Грузная машина, качнувшись, затормозила, пустив из-под колес фонтан воды, потом с резким звуком раскрыла двери, и громкий голос из репродуктора, не стесняясь в выражениях, но с ласковыми украинскими интонациями погнал их вовнутрь. Все вымокли до нитки, поэтому салон быстро разделился на мужскую и женскую половины, где поскидывали мокрую одежду и, особо не стесняясь, сидели как на пляже, полуобнаженными, блаженно отогреваясь в тепле. Физкультурник, голый до пояса, но с неизменной медной дудкой на его шее и грозными вэдэвэшными татуировками на плечах и спине, обходил ряды, наливая горячий чай в жестяные кружки из разрисованного пальмами и маленькими домиками голубого китайского термоса.
Щетки бесполезно полировали лобовое стекло, не успевая за струями воды, заливавшими его, шипел сжатый воздух из тормозов, удерживавших машину от скольжения, движение было очень медленным, почти шагом, потому что свет фар не пробивал завесу плотного косого дождя и не удавалось рассмотреть, что же там впереди. Потоки грязно-желтой воды со склона холма переливались через дорогу и запрудили ее почти по ступицу колес. На краю они бурно перекручивались в водоворотах и скатывались под откос, летя вниз к морю. Внутри был полумрак и было уютно. Играла тихо музыка. Все отогрелись, успокоились и вновь погрузились в амуры, или карты, или сон, или разговоры, по всегдашней человеческой привычке не креститься до грома. Хотя то, что происходило за стеклами окон, было таким необычным, таким сверхъестественным, что должно было хотя бы насторожить их, но человеки никогда не расстаются с твердой уверенностью в том, что неприятности надо переживать в порядке их поступления и что кривая возьмет да и вывезет.
Потом, когда ему стукнуло далеко за шестьдесят, сидя в уютном кресле, он рассматривал по телевизору катастрофу в Крымске, вспоминал свою историю, и, слушая людей, переживших беду, он понимал, что ничего не изменилось — можно жить на краю смерти и думать, что пронесет, надеяться, что система выручит, не система, так какой-нибудь герой, или на крайний случай Бог предупредит или спасет, а когда беда обрушивает жизнь — кричать и искать виноватых.
Он с Ольгой теперь не расставался совсем. А может быть, это она не расставалась с ним. Во всяком случае, и до дождя, и уж точно во время его они были рядом, близко, как будто чувствовали, что нуждаются в защите друг друга. Он единственный захватил с собой прозрачную, редкую тогда полиэтиленовую накидку от дождя и укрылся с ней немедленно, к вящей зависти остальных, так, что в автобус они сели относительно сухими, только обувь пришлось снять.
Они уселись впереди, положили босые ноги на поручень у выхода и так уютно склонили головы друг к другу, что всем сзади стало понятно, что эти двое вместе, ну, хотя бы на следующие десять дней. И только его оставила тревога и он успокоился, как вдруг что-то дрогнуло внизу. Автобус покачнулся раз, другой, явственно разворачиваясь боком, он замер, натруженно подвывая мотором. Внутри был слышен только жестяной голос Хиля, который по-прежнему радовался воде, которая разделяет и плещет. Потом машина клюнула носом, наклонилась вперед и, не распрямляясь, начала куда-то скользить. Водитель с облепившими вспотевшую лысину рыжими волосами, сгорбившись над рулем, крутил его остервенело, пытаясь поставить колеса поперек движения, потому что тормоза не помогали. Но полз-то не автобус, ползла дорога, потому что сорвались с места пласты земли, размытые потоками воды, и все сползало, пока медленно, куда-то вбок.
Крик возник сзади и в секунду охватил весь автобус, причем снесло голову и парням, особенно одному, который сидел рядом, через проход, и нацелился вышибить стекло ногами. Гелий кинулся к нему, но тот, плечистый и рослый, сопротивлялся отчаянно, пока не свалились оба в проход между креслами, и вдруг парень вывернулся, накрутил на голову Гелию куртку, и он начал сразу задыхаться и хрипеть, не в силах вырваться, потому что нахлынула знакомая болезненная слабость, и если бы не физкультурник, который вырубил парня, саданув тому ладонью по шее, лежать бы Гелию вместо того в проходе.
Двоих малолеток, которые начали высаживать двери, утихомирил Петя Тасазать — так прозвали за привычку после каждого слова вставлять эту присказку, высоченного, под два метра, сорокалетнего инженера из Магнитогорска, который случайно попал на турбазу, просто потому, что надо было куда-нибудь срочно удрать после измены жены. Он был единственным из их кобелячей спальни номер пять, кто обходил баб за километр, но товарищ был надежный. Продолжавшим визжать задним сиденьям рты заткнули ненадолго, обложив их чудовищным матом, Марченко и Карлуша, в котором никто не подозревал подобного знания.
Ольга, слава богу, сидела молча, бледная, как полотно, судорожно пытаясь натянуть мокрые тапочки.
Хилю наконец заткнули рот, и сквозь барабанящий по крыше ливень было слышно общее хриплое дыхание и тоненький скулеж лежащего в проходе побитого пацаненка.
Потом автобус вдруг остановился, упершись в какое-то препятствие, вода плескалась около окон и залила ступеньки у дверей, и мотор, почихав недолго, заглох. Он не знал, почему в такие моменты как осатанелый лез в самое пекло, что-то доказывая себе, видимо, боялся до чертиков, но никогда не останавливался, не понимал, почему вокруг все ему подчинялись и верили, что он выручит. Конь и есть конь — думал он, залезая на спинки кресел, чтобы открыть люк на крыше — безнадега какая-то с тобой, Лелик, — он вышиб крепления люка и, поддерживая крышку спиной, выглянул наружу. Машину занесло в балку между двумя холмами, заполненную доверху водой, над которой висели железные узкие мостки, которые дрожали под напором крыши автобуса, и если сорвет их — дальше путь один.
На голову ему каждую секунду опоражнивали по ведру воды, и он тоскливо понимал, что через один люк все сорок человек выскочить не успеют, а лобовое стекло выбивать смысла не было, потому что оно находилось аккурат под мостками.
Может, им повезло или наверху, наблюдая за событием, велели дать им шанс — подмытый край земли рухнул в воду, автобус развернуло потоком воды и прижало к мосту боком. Три люка — это не шанс, это выходило больше пятидесяти, и он, нырнув вниз, заорал, как оглашенный, ребятам, чтобы выбивали остальные люки, схватил Ольгу в охапку с рюкзаками и начал выталкивать наверх, не обращая внимания на то, что платье ее зацепилось за острый край и разодралось от пояса, обнажая все то, что он представлял себе именно таким прекрасным. На крыше закутал ее в свою ветровку, отправил по мосткам на берег и начал с Тасазать и физкультурником Михаилом вытягивать наверх остальных, которых снизу подсаживали Карлуша, высоченная рыжая Марго из Орла, которой не было в пару парня, кроме Тасазать, но тот боялся даже посмотреть в ее сторону, и осатаневший от восторга Марченко.
Володька был странным парнем — наглый, скользкий, ловкий в житейских вопросах, жестокий с бабами, который липли к нему, как мухи, а он легко брал их и так же легко отгонял от себя, а они все равно липли — такие уж они существа, бабы, — объяснял Володька лениво малолеткам, — когда забывают, что они — женщины. Так вот, в опасные моменты Володька становился наикрутейшим, видимо, очень хотел, чтобы его считали суперменом, и играл в эту игру всегда истово, до конца и без страха. Это как раз Гелия пугало в нем — кто не боится за себя, тому и на других плевать, считал он, но сейчас Марченко оказался незаменим. Борьба за жизнь развернулась нешуточная — перетрусивших было достаточно, впавших в истерику от ужаса тоже хватало, не говоря об ослабевших от страха, так что вправляли мозги кулаками, не разбирая, и успели вынести наверх всех.
Автобус опустел вовремя. Еще Володька и Марго бежали по мосту на берег, как, не выдержав давления автобуса, вывернулась вместе с огромной глыбой земли опорная балка мостков и рухнула в воду. Автобус качнулся, разворачиваясь, и нырнул носом, теперь уже не как ковчег, а как большая желтая субмарина, про которую пели «Битлз».
— Вместе мы жили на нашей желтой субмарине, много нас было на борту, — шептал он слова, которые помнил со школы, не обращая внимания на удивленные взгляды, которые на него бросали Йосик и Ольга. — Мы под небом в водной сини плыли, морские воды мы бороздили на нашей желтой субмарине.
А рядом крестил себя и воду водитель, за помин души своего автобуса, и тоже приговаривал, что утоп он ни в чем не виноватый и если бы он слушал собственную поясницу, то стоял бы бусик в гараже целый, а теперь с него за это взыщут. Автобус-ковчег-субмарина, прощаясь, с освещенными окнами и горящими фарами медленно тонул, погружаясь в мутную коричневую воду, под жалобный непрерывный гудок, который включился, видимо, из-за замкнувшегося в воде контакта. И вскоре над водой осталась торчать только крыша с открытыми люками, в которые хлестал дождь, заливая машину, как положено, доверху.
