Ознакомительная версия.
Кафе «Бернард Шоу». Три грации. 2004
Вообще много разных мыслей возникает у меня по данному поводу, но все заглушает гулкий речитатив одинокого мужского голоса.
Дневная звезда – солнце Иерусалима – разделяет страдания смертных…
* * *
Магазин керамики Оганесяна расположен на первом этаже одного из тех зданий Армянского квартала, которые вьются непрерывной глухой стеной вдоль щербатого тротуара шириной в локоть. Стена стара, неприступна и вид имеет, мягко говоря, неприветливый – из-за маленьких окон, прорубленных как попало в верхней ее части, защищенных толстыми железными прутьями, а поверху еще и затянутых железной сеткой. Интересно, каким видят небо добровольные обитатели этой тюрьмы?
Но ничего не поделаешь: так армяне отгораживаются от беспокойной жизни остальных обитателей Старгорода.
Итак, вы идете вдоль древней неумолимой стены, по самому узкому в мире тротуару, отирая боком и задницей (если надо уступить эту тропу группе туристов) витрины, балансируя и оступаясь. Впереди у вас – низкая и глубокая арка, миновать которую – сущее наказание, ибо в спину вам гудят медленно ползущие машины, и чтобы их пропустить, надо вжаться спиной в грязные и усталые от минувших тысячелетий камни, распластаться по ним, подобрав живот и по-чаплински разведя врозь носки. И вот когда, улучив момент, вы бросаетесь к выходу из арки, справа открывается шикарный вид на витрину магазина керамики Оганесяна.
Я зашла, чтобы купить подарки перед поездкой в Москву, но вместо подарков, как обычно, купила четыре крошечных изразца с бегущей синей ланью (собираю эти изразцы уже несколько лет в надежде, что когда-нибудь облицую ими пока несуществующий камин в своем пока несуществующем доме).
Незнакомый мне мастер – средних лет лысоватый армянин с маленькими, женскими, скупыми в движениях руками – сидел за столом в окружении красок и тонких кистей, которыми расписывал заготовки. Склонясь над столом, не обращал на меня никакого внимания. И я добрых полчаса разгуливала по магазину, перетрогав и пересмотрев, кажется, весь товар – все вазочки, блюда, чашки и изразцы, – хотя за многие годы выучила наизусть керамический канон армянских мастеров.
Признаться, я больше люблю иранскую керамику – ее размытый, дымный, голубовато-зеленоватый фон, по которому снуют вездесущие вуалехвостые рыбки с томными глазами. В ней есть покой и лень, мягкость линий – что начисто отсутствует в керамике армянской, с ее цветовой жесткостью и резкой линией рисунка, где уж синий, так синий, а красный, так уж такие забористые гранаты, что зубы ломит от кислоты…
Мастер молча работал, я молча бродила, в динамиках тихо звучала какая-то армянская мелодия. Судя по тому, что фамилия художника была Оганесян, можно было предположить, что он какой-нибудь праправнук того знаменитого Давида Оганесяна, который в начале прошлого века прибыл в Иерусалим по приглашению британских властей для реставрации изразцов на стенах мечети Омара, да так и остался, основав школу армянской иерусалимской керамики.
Наконец я подошла к столу, уплатила за изразцы и спросила мастера – не родственник ли он того Оганесяна? Он помотал головой, тщательно выговаривая:
– Ноу иврит!
Я кивнула с невозмутимым видом, бормотнув:
– Вот говнюк!
Подняв на меня выпуклые черные глаза, он чистосердечно проговорил по-русски:
– Не говнюк. Просто не понимаю.
И мы разговорились.
Мастера звали Гурген, родом он из городка, что километрах в ста от Еревана, приехал сюда лет десять назад – родственник позвал, он священник в церкви Ангелов, знаете, в глубине квартала? Там, где во дворе оливковое дерево, к которому Иисуса привязали перед допросом у Каиафы, и тогда ангелы закрыли свои лица, чтобы…
– …чтобы не видеть его страданий… Хотя мне всегда казалось, что могли бы и подсуетиться – например, вознести его живым до всех этих неприятностей, нет?
Ну вот, приехал он, его женили… Жена – ливанская армянка… Да, наша керамика очень древняя – с XV века. Кютахья, Изник… все эти места. Но ведь там после резни 15 года армян больше нет; там теперь турки – вы знаете, да? Это наша национальная трагедия (и никто не вознесся живым, никто). Только про армянский геноцид в мире не говорят – заговор… Вот евреи со своим геноцидом…
– Да-да, чей больше…
– Да вы не обижайтесь… Я к тому, что настоящая традиционная армянская керамика осталась только в Иерусалиме.
Я села на табурет напротив него и, уперев локти в стол, принялась мечтательно вспоминать армянское кладбище в Ташкенте, на чьих парковых аллеях прогуливала консерваторские занятия. Немыслимой роскоши памятники из черного мрамора с золотой искрой. Античного покроя статуи юных армянских бандитов в полный рост, с пламенными стихами на постаментах: «Ты преждевременно ушел, покинув нас навек… О, наш Армен! (тра-та-та-та), великий Человек!»
В магазин заходили туристы, одна американская пара купила товару на восемьсот долларов. Художник, так же низко наклонив голову, невозмутимо покрывал яркими красками изразцы и чашки.
– Ноу инглиш, – спокойно говорил он, – ноу франсэз, ноу спэниш…
* * *
Нет, если где и стоит ругаться – так это в армянской харчевне. Я непременно завожу всех своих гостей в этот глубокий подвал церкви Крестоносцев и – так уж получается – каждый раз ругаюсь.
Кормят в заведении сносно, кухня средиземноморская, обслуживание не то что пренебрежительное, но невозмутимое. Человеку, привыкшему со второго слова становиться близким приятелем любому официанту, постные типы, не умеющие ответить на вопрос: «Что сегодня дают умопомрачительного?», кажутся оскорблением рода человеческого.
Однако, нырнув в низкую арку входа и спустившись по крутой лестнице в подземелье, ты оказываешься в пещере Али-Бабы и – всегда, всегда! – замираешь в оторопи и восторге.
Два небольших мрачноватых зала заполнены сокровищами. В желтоватом свете видавшего виды подвала мерцают слабые лампочки старинных бронзовых люстр, что свисают на длинных цепях с потолка. За стеклами высоких черных шкафов, инкрустированных перламутром и слоновой костью, подсвечены лампочками серебряные украшения из коралла, оникса, яшмы, сапфира и граната, из бирюзы и янтаря… И волей-неволей, прежде чем сесть за стол, ты, как огромная кошка, крутишь алчные восьмерки перед зазывным их мерцанием. Грохоту ножей и вилок из кухни, выкрикам официантов и ровному шуму голосов посетителей сопутствует монетное дзэньканье воды в центральном зале, стекающей в полукруглый бассейн, украшенный изразцами.
Довольно часто там встречаются официантки, говорящие по-русски: ереванские армяне присылают сюда детей. Но что толку выяснять отношения с официантами. Вон за стойкой бара стоит владелец харчевни. Это пожилой и очень худой человек с желчным лицом и бесцветными рачьими глазами. Он никогда не улыбается и никогда тебя не узнает, хотя ты появляешься тут с завидным постоянством вот уже двадцать лет. Но разговорить его можно. В последний раз, взбешенная новым их правилом – не подавать кофе, если клиент не заказал обеда, – я доброжелательно спросила его, почему в здешнем меню нет блюд грузинской кухни.
Знала, что́ спрашиваю. Особых друзей в Старгороде у армян нет: живут обособленно, чужих не любят. У них большие претензии к израильтянам, с греками тоже свои судебные и религиозные тяжбы. Но больших врагов, чем грузины, нет у иерусалимских армян. Дело в собственности. Грузины, в свое время поладившие с мамелюками, пользуясь их покровительством, немало поживились собственностью армянской церкви. Так что разборки и драки длятся до сих пор.
– За грузинской едой иди к грузинам! – мрачно парирует хозяин.
– Пойду, – отвечаю я, не повышая голоса, с тем же доброжелательным выражением лица. – Грузины никогда не откажут человеку в чашке кофе, не то что тут.
И уже миновав нижние ступени лестницы, делаю последний выпад, бросая через плечо:
– Жаль, что у грузин в Старгороде больше нет своего квартала.
Он вспыхивает и кричит мне в спину:
– Грузины просрали свой квартал! Просрали!
Вообще-то он прав. В XVII веке власти Османской империи изобрели новый закон об уплате земельного налога для всех христиан Иерусалима, причем платить выходило сразу за многие годы. Ситуация была катастрофической, и главы разных конфессий искали и находили из нее каждый свой выход. За греков уплатили русские, у богатых католиков проблем не было. А вот с грузинами и армянами вышла поучительнейшая история. Армянский патриарх, выпросив у паши полугодовую отсрочку, заковал себя в цепи и, оставив в заложниках всю свою общину, пошел по миру – собирать деньги. Полгода ходил пешком по Малой Азии, Киликии, Ирану… Вернулся с такими деньжищами, что не только от налогов откупился, но и монастырь отстроил, и землицы прикупил. Грузины же ничего не предприняли и – как та стрекоза в известной басне Лафонтена – с некоторым удивлением обнаружили, что срок уплаты миновал и делать нечего, кроме как распродавать имущество. Тут подсуетились расторопные хитроумные греки, выкупили грузинские владения, после чего часть земель перепродали кому ни попадя… так что место, где когда-то был грузинский квартал, сейчас занимают францисканцы.
Ознакомительная версия.
