– Что? – тревожно спросил государь у жены.
– Вы, наверное, будете играть в фанты? – спросила Алиса, близоруко щурясь.
На лице Николая Александровича изобразилось тревожное изумление… Больше коммунистов он боялся только своей жены.
– В некотором смысле, – согласился Ленин, галантно поддерживая беседу. – Да! Фанты…
Она не собиралась отступать и решила идти до конца. Вынула из волос заколку и положила перед собой на стол.
– Твоя вещь, Ники! – приказала Александра Федоровна.
Ленин коротко хохотнул. Шумно отпил чуть остывший чай из своей чашки.
– Гражданин Романов… поддержите супругу в ее начинании.
Николай Александрович, стиснув зубы, отдал императрице мундштук.
– Вы? – сказала Алекс, не рискуя назвать гостя по имени.
– А мне нечего дать… Разве что…
Порывшись в кармане, Ильич вытащил маленькую красноармейскую звезду и положил на стол.
Алиса встала, взяла с подоконника гостиной шкатулку и спрятала туда предложенные вещи.
– Валерьян Викентьевич, – позвала она слугу из коридора. – Вы нам нужны!
– Так что же вы пересмотрели в социализме? – спросил государь, пользуясь тем, что супруга отошла от них на метр.
– Какой социализм? Мы сейчас в фанты играем! – оборвала его Алекс.
На пороге появился старый камердинер, любивший говорить бессмысленные и звучные слова. Александра Федоровна передала ему свою шкатулку.
– Закройте глаза и тяните любую вещь!..
Камердинер вытащил маленькую звезду.
– Сарданапал! – произнес он, морщась.
Алиса демонически рассмеялась.
– Очень хорошо! Вам известно правило фантов? Теперь вы обязаны выполнить любое мое желание.
Ленин с вопросом посмотрел на государя, тот еле слышно вздохнул.
– Решение принято коллегиально. Просите, – разрешил председатель Совнаркома.
– Скажите мне откровенно… Только не увиливайте… Глаза в глаза, – Алиса села напротив и взяла руки Ленина в свои. – Когда вы оставите всех нас в покое и уберетесь в геенну огненную, откуда вылезли?
Она обворожительно улыбнулась, пустив в ход все свое женское обаяние. Муж нервно дернулся и, достав папиросу из портсигара, начал жевать кончик, не закуривая.
– Геенну огненную я отменил. Специальным декретом Совнаркома, – спокойно сказал Ильич.
– А что же тогда осталось?
– Эксплуататорские классы, интеллигенция… От нее мне и досталась пуля, – он потрогал свою шею, которая гнулась с трудом.
– Но вы нарушаете правила фантов. Я жду откровенного ответа: когда вы оставите в покое Россию?
– Когда появится то, что можно оставить, госпожа Романова, – ответил Ленин.
Это был всего лишь риторический оборот. Он никогда раньше не думал о смерти, а добровольный отказ от власти годился для другого человека – Ильич был на это неспособен. Только после выстрелов в упор, произведенных непойманными бандитами, он впервые задумался о том, что все может прерваться неожиданно. Никто об этом не предупредит и не спросит.
– И сейчас есть что оставлять. Родина никуда не исчезла, – заметила Алиса.
– По-моему, Алексей вас зовет, – подал голос Николай Александрович, который сгорал от смущения.
– У меня отличный слух, Ники! Никто меня не зовет! – яростно оборвала она.
– Родины пока нет, – сказал Ильич. – За годы войны и государственных переворотов мы потеряли Финляндию, Латвию, Эстонию, Литву, Западную Ук-раину и Западную Белоруссию.
– По вашей милости!..
– Это вопрос спорный. Позвольте мне продолжить, коли… гм!.. мы играем в фанты, – Ленин сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. – Вместе с территориями вследствие войны мы лишились около двадцати миллионов человек. Промышленность расстроена, деньги не имеют силы, натуральный обмен между городом и деревней себя изжил… Через Советы мы построили новую модель управления… И только!.. Но пока сами не знаем, чем именно нам управлять.
– И это – на совести ваших кожаных комиссаров!
– Так вот… Отвечая на ваш вопрос… Я отойду от дел, когда страна оживет.
– А что? Есть какой-то план? – поинтересовался государь.
– Есть. И весьма реалистичный.
Ленин замолчал. Он хотел сказать сейчас о том, что революционный Кронштадт выдвинул лозунг «Советы без коммунистов!», но как произнести эти страшные слова? И еще – что русский пролетариат в целом не оправдал надежд, на него возлагаемых. О мировой революции он не думает, а лишь о том, как прокормить себя. Иждивенец по сути, он не хочет работать за идею и по-прежнему просит блага от начальства, не важно, кто оно, коммунисты или монархисты. Мы, конечно же, провалились! Но в этом провале была правота классического марксизма: чтобы подготовить рабочих к самоуправлению, нужно провести их через горнило капиталистических отношений, которые в николаевской России только начинали выходить из детства. Бессмысленно требовать от молодого побега силы большого дерева. Даже Левка это понял – еще год назад положил мне на стол записку об отмене продразверстки в деревне. А я подумал: это же конец и полный провал! А сейчас согласился. Но как им об этом скажешь? Разве эти общипанные судьбой феодалы мыслят классовыми и социальными категориями? Что они поймут, необразованные и серые, в моих горьких словах?..
– Мы будем реставрировать в стране капиталистический рынок, соединив его с Советами. Здесь в папке находятся тезисы, которые я оглашу на съезде через несколько дней. Ознакомьтесь. Новая экономическая политика выведет нас из исторического тупика.
– А если нет? – тревожно спросил Николай.
– Выведет. Деревня подымет. Крестьянский производитель жив. И, освободившись от наручников продразверстки, он будет продавать излишек зерна в городе. Отбирать мы больше ничего не будем. Натуральный обмен откладывается до лучших дней. Возникнет новый советский рубль, обеспеченный не идеей, а деревенским производителем и золотым запасом. Каждый советский человек будет иметь право заниматься коммерцией и даже организацией своего собственного предприятия. Это мы закрепим законодательно. Город наполнится продуктами, и селедка уплывет обратно в Море Лаптевых, подальше с глаз…
Государыня с Николаем переглянулись.
– И вы знаете про селедку ? – спросил царь удивленно.
– Мне ее дают в столовой Совнаркома. Это не рыба. Это соленая бумага с костями внутри.
– С кирпичами, – уточнила Алекс.
Ильич пожал плечами, потому что не понял ее слов.
– Я выполнил правило игры?..
– Так и быть, ладно!.. – уступила императрица.
– Теперь моя очередь. Пусть тянет! – приказал Ленин, недобро сверкнув своими степными глазами.
Игра становилась для него интересной. В шкатулке теперь лежали только вещи обоих монархов. Последнее слово оставалось за ним. И так будет всегда, пусть не рассчитывают на иное…
Камердинер вытащил женскую заколку.
– Вертхеймер, – сказал он.
– Превосходно! Выполните мою просьбу, госпожа Романова… Вы согласны ее выполнить?
– Согласны. Но если вы попросите меня станцевать голой на столе, то я откажусь…
– Голой? Зачем? Здесь не Монмартр. Здесь – все хуже и проще… – Ленин стал еще серее, чем был. Без того узкие губы сделались почти прозрачными.
– Будьте любезны, госпожа Романова… Покиньте эту комнату и не входите в нее, пока я разговариваю с вашим мужем! И никогда… никогда не появляйтесь при мне без специального приглашения!..
От волнения он начал картавить еще больше. Буква «р» почти стерлась, и все слова звучали округло, как у маленького ребенка.
– Хорошо, – государыня встала и, ни на кого не глядя, ушла из гостиной.
– И вы, – сказал Ленин государю. – Поскольку там остался один ваш мундштук… Уходите… Уезжайте из России, куда глаза глядят! Пока вам разрешают. Все уезжайте! И не цепляйтесь за наши колеса… Раздавим!
– Ваши колеса без меня съедут в овраг, – заметил Николай Александрович.
– И славно! Будем сидеть в овраге, и никого нам не надо! Сами все решим и сделаем!.. А саботажа мы не потерпим. Революция, начавшись однажды, никогда не кончится… Все только начинается!
Он погрозил в пространство кулаком. Упал в кресло белее стены. Камердинер молча и неподвижно смотрел на него.
Государь дернул за звонок. На его призыв прибежали Фредерикс и Боткин.
– Господину Ульянову плохо, – сказал государь. – Сделайте что-нибудь!..
Она пришла в магазин на Литейном во второй раз весной 1922 года. Бессмысленная вывеска «Главтабак» была снята и заменена на такую же невнятную «Промкооперация».
Недавно была произведена деноминация прежних денег, и один миллион рублей был приравнен к одному советскому рублю. В стране начали ходить новые десятирублевые монеты, которые называли золотыми, так как они были обеспечены 7,71 граммами чистого золота. Они соответствовали старому царскому червонцу.
В магазине императрица купила двести граммов черной икры, батон баварского хлеба с луком и пару бутылок французского вина.
