Они брали три деревянных, задубеневших от соли топчана – каждому по одному. Ставили их рядом. Ещё у них был настоящий надувной резиновый матрас. Он был похож на плот из синих брёвен. Вот если пальцем быстро провести в ложбинке между надувными брёвнами, то палец нагревается и становится больно.
Плавать можно, конечно, не сколько угодно, но гораздо больше, чем с родителями. Никто не заставляет пить горячее молоко из термоса и кутаться в байковый халат.
По морю летали моторные глиссеры, и к берегу подходили прогулочные катера с громкой музыкой, приглашая прокатиться. Они подходили к самому берегу, с их носа выставлялась железная лестница, и прямо по ней желающие поднимались на борт. Но бабуля с дедой и Аделаида никогда не катались, потому что уже через несколько минут Аделаиду страшно тошнило и у неё начиналась рвота. Но она знала… она была уверена, что когда вырастет и станет очень, очень красивая, загорелая, в белом платье с юбкой такой, называется солнце-клёш – обязательно тоже поднимется на борт и покатается на таком белом катере с… со своим… да, со своим женихом! И он будет за ней ухаживать, подавать ей руку и покупать мороженое. И от того, что он будет так сильно ухаживать, её не будет тошнить!
Вечером они втроём обычно сидели на дальней скамейке парка, около большого кинотеатра «Космос», и слушали сверчков.
Так они отдыхали долго. Каждый день.
– Пойдём к морю, – однажды деда взял Аделаиду за руку, – я хочу тебе что-то показать.
– Пошли! – Весело согласилась Аделаида. Он очень любила с дедой гулять.
Бабуля осталась сидеть на лавочке, потому что познакомилась с какой-то тётей и разговаривала с ней, а они вдвоём прошли через парк, вышли на пустынный пляж и спустились к морю, прямо к воде. Внизу было совсем темно, свет от фонарей вдоль набережной падал всего на несколько шагов, поэтому море можно было узнать только по лёгкому дыханью.
Она, сняв босоножки, осторожно шагая по холодной гальке, залезла по щиколотку в воду. Вода оказалась тёплой, гораздо теплее, чем днём. Это было чудесно! Так и захотелось, не раздеваясь, как есть, прямо в зелёном платье с белым горохом, прыгнуть в воду по шею и сидеть там, прячась от душного вечера. Аделаида повозила немного босыми ногами по воде, побрызгала пальцами на невидимых морских страшилищ и подбежала к оставленным на берегу вещам. Полотенца не было, а как надевать босоножки на мокрые ноги? Хорошо, что ещё не песок, а то бы вообще противно было.
Деда всё это время стоял рядом. Он ничего не говорил, и было темно, только Аделаида знала: вот он сейчас стоит, смотрит на неё и улыбается.
Садись! – Дед и сам опустился прямо на прохладные камни. В полумраке они казались чёрными и похожими на асфальт. – Давай посидим с тобой вдвоём. Здесь нам никто не будет мешать. Я хочу тебе кое-что рассказать, а потом и кое-что подарить.
– Что подарить? – Аделаида захлопала в ладоши. – Снова подарить? Это игрушка?
– Нет! – Дед ласково потрепал её по голове.
Глаза постепенно привыкли к темноте, и казалось, что уже вовсе и не так темно!
– Это одежда? – Она громко сопела от нетерпения.
– Нет! – Дед многозначительно приложил палец к губам. – Тс-с-с! То, что я тебе подарю, ты даже не сможешь унести домой!
– Оно такое огромное?! Дедулечка, это что – слон? – Аделаида засопела ещё громче обычного. Как небольшой паровоз.
– Нет, я тебе подарю нечто, гораздо большее, чем слон! Не угадывай, всё равно не угадаешь. Знаешь, что самое главное – это будет принадлежать только тебе одной и останется с тобой на всю жизнь! Никогда не потеряется, и не пропадёт. И украсть это у тебя тоже никто не сможет! И если захочешь – ты тоже сможешь это подарить тому, кого полюбишь больше жизни. И тогда вы вместе будете владеть этим и у вас будет ваш большой секрет.
– А оно не уменьшится?
– Нет! – Дед весело засмеялся. – Если это подарить даже всему миру, оно не уменьшится.
– Так не бывает!
– Ещё как бывает! Только сначала разговор, договорились?
– Договорили-и-ись… – Аделаида, чтоб не обидеть деду, решила честно выдержать разговор, зато уж потом! Она получит такое! Да, чем же оно может быть это самое такое?!
Играть во дворе Аделаида любила больше всего с Кощейкой. Кощейка – это дочка дворничихи. Та самая, которая бегает по двору как угорелая и по ней пот течёт. Она старше Аделаиды на три года и уже ходит в школу. Во дворе вообще все девочки были старше Аделаиды и ходили в школу.
На самом деле Кощейку звали Лия. А прозвали её «Кощейка» вовсе не потому, что у неё было тощенькое тельце на двух костлявых ногах и огромная копна каштановых волос, и не потому, что это делало её похожей на головастика. И даже фамилия её не начиналась на «Ко». Как говорили во дворе, Лия вдруг на своей тетрадке по математике в национальной школе написала по-русски «Лия Кощ.». Конечно же, двор такой вольности простить не мог! Ей устроили допрос с пристрастием и потребовали внятных объяснений, предварительно окрестив Кощейку «Кощейкой». Кощейка долго изворачивалась и подло юлила под пристальными взглядами одноклассниц, но потом раскололась и, расплакавшись, стала давать показания, заявив, что, якобы, написала «Кощ», потому что это по-русски «кощка», и она мечтала, что, якобы, её будут звать «Кисей»! Двор от такой наглости сперва опешил, а потом… Только что не закидали камнями! Но небольшими палками всё же в её тощее тельце тыкали. Кощейка всё громче и громче рыдала под радостный рёв и улюлюканье детей, а Аделаида тяжело прыгала вокруг неё и громко хлопала в ладоши, радуясь не часто появляющейся возможности самой выступить в роли затравщика, а то вечно дразнили только её!..
Но в итоге потом выяснилось, что Кощейка зла ни на кого, включая Аделаиду, не держит, как играла со всеми, так и продолжала играть, и ещё она оказалась самым подходящим партнёром для игры в «Домик». «Домик» – это когда, зарывшись куда-нибудь под навес, или спрятавшись просто под дворовый стол, надо «воспитывать» резиновых и пластмассовых «дочерей», шить им платья из лоскутков и готовить «обеды» из травы и песка, заставлять их есть, когда они не хотят.
Аделаиду в другие игры девчонки со двора играть почти не приглашали. Во-первых, потому, что ей всё равно нельзя было бегать; а во-вторых – никому неохота было развлекаться под неусыпным взором её мамы. Кощейке же нечего было терять.
Её своим вниманием дворовое светское общество тоже не баловало. Хоть вокруг и жили только приехавшие из деревень, и их мамаши нигде не работали вообще, никто не хотел якшаться с плохо одетой дочкой дворничихи, которую мать каждое утро выставляла во двор с большой банкой воды и огромным чёрным гребнем. Кощейка застенчиво присаживалась на краешек нижней ступеньки крыльца и, посекундно обмакивая тяжёлый гребень в воду, старалась прочесать свои густые, волнистые волосы. Это делалось для того, чтоб волосы не падали в доме на пол, на диван или ещё куда, и в квартире всегда было чисто. Кощейка была совершенно бесконфликтным и забитым созданием, она всегда уступала Аделаиде и никогда не спешила домой делать уроки, как другие девочки… Это был вынужденный союз двух маленьких изгоев, ни к чему не обязывающий, ничего не приносящий.
И всё же иногда возникали очень серьёзные и взрослые дела, которые надолго могли нарушить их идиллию. Самым важным считалась Аделаидина примерка.
Платья Аделаиде постоянно шились на заказ. В магазинах, как говорила мама, «ничего приличного и элегантного» нельзя было купить, поэтому приходилось ходить к «портнихам». Эти походы были одновременно и великим таинством и очень ответственным мероприятием, потому как «портнихи», увидев, на что, собственно, они должны были шить, отказывались даже слушать об этом. Тогда мама начинала их просить и уламывать, «не откажите» и так далее. Поняв, что от мамы так легко не отделаешься, некоторые после получаса уговоров всё-таки соглашались, но были и такие, которые не поддавались ни на какие обещанные коврижки. Тогда мама, взяв за руку Аделаиду, вскинув голову вверх, торжественно покидала поле боя, причём напоследок сказав «плебейке» «пару ласковых», явно рассчитанных на сражение портнихи наповал и превращение маминого поражения в неоспоримую победу!
Однако этот, как его торжественно называла мама, «терракотовый костюм» – её гордость и надежда, был заказан совсем не у какой-то там захудалой портнихи, он был заказан в настоящем взрослом ателье в другом городе – в Большом Городе, в котором жили бабуля и дедуля. Аделаида не знала, что такое «терракотовый» и очень пугалась этого слова. Ей казалось, что «терракотовый» нечто неимоверно грубое, жёсткое и похожее на крылья чёрных тараканов. И оно бегает. Вообще мама все цвета обожала называть удивительно страшными названиями: мышиный, табачный, мокрый асфальт. Только один был вкусный – абрикосовый. Но на вид Аделаиде он тоже не нравился. Он был похож на недокрашенный розовый. Это когда рисуешь, и ломается карандаш, и не можешь закрасить жирно, как если его слюнявишь. Это бледный «абрикосовый», но он тёплый, совсем не как грязный, вымазанный снегом «мокрый асфальт». Если бы её спросили, она бы, конечно, предпочла не «таракановый» «строгий, элегантный костюмчик», а обычное платье с пояском на талии, какое-нибудь ярко-жёлтое или в красный горох! А ещё лучше – ярко-жёлтое и в красный горох!
