсин отказ шел вразрез с ее представлениями о счастье.
– Ну, домой, так домой, – не растерялся Вадим и распахнул перед Петровой дверцу.
В дороге жутко мутило, перед глазами загорались разноцветные сполохи, на лбу проступал холодный пот, ломило в висках. Поднявшись на свой этаж, Люся на автопилоте открыла дверь, перешагнула через валявшиеся в прихожей сандалии бывшего мужа и, не раздеваясь, рухнула на кровать. Лежала, скорчившись, до вечера, периодически проваливаясь в дрему, пока не зазвонил телефон. «Не буду брать», – решила Петрова и зажмурилась изо всех сил.
Не тут-то было. Аппарат звонил, не переставая. Сначала Люся считала звонки, потом сбилась и в результате поднялась. Пока добрела до прихожей, телефон звонить перестал. Стало обидно до слез. Петрова присела на скамеечку перевести дух, и вновь квартира наполнилась телефонным звоном.
– Слушаю, – прошептала Люся.
– Петрова! Это ты? – услышала она в трубке. – Как долетела?
– Все хорошо, Соня. Я дома.
– Как самочувствие? – напирала Левина.
– Соответственно моменту, – доложила Люся.
– Восстановительный период – месяц, – продолжала инструктировать одесская подруга.
– Я помню.
– Мало ли что ты помнишь! Возьми больничный.
– На каком основании?
– Придумай что-нибудь, – затрещало в трубке, и связь прервалась.
«Обязательно», – мысленно ответила Петрова и в задумчивости набрала номер. Женский голос на том конце манерно произнес: «Аль-ле». Люся бухнула трубку на рычаг. «Вот тебе и аль-ле!»
Это дурацкое «аль-ле» крутилось в голове всю ночь. Утро наступило хмурое, бессолнечное, отвратительное по всем характеристикам. Обнаружив, что Жебет дома не ночевал, Петрова несколько приободрилась. Приняла душ и засобиралась на работу.
Коллеги с интересом рассматривали Люсю, не забывая отметить отсутствие загара, изможденное лицо и нездоровую худобу. Петрова терпеливо повторяла про акклиматизацию, бронхит и утомительный перелет. К обеду в кабинете зазвонил телефон. Люся безрадостно взяла трубку. Трещала мембрана, гася чей-то глубокий голос.
– Конечно, буду, – пролепетала она. – Как обычно.
Кирилл Александрович Сухояров – начмед детской поликлиники – сидел на скамейке городского парка и недовольно пыхтел. Лишний вес, апоплексический цвет лица, обильный от жары пот – все выдавало в нем человека, измученного нервной работой. Ждать Кирилл Александрович, по должности, не любил, но другого выбора у него не было, потому что поджидал он не припозднившихся подчиненных, а неожиданно испарившуюся на целых десять дней Петрову.
Без нее начмед тосковал, раздражался и срывался на домашних почем зря.
– Что с тобой, Кирюша? – участливо интересовалась жена.
– Устал. Пора в отпуск, – рапортовал супруг, не глядя в глаза.
Появившаяся в конце аллеи Люся шла необычно медленно, словно раздумывая, не повернуть ли назад. «Что-то случилось», – екнуло в груди у Кирилла Александровича, и он поднялся.
Не сумев совладать с нахлынувшими чувствами, быстро пошел навстречу Петровой.
– Здравствуй, – проворковала Люся, складывая ладонь над глазами козырьком.
– Где ты была?
– Я уезжала.
– Куда?
– В Одессу.
– Ничего не сказала. Я тебя потерял. Узнал случайно. Что у тебя случилось?
– Ничего. Хотела побыть одной.
– Врешь… Ты же не любишь одиночества.
– Не люблю. Но вот захотелось. Надо было подумать.
– Подумала?
– Давай сядем, – предложила одуревшая от полуденной жары Петрова.
Кирилл Александрович грузно сел и потянул Люсю за руку. Та аккуратно ее убрала.
– Что случилось?
– Нет, объясни сначала, что у тебя случилось?
– У меня?
С точки зрения Кирилла Александровича, ничего особенного не произошло. Просто период частых встреч сменился периодом временного затишья.
– Вре-мен-но-го! – втолковывал Сухояров в бестолковую Люсину голову.
Необходимость перерыва в романе начмед начал ощущать особенно остро в момент, когда под ним закачались оба кресла – начальника и супруга. Ни с тем, ни с другим, как выяснилось, Сухояров расставаться не торопился.
Вопрос был поставлен ребром, и Кириллу Александровичу пришлось выбирать. Вернее, он думал, что выбирает. На самом деле к решению он был подведен прямо под белы рученьки сразу двумя аж инстанциями – облздравотделом и неугомонной супругой.
Пристального внимания первой инстанции бессменный начмед детской больницы удостоился благодаря многочисленным жалобам на аморалку вверенного ему женского коллектива.
Моральный облик начмеда Сухоярова, возможно, ангельский и не напоминал, но и сатанинского в нем было немного. Разве только на утренних ежедневных пятиминутках гремел Кирилл Александрович своим раскатистым басом да сдвигал кустистые мефистофелевские брови к переносице, когда отчитывал нерадивую регистраторшу.
Тем не менее от въедливых взглядов педиатринь пенсионного возраста не могли укрыться изменения во внешности Сухоярова, которые говорили, нет, вопили, о неожиданно настигшем его счастье. Стал Кирилл Александрович светел лицом, в уставших глазах засверкали лукавые искорки, распрямились согнутые возрастом плечи. И все бы ничего, если бы безответно влюбленная в него много лет суетливая секретарша вдруг не соотнесла в своем канцелярском сознании частоту обращений крутого начмеда к «ничего не представляющей собой» Людмиле Сергеевне Жебет.
– Кто такая? – шипела преданная Сухоярову помощница, забегая в бухгалтерию к «девочкам» на чай.
– Кто такая?! – вторила взбудораженной бухгалтерии регистратура.
– А вы знаете? – таинственно и вроде бы между делом сообщала участковому педиатру не первая по счету медсестра.
– Да вы что?! – искренне удивлялась врач и укоризненно качала седой в букольках головкой. – Тако-о-ой достойный мужчина. Тако-о-ой уважаемый человек!
Слухи распространялись с молниеносной скоростью. И вскоре детская больница стала напоминать развороченный улей.
– Меня бойкотируют, – жаловалась Кириллу Александровичу Люся.
