В какие только инстанции я ни обращался! Дошел даже до Президиума РСФСР. Всё это я делал не без нажима со стороны Инги. И вот подошла, наконец, долгожданная очередь (не льготная). Исполком выделил для моей семьи в институтскую квоту 4-комнатную квартиру в новом панельном доме. Однако в профкоме решили, что гораздо более нуждается в этой квартире другой сотрудник; хотя с двумя детьми, зато член профкома. И распределили ему.
Надо отметить, что ключевую роль в этой квартирной катавасии играла некто Т.И.Судихина, председатель профкома. Вообще об этой особе нужно сказать особо: колоритнейшая типическая фигура. Не буду говорить об интеллекте Судихиной, поскольку не наблюдал такового (хитрость за интеллект не считаю; хитрость отличается от мудрости отсутствием великодушия). Что же касается внешних данных, то они были, мягко говоря, на любителя: глазки-амбразурчики, нос картошкой, щеки – мятая мешковина. Защитив в свое время под шефским прикрытием плюгавенькую кандидатскую (материалы которой делались не столько ей самой, сколько коллегами), Судихина сообразила, что пробиться далее вверх с помощью науки будет не так-то просто и рванула по профкомовской линии. Тут ее ждал успех. Быстро дойдя до должности председателя профкома, стала в администрации своим человеком. И не только в администрации. Завязалась масса контактов с полезными людьми. Вскоре Судихина стала ученым секретарем Института. Прошло еще немного времени – и вот она заодно становится секретарем диссертационного совета. Не удивлюсь, если вскоре она окажется директором Института. Для этого у нее есть все требуемые качества: амбициозность, хитрозадость и беспардонность. Отмечу мимоходом, что обычно административными, общественными и политическими функционерами становятся те, в ком знаний мало, а энтузиазма много.
Так вот, эта самая Судихина, узнав что Инга прописана в Москве у родителей и не хочет оттуда выписываться, сумела так организовать заседание профкома (а организаторские способности у нее, надо признать, потрясающие), что для получения квартиры мне было предложено … развестись. Инга не хотела выписываться, чтобы не терять московскую прописку. Кроме того, предоставляемая жилплощадь была маловата для нашей большой семьи (не было даже 9 кв. м на человека, не говоря уже об отсутствии 20 кв. м за мою кандидатскую степень).
Многие люди в Институте были возмущены действиями профкома и пытались мне помочь, но Судихина стояла насмерть. Поскольку Инга разводиться, само собой, не захотела, то возникла патовая ситуация. Профком отправил список распределенных квартир в Исполком. Увидев, что моей семьи в списке вообще нет, Исполком вернул бумаги обратно в профком на пересмотр. Тогда Судихина и сотоварищи начали обрабатывать меня на тот предмет, чтобы не претендовал в этот раз, так как вскорости дадут квартиру из резерва. Я наивно согласился. Но Инга разведала, что никакой квартиры в резерве нет, то есть нас пытаются надуть. Тогда я взял топор, выломал замок в исполкомовской квартире и с помощью Геры и Андрея перебросил в нее все семейные пожитки и мебель. Профком смирился с этим фактом и распределил квартиру мне. Но Судихина затаила обиду.
В новой квартире постепенно тоже накопились тараканы, пыль и шерсть, но все-таки не сразу. Поэтому на некоторое время я от астмы малость оклемался. Когда вселялись, одна из дочерей (ей было пять лет) наивно спросила: «Папик, а когда вы с мамой умрете, в этой квартире будем жить мы?». Я не знал, смеяться или плакать.
В Биогавани я был легендарным папашкой, знаменитым среди жителей, как местная достопримечательность, на которую можно показывать пальцем. Представьте себе картину. Идет по улице небритый мужчина в расцвете сил. На плечах у него сидит упитанный бутуз, обхватив его за шею ручонками и пуская слюни ему на темечко. За левую его руку держится малышка в клетчатой юбочке, а за правую – малышка постарше, в цветастом сарафанчике. А сзади, ухватив его за края куртки, пристроились еще две девчушки: одна черненькая, а другая беленькая, обе в школьной форме. И вся малышня, перебивая друг дружку, громко делится с отцом последними новостями.
Таскались мы через весь город, так как Инга установила, что самый лучший детсад и самая лучшая школа находятся как раз на противоположном конце города. Когда по дороге хотелось передохнуть, я начинал с детьми игру в «самолетики»: ссаживал с плеч сынулю, отцеплял от себя девчушек и командовал: «Эскадрилья, вперед!». Тут все пятеро растопыривали руки (крылья), начинали гудеть «у-у-у!» (моторы) и бежали вперед наперегонки (какой самолетик самый быстрый).
Иногда приводил всю компанию к себе на работу и показывал оптические приборы. Ньютоновский опыт по разложению света призмой в цветной спектр приводил малышню в восторг. «Папик, а когда после дождика в небе возникает радуга, то где же там призма или монохроматор?», – спрашивала старшая дочка. Когда дети смотрели в микроскоп на живую клетку, то восхищенно восклицали: «Ух, какая красивая!». Разглядывали клеточное ядро, в котором ДНК была окрашена, и удивлялись: «Как же в маленькой ДНК помещаются вся сведения о живом организме?». Они наблюдали в клетке многие сотни митохондрий и спрашивали: «Эти малюсенькие точечки правда дышат?». Я пояснял: «Не только дышат. Они утилизируют с пользой энергию биохимических веществ и делают многое другое. Они также участвуют в старении клеток».
Старшая дочка по натуре была врожденный педагог: деловито выстраивала младших в шеренгу и с упоением командовала. Причем, всегда имела неординарные ответы на все жизненные вопросы. Например, сидит малышня за столом, уплетает кашу. Старшая строго спрашивает сестренку: «Ты зачем в ухе ковыряешь?». Та, продолжая ковырять, оправдывается: «У меня там чего-то щекочет». Старшая глубокомысленно заявляет: «Значит, у тебя там кузнечик или таракан».
Или вот еще сценка. Дети смотрят по телеку «Спокойной ночи, малыши», мою любимую передачу. Да-да, я не оговорился, мою любимую. Во время нее в доме воцарялись тишина и покой, а родители получали 15 минут свободы. Малыши смотрели на телеэкран во все глаза и мучались невозможностью запрыгнуть в телевизор, чтобы самим поучаствовать. Когда Каркуша нравоучительно прокаркала: «Чтобы научиться многому, беритесь по очереди за немногое», лопоухий песик Филя мудро заметил: «Многому учиться и многому научиться – не одно и то же. Не имеет значения, учен ты или невежественен, ибо в обоих случаях есть чему поучиться». Тут одной из моих малышек вдруг пришел в голову вопрос, на который непременно нужно было срочно получить ответ; и она в задумчивости спросила вслух, обращаясь как бы ни к кому персонально, но сразу ко всем: «А откуда берутся щенки?». Вопрос поставил в тупик всех зрителей, и они дружно обернулись ко мне. «Щенки рождаются у собак, как дети у людей», – объяснил я. Старшая, на правах будущей учительницы, тут же поправила меня: «Папик, ну какой ты глупый! Собаки откладывают яйца!». Я как сидел на стуле, так с ним и свалился на пол от хохота. Потом, перестав смеяться, придумал (но не озвучил) такой афоризм: «Не всем яйцам цыплятами быть».
Вообще по жизни дети были мне не в тягость. Наоборот, я радовался, когда оставался с ними. Мы всегда находили интересное занятие. Они очень любили рисовать. Что рисовали? Дочки – солнышко и цветочки, а сын – чапаевцев и космонавтов. А что рисуют дети в нынешнее время? Девочки – покемонов на подиуме, а мальчики – монстров и голых девочек.
Когда дети подросли, Инга решила отдать троих старших в музыкальную школу. «Зачем куда-то ходить, если дома есть пианино? Сам буду с ними заниматься», – предложил я. «Нет. Ты не профессионал, а самоучка; не сможешь дать полноценное музыкальное образование», – возразила супруга и повела детей в музыкальную школу. Там она записала их в класс виолончели. «У нас же нет виолончели!», – удивился я. «Ничего, купим», – ответствовала Инга. Купили. И малышки стали таскаться с огромной бандурой в футляре, размером больше их самих. Как я и предполагал, энтузиазма хватило не надолго: две дочки бросили заниматься музыкой через пару месяцев, а старшенькая, самая старательная, через год.
Когда нашему сыну исполнилось семь лет, супруга захотела было отдать его на бальные танцы. Тут я не выдержал и заявил, что пятая девочка нам ни к чему. И отвел сына в секцию восточных единоборств «у-шу». Там сначала народу было полно; однако вскоре половина отсеялась за недостатком усердия. Мой сынуля на занятиях выкладывался на 100 %. Причем, у него всё получалось очень органично, как у китайчонка: плавные вкрадчивые движения с резкими выпадами и четкой фиксацией поз. В секции он был самый младший, но тренер выделял его особо и ставил другим в пример. Приходя за ним вечером в конце занятий, я наблюдал как из дюжины ребятишек только трое (и среди них мой) уперто выполняют все движения и приемы «таньда». Большинство же ребят вели себя как на скучной школьной физзарядке. Вскоре сын стал чемпионом Московской области. Я ездил с ним на соревнования и старался морально поддерживать его в боях «саньда». Поскольку сынуля по натуре был горяч, горд, а при поражениях зверел, я постоянно внушал ему: «Пусть поражения сделают тебя могучим, но не свирепым. Свирепый человек отличается от орангутанга только названием. Обучающийся боевым искусствам должен научиться трем вещам: забыть слово „не могу“, видеть бой со стороны, превратить ненависть в добро. В груди пусть бушует пламя, но в голове пусть сияют снежные вершины». Иногда я подшучивал над излишней горячностью сына: «Твой кумир – Жан Клод Вандам Кому Хочешь в Морду Дам!». Поскольку сын внешне чем-то похож на Вандама, то от этих слов он буквально вскипал и начинал меня полушутя-полусерьезно мутузить. Становилось смешно, что малявка пытается меня одолеть. Хотя удары он наносил весьма ощутимые. Я начинал, смеясь, просить пощады: «Не убивай меня, Иванушка-дурачок, я тебе еще пригожусь!». Чем вызывал взрыв новой серии ударов. Приходилось сдаваться.
