– Да наплевать им будет на нас! – отстранился Олег Держикрач. – Много мы об ушедших думаем? Много о них знаем? При Пушкине, к примеру, туалетной бумаги не было, он подтирался бог знает чем, и той же рукой выводил про Онегина. Как нам это вообразить? Другие люди! А что поймут из нашей переписки, если мы сами в ней мало что разбираем.
Олег Держикрач поднялся, взяв за руку, подвел жену к компьютеру.
– Вот, посмотри на этот чат посторонними глазами:
Ульяна Гроховец:
«А что думает Модест Одинаров?»
Модест Одинаров:
«У начальника заболела секретарша, и в обеденный перерыв он, не отрываясь от бумаг, бросил: «Сварите кофе, дружище». А он вдвое моложе! И почему я не плеснул ему кофе в лицо? Боюсь сорваться. Может, взять отпуск?»
Раскольников:
«Правильно, что сдержался. Лучше его в подъезде замочить. Научить как?»
– Представляю, как шарахнулся этот Одинаров! – сказала Вера Павловна.
– А тебе не кажется, что он выдумал всю эту галиматью? Как и случай с собачником?
– А зачем?
– Может, хотел доказать, что не трус, что еще не окончательно утратил чувство собственного достоинства? А как это сделать – только в интернет-группе.
– Все равно мне он неприятен. Уж больно расчетливый. Мне нравятся способные на ошибку.
– Как я? Но давай посмотрим, как язвит Никита Мозырь:
«Будь проклята эпоха Просвещения! Хочу обратно в феодализм! Лучше бояться Отца-Создателя, чем холодной, бездушной бездны! Хочу, чтобы Земля была в центре мироздания, а душа была бессмертна! И какая мне разница, как обстоит все на самом деле? Это ученые произошли от обезьяны, а я своего Отца знаю!»
– А он язвит? – спросила жена.
– Конечно. В больнице он не упускал случая демонстрировать безбожие. А вот это, посмотри.
Олег Держикрач навел мышью на пост Иннокентия Скородума.
«Общественное устройство – как смерть: его можно обсуждать, можно видоизменять, можно принимать или нет, но поделать с ним ничего нельзя. Нам остается лишь перебирать виды казни. Левые знамена прикрывают корысть ничуть не хуже правых идей, а благо нации, если о нем вообще можно говорить, зависит скорее от нравственности правителя, чем от его политических взглядов».
– Обрати внимание, как он завелся, когда ему ничего не ответили. Не привык оставаться без отзывов. Но в группе нет заказных рецензий, и он прокомментировал сам.
«Демократия уповает на выборы. Но все политики принадлежат к узкому слою, корпорации, которая не имеет никакого отношения к толще народа. А его громада живет своей жизнью, которую нельзя ни устроить, ни перевернуть. Есть китайская притча. Будучи в императорском дворце, учитель сказал: «Опытный врач не вмешивается в течение болезни, предоставляя организму самому бороться с ней. Он лишь следит за процессом исцеления. В случае выздоровления он пожинает лавры, в случае смерти, забрав причитающуюся плату, торопливо покидает родственников, принося соболезнования. Неопытный же врач пробует различные лекарства, порошки и чудодейственные мази. Он мучает больного постоянными притираниями, переворачивая в постели, пускает ему кровь. И только вредит.
Так же и опытный правитель предоставляет подданных самим себе, оставляя за ними полную свободу. Он лишь наблюдает, поощряя едва наметившиеся движения, не вмешиваясь в устоявшийся ход вещей. Достижения он по праву ставит себе в заслугу, неудачи списывает на волю богов. В случае общественной катастрофы он благоразумно уходит в отставку, проедая вдали от родины накопленные средства. Неопытный же правитель в своем стремлении улучшить мир принимает самые энергичные меры, лезет из кожи вон, пытаясь повернуть вспять глубинное течение истории. И только все ухудшает»».
Это понравилось Зинаиде Пчель и Сидору Куляшу.
– Забавная история, правда? – разминая длинными пальцами сигарету, сказал Олег Держикрач. – Она говорит, конечно, больше об Иннокентии Скородуме. Как и комментарии.
Ульяна Гроховец:
«Жесть! Сам придумал?»
«Нет, Чао Гунь в восьмом веке. А дальше он рассуждает об истории: «Считать, что известные правители определили ее движение, все равно что предполагать, будто шляпа указывает нам дорогу, а ее перемена говорит о наших мыслях»».
Дама с @:
«От ваших проповедей скулы сводит!»
Афанасий Голохват:
«А другой китаец сказал чтобы найти новый путь надо уйти со старой дороги».
Сидор Куляш:
«И путь этот на Запад».
Иннокентий Скородум:
«А что Запад? Будто там знают, зачем живут».
Зинаида Пчель:
«Не знают зачем, зато знают как».
– Мертвые артефакты. – Олег Держикрач выпустил дым через волосатые ноздри. – Так могли писать и сто лет назад. И двести. Будто говорят между собой идеи, а не личности. А вот эти признания тролля «Последняя инстанция»:
«Старость – это когда все силы уходят на поддержание организма, когда не успеваешь ставить на нем заплаты, а волю приходится собирать в кулак, чтобы стойко, без стонов переносить его постепенное разрушение, когда простейшие вещи, такие как выпить бутылку вина или переспать с женщиной, вырастают в проблему, когда безрезультатное сидение на стульчаке приносит неимоверные муки, заслонив все остальное, а кишечник, мочевой пузырь и желудок ставят в унизительную зависимость».
– Узнаю льва по когтям! – насмешливо сказала Вера Павловна. – Наверняка это старый зануда Иннокентий Скородум.
– А вот и нет, дорогая, это я.
Вера Павловна посмотрела на мужа другими глазами, будто увидела в первый раз. А потом неожиданно улыбнулась:
– Говорю же, не зря ты все это затеял, откуда бы я узнала, что ты уже старичок?
Олег Держикрач улыбнулся.
– А писатель по-своему честен. Вот, обрати внимание.
Иннокентий Скородум:
«Я всю жизнь провозился с книгами, сначала их читал, потом писал. А может, следовало наоборот? Я писал о жизни, и никогда о смерти. Я думал: «Раз ее не избежать, закроем глаза!». Но значит, я не писал и о жизни!»
– Может быть впервые, он попробовал быть искренним, а как его кусают!
Дама с @:
«Какая трагедия! В детской литературе себя не пробовал?»
Сидор Куляш:
«Конечно, жизнь отвлекает от смерти, и есть шанс, что смерть также отвлечет от жизни».
Он прицепил издевательский смайлик.
– Слушай, они все сумасшедшие! – всплеснула руками Вера Павловна. – От них за версту несет безумием!
– Это было бы еще ничего! Если понимаешь, что безумен, значит, еще жив. Но мне кажется, половина из них мертвые клоны. Например, Афанасий Голохват с его социологическим поносом и пренебрежением к грамматике.
– И чей он клон?
– Сидора Куляша. Его второе «я», компенсирующее социальную зависимость. Нельзя же всерьез представить, что ему нравится его работа на телевидении. Он не настолько самоуверен, чтобы игнорировать отношение к себе в группе, вот и появляется на сцене Афанасий Голохват, который пишет, посмотри:
«Покажи по телевизору обезьяну и на улице у нее станут брать автографы вот где мы живем кругом одноклеточные утрамбованные информационным катком зомби с оштукатуренным сознанием и психологией комнатных собачек».
Олег Держикрач:
«И с волчьей хваткой».
– А ты у меня остроумная, – повернулся к жене Олег Держикрач. – Я бы так не нашелся.
Вера Павловна покраснела.
– И все же странное впечатление оставляет наша переписка. Посмотри, как все связано, прямо божественный промысел!
– Что ты имеешь в виду?
– Ну как же, не напиши Модест Одинаров про свой случай с собачником, не появился бы и Раскольников. Он оставил первый комментарий под сообщением Модеста Одинарова. И не было бы его провокационного розыгрыша, так шокировавшего всех.
– Уверен, что розыгрыша?
– Убежден! А уже позже в группе появился Афанасий Голохват, почувствовавший в Раскольникове родственную душу. Если допустить все же, что это отдельный человек, а не клон Сидора Куляша. Видишь, одно загадочным образом цепляет другое.
– Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется.
– Мы никогда не узнаем и как оно отозвалось.
– В каждом сердце по-своему. А сколько их в группе!
– А знаешь, мне иногда кажется, что это один человек. – Олег Держикрач опять посмотрел на жену, точно оценивая, не примут ли его за сумасшедшего. – Как и по свету бродит один вечный Адам под разными именами.
Вера Павловна обняла мужа.
– Адам и Ева. По свету бродят двое.
– Да, дорогая, встретить свою половину – это и есть наше предназначение, в этом и состоит
Душным августовским вечером за тысячи километров от супругов Держикрач перечитывала сообщения в группе Полина Траговец. Вспоминая Модеста Одинарова и покойную мать, она в который раз спрашивала себя, почему, вместо того чтобы устраивать жизнь, проводит ее в Интернете. Полина вдруг осознала, что, выводя на сцену Ульяну Гроховец с ее картонно жизнелюбивыми постами, она объявила войну своему прошлому, которую безнадежно проиграла. Ей уже не нравилась и затея с Модэстом Одинаровым, который должен был заменить умершего жильца с верхнего этажа, теперь она по-другому смотрела на его историю с собачником. Полине не было его жалко. Одинаров виделся ей холодным черствым эгоистом, так и не повзрослевшим ребенком, забившимся под крышу, откуда с испугом глядел на мир. «Что жил, что не жил», – вздохнула Полина Траговец, подумав, что Одинаров сам виноват в своих несчастьях и что она очень на него похожа. Разве она уже давно не разошлась с жизнью? Разве жизнь не была отдельно, а она отдельно? Полина возвращалась к годам, проведенным с матерью, которые носила как платья из одного пыльного гардероба, и не понимала, кто уготовил ей такую судьбу. Почему ей только в Интернете достало решимости стать Ульяной Гроховец? Разве она не достойна большего?
