«Жить перед революцией как весной когда сам воздух пьянит Кто не испытал этого в юности тот не поймет А кто пережил но не понял тому лучше и не родится Революция Пусть в котле ее страстей сгорят мечты надежды грандиозные планы пусть истлеют они углями разочарования усталости и обмана И пусть потом восторжествуют убогая расчетливость старческое брюзжание и житейская мораль пусть опять все поглотят страх лицемерие и скука Но были же мгновенья счастья»
Матвей Галаган откинулся в кресле. «Дать ему, что ли, на революцию?» Он закрыл глаза, и ему было приятно ощущать свое могущество, будто нашедшему бутылку с джинном.
«Счастье? – писал Афанасию Голохвату Иннокентий Скородум. – Что такое счастье? Природа его не знает, эта категория слишком человеческая».
«А по-моему, все просто, – подключилась Ульяна Гроховец. – Счастлив, кто не замечает ада вокруг».
«Почему «ада»? Кто не замечает ничего вокруг», – уточнил Иннокентий Скородум.
Это понравилось Модэсту Одинарову и Зинаиде Пчель.
Матвею Галагану захотелось вступиться за Ульяну Гроховец, к тому же он неожиданно обиделся, приняв замечание на свой счет. «Ложь! – вспыхнул он, поняв, что прожил с широко закрытыми глазами. – Слепота не дает счастья!» Ему уже расхотелось делиться деньгами, теперь он решил, когда получит, тратить их на себя, а пока не носиться с ними как с писаной торбой. В приступе решимости он, подражая молодежному сленгу, написал Ульяне Гроховец в чат:
«Привет! Не бери в голову, ты крутая девчонка, а они лузеры. Давай знакомиться: Матвей, твой давний поклонник. Как насчет островов? Я, конечно, не мулат, но, может, и к лучшему? По-моему, тебе пора отдохнуть от всех этих занудливых модэстов одинаровых. Ехать предлагаю вскладчину: мои расходы, твое обаяние. Так мне бронировать гостиницу?»
Помедлив, Матвей Галаган прикнопил смайлик и нажал «Отправить».
Выйдя из Сети, он задрал матрас, аккуратно разложив брюки, разгладил их руками, повесил рубашку на спинку стула и уткнулся в подушку.
«А как там сестра? – засыпая, подумал он и пожалел, что не спросил у адвокатов ее адрес. – В следующий раз узнаю». Он вспоминал, что считал сестру умнее себя, и улыбнулся.
Полина Траговец к этому времени уже завела от одиночества кошку, с которой вечерами гуляла по бульвару, и, когда та вспугивала голубей с грязными клювами, вспоминала Модеста Одинарова. Получив приглашение Матвея Галагана, она растерялась. «Почему все приходит с опозданием? – кусала она губы, глядя на свою аватару с улыбавшейся брюнеткой. – Ну зачем, зачем я врала?» Вначале она хотела проигнорировать письмо Матвея Галагана, но посчитала это чересчур жестоким.
«Заманчивое предложение, – отстучала она на другой день. – Но я не нарушаю правил дорожного движения, а на личные встречи в группе висит запретительный знак. Когда припаркуюсь в другом месте, напишу обязательно, надеюсь, все останется в силе».
Написав Ульяне Гроховец, Матвей Галаган испугался своей решительности. А вдруг примет приглашение? Придется тащиться черт-те куда. Он уже жалел о своем предложении, воображая незнакомую женщину со своими привычками, капризами и представлениями, под которые придется подстраиваться. Так что, получив отказ, Матвей Галаган с облегчением вздохнул. Он был доволен тем, что преодолел себя. «А все же хорошо, что мы не увидимся», – опять подумалось ему про членов группы с их ни к чему не обязывающими отношениями. Из всей группы он хотел встретиться лишь с Раскольниковым, в котором видел родственную душу и с которым, как ему казалось, нашел бы общий язык. Но Раскольникова исключили из группы, и он больше не напоминал о себе.
Дома Матвей Галаган убеждал себя, что деньги ничего в его жизни не поменяют, и думал служить до пенсии, а в гарнизоне считал дни до того, как пойдет в контору. «Странно, – глядел он на своих солдат, – разбогатеть мечтали они, а деньги свалились мне. Какой в этом смысл?» Домой идти не хотелось, и сразу за воротами военного городка Матвей Галаган зашел в бистро со «стоячими» столиками. Он глядел на высокий длинный забор с колючей проволокой. «Деньги – это свобода. Молодым ее не вынести, потому что свобода – это пустота со страхом пустоты, это ответственность перед собой, а значит, одиночество». Вспомнив сестру, Матвей Галаган стал гадать, замужем ли она до сих пор и как отнесется к нему, если он вдруг нагрянет, поселившись где-нибудь поблизости. С этими мыслями он быстро набрался, так что, обводя мутным взглядом пассажиров в автобусе, не узнавал никого. Лестница в подъезде показалась ему бесконечной, будто вела в небо. Корябая ключом замочную скважину, Матвей Галаган подумал, что и сам сошел с ума от одиночества, и в прихожей покрутил себе в зеркале у виска. «С деньгами примет», – подумал он про сестру и, усмехнувшись, почувствовал себя, как в армии, когда появился план, следование которому избавляет от всех сомнений. Он решил больше не тянуть и пойти в контору завтра. Повернувшись на бок, Матвей Галаган заснул сном праведника, так что соседям пришлось заткнуть уши от его храпа.
Возможно, так бы все случилось, как он предполагал, но судьба – опытный шулер и джокеров в рукаве у нее всегда два. К этому времени сестра Матвея Галагана овдовела, оставшись с ребенком на руках, и остро нуждалась в деньгах. Брата она давно вычеркнула из своей жизни, а если и вспоминала, то со злостью: «Тоже мне, родственничек, умру – не узнает». Ей казалось несправедливым, что он не помогает племяннику, и то, что Матвей Галаган не знал о его существовании, в ее глазах не извиняло брата.
– Небось, в генералы метит, – жаловалась она подруге, когда пришло известие о наследстве. – Что он, страдал, как я? Мыкался с ребенком по углам? С какой стати ему половина?
Сестра так и осталась умнее, быстро сообразив, что наследство, разделенное на двоих, уменьшится для нее ровно на половину.
– Сама с детьми, как муж ушел, – вздохнула подруга. – Алименты, правда, хорошие, но отца ж не заменят.
Они сидели за столом с грязной скатертью, и подруга возила по ней хлебные крошки. Пораженная пришедшей мыслью, сестра Матвея Галагана схватила ее за руку.
– Слушай, а твой бывший по-прежнему промышляет? Помнится, ты говорила…
– Мало ли что я говорила!
Они замолчали, глядя друг другу в глаза, в которых было все, кроме смирения.
– Может, все-таки напишешь? – не выдержала сестра Матвея Галагана, не отпуская руки.
Подруга сощурилась:
– А что мне с этого?
– Что я, дура? Не обижу. Там на всех хватит.
И опять они уставились друг на друга, не мигая, точно ящерицы в раскаленной пустыне – одинокие и злые.
– Хорошо, напишу. Время не терпит?
– Чем быстрее, тем лучше.
Сестра Матвея Галагана знала один из его старых адресов, и ей казалось, что разыскать брата вперед адвокатов не составит труда.
Вечер в гарнизонном городке выдался скверным, но дождь уже сходил на нет, тихо потрескивая за окном, как масло на сковородке, и его заглушало назойливое, пронзительное стрекотание сверчка, точно грозившего от одиночества выкинуть какую-нибудь злую шутку – подточить деревянную стену у дома или надрывным плачем свести с ума его обитателей. Матвей Галаган дважды выходил за дверь, впотьмах шаркал сапогом по мокрой траве, от которой пахло свежестью, переносившей в детство с деревенским скошенным сеном, давил ее наугад каблуком, но сверчка, тут же замолкавшего, не нашел.
Матвей Галаган сплюнул и, усмехнувшись, подумал, что военный из него никудышный, раз он не может справиться с таким ничтожным противником, потом с ужасом представил, что было бы, если бы он женился, раз даже насекомое заставляет его смириться со своими воплями. На мгновенье ему стало жаль себя, он мысленно сравнил себя с обреченным мокнуть под дождем кустом смородины, который не может уйти со двора. Потоптавшись, Матвей Галаган снова сплюнул. Но ничего, возможно, завтра все кончится – и служба, и бесконечное глаженье брюк, он получит деньги и, не прощаясь, уедет в жаркие страны, где море выносит на отмель расплавленных медуз, а ветер ввинчивает в пляж белый песок, он будет сидеть в полосатом шезлонге под бескрайним, вечно синим небом и считать удары собственного сердца. Галаган дал себе слово держать дверь в своем будущем доме всегда открытой, а при входе повесить на гвозде подкову – на счастье. Осталось совсем немного, можно потерпеть, смирившись с промозглой погодой, шалым ветром и надоедливым сверчком.
Вернувшись в дом, Матвей Галаган смотрел в темный угол и снова представлял сестру. «А ты не изменилась, – скажет он, опустив на пороге чемодан. – Разве еще больше поумнела». – «Да уж конечно, служи я в армии, давно бы стала генералом», – ответит она, будто рассталась с ним только вчера. Улыбаясь, Матвей Галаган смотрел в угол с повисшей паутиной и не видел там женщин, застывших напротив друг друга, как пара мамб.
Было солнечно, когда Матвей Галаган вышел из дома, направляясь в адвокатскую контору. Он легко перепрыгнул через ступеньки, и его взгляд равнодушно скользнул по небритому мужчине, одиноко щурившемуся на лавочке. Матвей Галаган опять вспомнил о предстоявшей инспекции призывных пунктов и решил после нее уйти в отпуск. «Отказать не посмеет, – подумал он про толстого полковника с бедным лексиконом. – Возьму пару недель – и к сестре, как снег на голову». Бумаги были уже готовы, он пробыл в конторе не больше часа, подписывая бесчисленные экземпляры, принимая поздравления, которые сопровождали льстивые улыбки.
