Ознакомительная версия.
– Романист хренов, – выругался Кирыч.
– Аха, – гортанно произнес я, вспоминая Даримку.
«Тыковка» – какое забавное прозвище.
Выставка-ярмарка звалась «антикварным салоном», но оказалась обыкновенной толкучкой.
– Базар, только припудренный, – сказал я, выхаживая меж комнаток населенных мужчинами пронырливой породы.
– Зато красиво, – сказал Марк, оглядывая старину, на продажу и загляденье выставленную, сложно выгнутую. Мужчины с бегающими глазками караулили древние столы и стулья, шкафы и комоды, картины в тяжелых рамах и витрины, набитые трепетно вспыхивающим стеклом.
– Дорого, – сказал Кирыч.
– Откуда ты знаешь? – сказал я, – Цены же нигде не стоит.
– Ты считаешь, нам это по карману? – Кирыч указал на шкаф, закругленные дверцы которого были мелко расписаны азиатскими лицами, как чешуей. Азиаты смотрели во все стороны, суля что-то недоброе, а сам шкаф, казалось, вот-вот сорвется с места и поплывет, подхваченный невидимой волной – вид у лакированной мебели был блестящий и верткий, как у хищной рыбины.
– Тогда можно взять жирандоль, – сказала Мася, – Вон, ту, с висюльками. У меня если денег на большое с собой нет, то я покупаю что-нибудь маленькое, – снегурочка была еще одним участником нашей процессии.
Приехав в лобастое здание у реки, мы вчетвером шагали через развалы красоты ушедших времен.
Странно все-таки понимать, что и двести, и триста лет назад сидели люди примерно на таких же стульях за приблизительно такими же столами, пили чай, возможно, известного нам сорта из чашек, которые отличаются от наших домашних, в общем-то, лишь тонкокожестью.
– Интересно, куда сгодится наша мебель через сто лет? – подумал я вслух.
– Не знаю, – сказал Кирыч, – Какая разница? Нас же уже не будет.
– А я однажды сел раз на стул, розовый такой, пуфиком, и ноги у него такие, – Марк изобразил руками дуги, показывая их кривизну, – И сидел весь вечер, как прибитый. Стул скрипел очень… неприлично.
– Ну, говорил бы погромче, – сказал я, – Зачем же мучиться?
– Не мог же я все время говорить, без остановки. Это на концерте было. А он вот так делает, – Марк посвистел.
– У всего есть срок годности, – сказал Кирыч.
– Как же? А Ленин? – возразил я, – Времена меняются, а он все лежит.
– Он мумия, – сказал Марк, – А мумия может всю жизнь лежать и ничего ей не будет.
– А у нас спальня очень большая, – зазвенела серебром Мася, – Знаете, как ужасно. Просыпаешься, и не знаешь, день уже или еще ночь.
– Нам сюда, а вам туда, – на очередном повороте сказал Марк, взяв Кирыча под руку, – Пойдем, очень надо. А вы погуляйте, – сказал он.
– Пойдем, – удивленно сказал Кирыч.
– Погуляем, – сказал я, тоже не забыв удивиться.
Марк позвал нас сюда, чтобы «посмотреть на красоту». Но вот уже и дела нашлись. И причем здесь Кирыч, который здесь, как слон в посудной лавке? «Манипулятор чертов», – в который раз выругался я.
– Так вы кровать-то передвинули бы поближе к окну. Зачем же мучиться? – сказал я снегурочке, пытаясь поддержать беседу.
– Нельзя. Все же дизайнер делал.
А живет тоже дизайнер? нодумал я, но спрашивать вслух не стал. Вопрос был бы риторическим, он не требовал бы ответа. На «антикварном салоне» таким, как я, можно лишь восклицать – среди дорогущей красоты ушедших времен вопросы задают другие.
Мы с Масей продолжили наш неспешный ход, заглядываясь то на хрусталь, то на столовое серебро на бархатных подушках, то на портреты дам и господ, пышно одетых, в богатых рамах. Снегурочку больше интересовала мебель.
– Ар-деко? – наугад сказал я. Она уставилась на высокий узкий комод из светлого дерева.
– Разве? – Мася наморщила носик, – А мне надоело ар-деко. Я раньше очень увлекалась, а сейчас даже смотреть не могу, у всех есть ар-деко, у Ланны есть, у Туси, и даже Варвары Петровны, – она отвернулась, – Теперь я думаю, что лучше народный стиль, – там, куда Мася указала, стояли массивные темные лавки, с высокими спинками, по краю которых были вырезаны фигурки людей и животных.
– А у вас бабушки нет, которая бы завещала? – по моему счету, этот антиквариат имел полное право именоваться старьем.
– Нет, бабушки нет. Была раньше, а теперь нет. У меня есть теперь только Суржик, и все. Больше никого нет. Я – одинокая.
– Ну, мало ли бабушек? – сказал я, подумав о старушках, у которых наверняка целый амбар таких вот резных лавок.
– У меня одна была бабушка. Она меня до пяти лет ростила, а дальше папаша ее в дом престарелых сдал, когда заболела. Я тогда себе сказала, что буду богатой, чтобы никто не смел со мной так поступать.
– И стала, – довершил я ее странную речь.
– Ну, почти, да.
– А где ваш отец сейчас?
– Подох, – коротко ответила она, – Шел пьяный и замерз, – она издала легкий вздох, очаровавшись сложно устроенным панно: плотно сколоченные друг с другом, на стене висели двери. Самые рядовые двери: старые, обтрепанные, одни еще покрытые старой краской, другие уже без краски, темнеющие своим шероховатым мясом.
Как у бабушки, подумал я, пытаясь истолковать странный восторг Маси.
В одну из дверей был вмонтирован телевизор. Он показывал, как много всего можно сотворить из древнего хлама: старыми дверями можно облицевать стену, и сколотить из них письменный стол, и обшить ими мягкий плюшевый диван, и….
– Надо Суржику сказать, чтобы тоже посмотрел, – из стопки буклетов, лежащих прямо на полу, Мася взяла самый верхний.
Реклама «новой жизни дверей» была напечатана вкрись, вкось, да еще и нечетко.
«Нафига?» – хотел было риторически воскликнуть я. Не успел.
Он кого-то искал. Он глядел вдаль коридора, и потому столкнулся со мной буквально нос к носу, лишив и себя, и меня возможности просто пройти мимо.
Аркаша.
– А ты что здесь делаешь? – недовольно спросил он.
– Этажерку ищу, – ему в унисон сказал я, – Жирандолей не видел?
Он выглядел примерно также, как и в нашу последнюю встречу: темные глаза, чуб торчком; гладкий стручок тела. Несчастья последних недель (или уж месяцев?) нисколько его не изменили.
– Что, деньги появились? – осклабился он.
– А ты уже не в тюрьме?
– В капезе, хочешь сказать?
– Я в этой терминологии не разбираюсь.
– Хочешь научиться?
– Хочешь научить? Ну, давай, грохни очередного любовника, мне нож подкинь, – лепил я слова наугад, но действие они произвели странное.
– Чё, докопаться хочешь? – сказал он.
Что-то сместилось в его осанке, съехал куда-то центр тяжести, а лицо его странно, болезненно заострилось – вместо стручка передо мной покачивался самый обыкновенный гопник. Не хватало только треников с пузырями на коленках.
– …, – говорил он тарабарщину, ….
В знании уголовного жаргона соревноваться с ним было бессмысленно, по-интеллигентски восклицать, воздевая к потолку ручонки – глупо. Я просто на него смотрел.
Я не верю в людей безоговорочно плохих так же, как убежден и в том, что не бывает людей безусловно хороших. Омерзительный проститут Аркаша, наверное, не в один день и час сделался профессиональным лжецом, и не за раз он разрешил себе пользоваться людьми. Ведь любил же его за что-то покойный Андрюшка? Не за одни же черные, как ночь, глаза. И Гардин, серый мотыль с Остоженки, тоже, наверное, не ради одного только ровного тела зазывал его в свои апартаменты….
Докопаться до причины причин можно было бы. Только зачем?
– …чё тупишь? – говорил он, – До столба что ли….
Сам по себе – я понял – он не опасен. Как ни мал был мой опыт дворовой жизни, и его мне хватило, чтобы увериться, что Аркаша годится только на роль визгливого провокатора (как зовут этих гиен на криминальном жаргоне?). Если и решится ударить, то исподтишка. Такие опасны в толпе. В банде. Убийцей портняжки он быть не мог, у него кишка тонка, зря на Аркашу наговаривали Сеня и Ваня….
– Спросить хочешь? По беспределу побазарить? Давай, пацан, побазарим. Посмотрим, у кого проблемы, – Мася, прежде молчавшая, как чужая, заговорила своим обычным серебряным голоском, и рафинадная гладкость лица ее никуда не делась, но перечить такой деве я бы не решился.
Нет, не снегурочка, а, скорее, ледяная королева.
– …, – говорила она абракадабру, – ….
Аркаша отступил, выставил руки ладонями вперед, как загораживаясь – и быстро слился с толпой.
– Какая ты…, вы…, – восхищенно сказал я.
– Таким надо сразу показывать, кто главный, – сказала она, все с тем же глуповатым видом.
– Откуда вы слова-то такие знаете?
– Ну, у меня же богатая была биография, – сказала она, словно и не видя моего изумления.
– Мася, – серьезно и немного торжественно сказал я, – Суржик! Мася Суржик! Почему вы не поете шансон? У вас же все данные. Вы были бы настоящей суперзвездой в своем роде.
Ознакомительная версия.
