Впрочем, работа и светская жизнь оставляли для таких красот не слишком много времени.
А потом Кэт вышла за своего дипломата, и Аркадия как будто заскучала. Работа по-прежнему была интересной, но стала какой-то… рутинной, что ли? Одно и то же изо дня в день. Вечеринки и вовсе утомили своим, как ни крути, однообразием. Хи-хи, ха-ха, шампанского дамам, позвольте на тур вальса, ах, голова закружилась. Много-много лет спустя Аркадия услыхала галичскую «Клавочку»: «Клавочка, вам водочки? Или помидорчик? Клавочка, позвольте вас на разговорчик! Как сомы под сваями, вкруг твоей юбчонки крутятся да вертятся лысые мальчонки». Это было безжалостно точное описание всех тогдашних вечеринок сразу. Разве что «мальчонки» вокруг нее и Кэт крутились не лысые. Ну, по крайней мере, не все. И, знаете, думала она, никакой разницы нет, какая обстановка вокруг: сияющий зал «Метрополя», полная антиквариата гигантская «академическая» квартира, «министерская» дача или, как в школьные времена, заброшенный сарай или грязноватая котельная. Никакой разницы, поверьте! Как там у Галича? «В этом диком и смешном, как автогонка, увлекательном и жутком кураже»? Ничего там нет, в этом кураже. Ни-че-го. Сплошная скукотень.
И тут – словно дожидались, когда она созреет – в памяти Аркадии слово за словом, картинка за картинкой с неудержимой и неправдоподобной яркостью стали возникать бабушкины предсмертные рассказы. В них была неодолимая, завораживающая притягательность. Как это она до сих пор ничего не вспоминала?
Аркадия от корки до корки – от доски до доски – проштудировала «дневник» в потертом кожаном переплете. Сперва подряд, потом вразбивку, выбирая запомнившиеся места, потом и вовсе наугад. Она изучала Тетрадь с изумлявшей саму себя сосредоточенностью, словно искала в ней какую-то тайну. Очень нужную, без которой жизнь – не жизнь. Читала и перечитывала почти не поблекшие за столько лет «дневниковые» записи, письма и прочие бумаги, рассматривала оставленные прадедом «сокровища».
И вспоминала. Бабушка тогда строго-настрого запретила звать кого-нибудь на помощь, и Аркадии пришлось вести ее самой. Сильно ослабевшую, задыхающуюся при каждом шаге, чуть не теряющую сознание, но непреклонную в своем стремлении добраться до «сокровищницы» и «передать внучке бразды правления».
Передала. Успела.
Разглядывая драгоценности – вот приваловской работы, вот Фаберже, вот вовсе старинные, – Аркадия начала ловить себя на странном, удивительном ощущении. Всматриваясь в прихотливые золотые завитки, в завораживающую игру камней, словно живущих своей собственной жизнью, она как будто слышала мысли тех мастеров, что склонялись когда-то над этими кольцами, брошами, ожерельями. Давным-давно никого из этих людей нет в живых, а мысли – вот они. Драгоценности говорили с ней, Аркадией. Говорили ясно и внятно.
Когда-то давным-давно она читала в какой-то книжке, кажется, это была купринская «Олеся», как умирающая ведьма передает «наследнице» свой дар: не столько словами, сколько прикосновением. Аналогия, конечно, выходила очень отдаленная, но все же что-то в этом было. Пробудившийся вдруг в ней интерес к ювелирному делу был не просто типично дамской любовью к драгоценностям, отнюдь. Аркадию не обуревали мечты о том, как приятно было бы носить вон те или эти серьги или кольца. Ее притягивало именно ювелирное дело. Вряд ли Живанши или Диор мечтали носить свои шедевры, хотя бы потому, что шедевры они производили преимущественно «для дам», – нет, они мечтали одеть в свои платья «весь мир». Ну, условно говоря, «весь мир». Им нравилось видеть, как придуманные ими шедевры делают прекрасных женщин еще прекраснее. Аркадия чувствовала теперь что-то подобное.
Это было очень странное чувство. Немного похожее на самое-самое начало пылкого романа. Когда романа еще и нет, только искра какая-то в глазах, да смутное, но острое предчувствие. И тяга. Неудержимая тяга. Потому что это была именно тяга. Иррациональная, почти мистическая. Как будто бабушка перед смертью передала ей наследственную «ювелирную жилку». Правда, проявилась эта жилка лишь спустя изрядное время, но ведь и зерно, брошенное в землю, прорастает не за одну секунду и даже не за один день.
Она записалась в Ленинку, по уши погрузившись в специальную литературу. И профессионально ювелирную, и историческую. Ей равно интересны были и «биографии» знаменитых драгоценностей, как будто на каждой из них оставались невидимые следы прежних владельцев: королей, пиратов, герцогинь – и секреты работы с металлами и камнями. Секреты, пожалуй, были даже интереснее.
Больше всего Аркадию поразили фотографии необработанных самоцветов: это – алмазы? изумруды? сапфиры? Да это же просто гравий или еще какая-то каменная мелочь. Блеклые, невзрачные, никакие. Да и золотые самородки были не лучше. Ну блестят слегка – и все. Самородная сера тоже блестит, и галька речная блестит. Никакой в этих самородках привлекательности нет! В «Алмазном фонде» она разглядывала и знаменитый «Мефистофель», и другие самородки – ну ничего же особенного. Привлекательны примерно настолько же, насколько привлекательны латунные отливки.
Перечитав всю доступную литературу, Аркадия поняла, что знаний «вприглядку» ей мало. Просто-таки оскорбительно мало. Как будто в душе проснулся буквально волчий голод, и утолить его жалкими книжными крохами было совершенно невозможно.
Специальность «изготовление и проектирование ювелирных изделий» обнаружилась почему-то в текстильном институте. На факультете прикладных искусств. Ну, текстильный так текстильный. В приемной комиссии, едва увидев предъявленный Аркадией диплом Плехановского, ей разве что ковровую дорожку не расстелили и оркестр не привели. И на вступительных зачли «Плехановские» результаты, и факультативное посещение разрешили, и вообще включили «режим максимального благоприятствования».
Училась Аркадия с жадностью. И не только училась. Пробивалась на закрытые выставки и конференции, обзаводилась связями в ювелирной среде, заслужила постепенно уважение и даже авторитет и среди мастеров, и в торговле, и среди коллекционеров и ценителей. Большинство «ценителей» составляли жены высших партийных бонз. У них были деньги, возможности и страстное желание заполучить не фабричную «массовку», изготавливаемую сотнями и тысячами экземпляров, а нечто «эдакое», уникальное – и при этом, как правило, абсолютно отсутствовал вкус. Так что, раздобыв правдами и неправдами вожделенный «раритет», они чуть не бесились, ловя на себе скептические взгляды «добрых» подруг. А все потому, что «раритет», прекрасный сам по себе и, разумеется, очень, очень дорогой, владелицу зачастую совсем не красил. С драгоценностями ведь все обстоит так же, как и с одеждой: нужно уметь и выбирать, и носить.
Аркадия – умела. Вкус у нее был безупречный, знания – обширные, чутье – фантастическое. Стоит ли удивляться, что она начала стремительно обрастать своего рода «клиентурой»: высокопоставленные дамочки, супруги и дочери высокопоставленных советских чиновников готовы были платить щедрые комиссионные, когда деньгами, когда услугами, за консультации и помощь в отыскании «чего-нибудь эдакого, чтоб Софья Петровна от зависти поперхнулась». «Софьи Петровны», поперхнувшись от зависти, разумеется, жаждали реванша и шли к ней же, к Аркадии.
Ах, как пригодились ей все эти контакты через двадцать лет, когда, выйдя на пенсию практически посередине «лихих девяностых», она вздумала открыть собственный ювелирный салон. И чтобы непременно в самом центре, «в двух шагах от Тверской». Меньшим обойтись Аркадия просто не могла. Как не могла и отказаться от этого проекта или хотя бы отложить его. Не могла. Это было сильнее ее. Даже выбор места для магазина был не случаен: непременно там, где почти сто лет назад висела вывеска «Аркадий Привалов и К». Того дома, правда, уже не существовало, но Аркадия отыскала место, максимально близкое к «историческому». Претендентов на помещение «в самом центре» было, разумеется, множество. Сколько баталий пришлось выдержать, сколько денег потратить, сколько связей «включить». Одними деньгами, конечно, ничего бы сделать не удалось. Могли сжечь, могли разгромить и разграбить, могли просто убить. Но… в общем, могли-то могли, да не смогли. Слишком солидные у Аркадии были тылы, слишком высоко сидели люди, обеспечившие ей «поддержку».
Да, она запросто могла бы и прогореть: сколько из тех, кто начинал в девяностые, сохранил свой бизнес? Аркадия Васильевна – сохранила. Не только не разорилась, а почти сразу начала получать хоть небольшую, но все же прибыль. И это, разумеется, был уже результат не каких-то всесильных покровительств, а ее собственных способностей. Первый свой ассортимент Аркадия собрала, смешно сказать, по ломбардам, которые всегда рады продать невыкупленные заказы. Ну а чутье у нее всегда было отменное. Отобранные ею украшения не только быстро нашли своих покупателей, а большинство из них запомнили крошечный тогда еще магазинчик как «интересное, перспективное место». Многие наведываются и по сей день, зная, что ассортимент ее салона способен удовлетворить самый взыскательный вкус.
