Матвей Галаган сплюнул и, усмехнувшись, подумал, что военный из него никудышный, раз он не может справиться с таким ничтожным противником, потом с ужасом представил, что было бы, если бы он женился, раз даже насекомое заставляет его смириться со своими воплями. На мгновенье ему стало жаль себя, он мысленно сравнил себя с обреченным мокнуть под дождем кустом смородины, который не может уйти со двора. Потоптавшись, Матвей Галаган снова сплюнул. Но ничего, возможно, завтра все кончится – и служба, и бесконечное глаженье брюк, он получит деньги и, не прощаясь, уедет в жаркие страны, где море выносит на отмель расплавленных медуз, а ветер ввинчивает в пляж белый песок, он будет сидеть в полосатом шезлонге под бескрайним, вечно синим небом и считать удары собственного сердца. Галаган дал себе слово держать дверь в своем будущем доме всегда открытой, а при входе повесить на гвозде подкову – на счастье. Осталось совсем немного, можно потерпеть, смирившись с промозглой погодой, шалым ветром и надоедливым сверчком.
Вернувшись в дом, Матвей Галаган смотрел в темный угол и снова представлял сестру. «А ты не изменилась, – скажет он, опустив на пороге чемодан. – Разве еще больше поумнела». – «Да уж конечно, служи я в армии, давно бы стала генералом», – ответит она, будто рассталась с ним только вчера. Улыбаясь, Матвей Галаган смотрел в угол с повисшей паутиной и не видел там женщин, застывших напротив друг друга, как пара мамб.
Было солнечно, когда Матвей Галаган вышел из дома, направляясь в адвокатскую контору. Он легко перепрыгнул через ступеньки, и его взгляд равнодушно скользнул по небритому мужчине, одиноко щурившемуся на лавочке. Матвей Галаган опять вспомнил о предстоявшей инспекции призывных пунктов и решил после нее уйти в отпуск. «Отказать не посмеет, – подумал он про толстого полковника с бедным лексиконом. – Возьму пару недель – и к сестре, как снег на голову». Бумаги были уже готовы, он пробыл в конторе не больше часа, подписывая бесчисленные экземпляры, принимая поздравления, которые сопровождали льстивые улыбки.
– Адрес сестры дадите? – попросил он на прощанье.
– Хотите разделить радость? Дадим, конечно, что за вопрос. И телефон.
Мечты наконец обрели реальность, и за дверью Матвей Галаган уже твердо решил не возвращаться на службу, а сразу поехать к сестре. «Как снег на голову», – улыбнувшись, повторил он, нащупывая в кармане бумажку с ее адресом. Перед ним открывался весь мир, и теперь он не мог понять, как прожил свои сорок два года точно на войне, ставя себе задачу выстоять, продержаться – день, месяц, год… Прежде чем перешагнуть ступеньки, Матвей Галаган вздохнул полной грудью, оглядевшись по сторонам. В лужах, после вчерашнего дождя собравшихся в бороздах от грузовиков, играло солнце, на примятой траве поблескивала роса, а в кустах беспечно чирикали воробьи. В этот утренний час на улице было пустынно, только на лавочке по-прежнему щурился небритый мужчина. Мир тесен, это был Захар Чичин, которого Матвей Галаган знал как Раскольникова.
Исчезновение Матвея Галагана в интернет-группе никто не заметил. Как не замечали его присутствия. Как никто, кроме Олега Держикрача, не заметил, что ей исполнилось уже полгода – для виртуальных сообществ возраст немалый. «А что мы узнали друг о друге? – думал Олег Держикрач. – Ник? Аватару?» Группа, как поезд дальнего следования, в который по дороге заходят пассажиры, чтобы потом уступить место следующим, жила своей жизнью, продвигаясь вперед. Куда? Этого не знали сменявшиеся машинисты-модераторы, не знали ее члены, этого не знал никто. За полгода Олег Держикрач еще больше согнулся, вернувшись в больницу, все так же ходил по длинным коридорам, раскланиваясь с медсестрами, а в палатах навещал новых пациентов. Но он стал мягче, сдержаннее, вспоминая Никиту Мозыря, случалось, не к месту улыбался, а уходя, поправлял на постели больного одеяло: «Все будет хорошо, голубчик, не отчаивайтесь».
Заходя в группу, он все больше убеждался в бессмысленности своей затеи объединить в ней случайных людей, от отчаяния ему даже хотелось уничтожить ее, и он жалел, что передал это право Степаниде Пчель. «Пустое времяпрепровождение, – проклиная себя, плевался он, видя одни и те же унылые посты, за которыми читалась усталость и раздражение. – Так и депрессию можно заработать». И однажды он приказал себе, наконец, отойти от интернетовского угара и улыбнулся, сравнив свое решение с воскресением. С тех пор Олег Держикрач в группе больше не появлялся. За него это делала жена. Для Веры Павловны увлечение мужа давно не было тайной, догадавшись о существовании группы, она по истории его интернетовских путешествий, которую Олег Держикрач забывал чистить, давно вычислила ее адрес. Вначале она только читала его сообщения, оправдывая свое любопытство желанием лучше узнать любимого человека, но потом увлеклась настолько, что завела собственный профиль. Однако к этому времени Олег Держикрач уже забросил свое детище, и она все чаще пользовалась его именем. Так что исчезновения Олега Держикрача в группе никто не заметил, как и смерти Модеста Одинарова и Матвея Галагана. Вера Павловна искусно скрывала новое увлечение, однако все тайное рано или поздно становится явным. Раз, сматывая в прихожей длинный шарф, Олег Держикрач застал жену за компьютером. Дальнозоркость с возрастом развилась у него еще сильнее, и он понял, что она посещает созданную им группу. Увидев мужа, Вера Павловна покраснела и быстро закрыла сайт. Но Олег Держикрач не думал сердиться.
– Это хорошо, что ты знаешь. – Он поправил свисавший с полки шарф. – Давно хотел поделиться.
– Прости, дорогой, – оторвавшись от компьютера, обняла его жена. – Я очень тебя люблю.
Олег Держикрач улыбнулся:
– Любопытная моя кошечка, говорю же, я рад, что так вышло. Ужин готов?
– Рыба и твой любимый рис.
– Отлично. Так чего мы ждем?
На кухню они так и прошли в обнимку. За столом он вернулся к разговору, выстреливая словами, точно расплачивался ими за каждое рисовое зерно:
– Значит, ты уже со всеми познакомилась. И как они тебе?
Вера Павловна пожала плечами:
– Обыкновенные, со своими слабостями и пороками.
– А откуда нам знать их пороки? Дорогая, мы видим их роли, а играть в Интернете проще, чем в жизни. Вот Никита Мозырь производит впечатление здравомыслящего, но он шизофреник. А писатель этот, Иннокентий Скородум? Разве свое место занимает? У него бедная фантазия, а он вынужден сочинять романы. Или Сидор Куляш. Зачем так упорно подчеркивать свою состоятельность? Кто он на самом деле? А Ульяна Гроховец, которая строит из себя бог знает кого? Или Раскольников? Может, это прыщавый золотушный подросток? Посмотри, как они непоследовательны, сегодня пишут одно, завтра другое. Точно под одним ником разные люди. Впрочем, мы все не те, за кого себя выдаем… – Он на секунду замолчал, ковыряя вилкой рыбу. – Знаешь, в последнее время я все меньше вызываю у себя уважение. Пациентам я уверенно ставлю диагнозы, прописываю лекарства, но чужая душа для меня такие же потемки, как и своя…
Вера Павловна испуганно смотрела на мужа.
– Нет, дорогая, не бойся, это не безумие, наоборот, я все вижу отчетливо, вижу насквозь, вижу, что ничего не вижу.
– Ну что ты, что ты… Ты же такой тонкий, глубокий…
– Скажи еще образованный. В университете нас учат, как все устроено. А потом понимаешь, что устроено все не так. И зачем изучать неправильное устройство? А может, лучше на базаре торговать? Может, это как раз мое? А теперь вот приходится профессорское звание оправдывать, перед собой притворяться.
Отложив вилку, Вера Павловна поднялась, став вровень с сидящим мужем, и прижала к груди его голову. У Олега Держикрача навернулись слезы.
– И группа эта, как камера-обскура, в ней все перевернуто, все фальшиво…
– Откуда мы знаем? Сам же говоришь, ничего про них неизвестно. Так лучше принимать их такими, какие есть. И слова, и поступки… К тому же благодаря группе Ульяна Гроховец и Модэст Одинаров обрели свое счастье. Это же мы твердо знаем. Так и вижу этих голубков, обнимающихся у компьютера!
– Не хватало быть еще сводней.
– Ну, зачем так. И к чему обязательно подозревать худшее? Вот же эти едкие сестры Пчель, эти интернетовские фурии, живут, мы знаем, дружной семьей, с единственным компьютером на троих. Как представлю их идиллию, мне легче делается. В провинции нет нашей отчужденности, обособленности.
– А вдруг это один человек?
– Нет, невозможно быть таким озлобленным, да и одиночества такого никто не вынесет. К чему твои чудовищные предположения? Надо быть доверчивее.
– Как Саша Гребенча?
– А что Саша Гребенча? Светлая личность, наверняка прекрасный муж и отец. Узнав о таких, жить хочется. Так и потомки прочитают наши признания и подумают: «А они были совсем не глупы, и мучились, как мы, и страдали». И не так станет им одиноко на свете белом.
