Сейчас она сидела рядом – такая красивая и желанная. Пышные темно-золотые волосы до плеч, ярко накрашенные губы. Исчез румянец, изменилось и выражение лица: ушла детскость. На мои прикосновения и объятия отклика не было. Я с ума сходил от желания. Мне хотелось хорошенько встряхнуть ее, до боли сжать эту пухлую ручку с ямочками и спросить: «Что с тобой? Разлюбила?» Но вокруг было слишком много народу. Я танцевал с ней, молол всякий вздор, делая вид, что все прекрасно, но душа моя рвалась на части. Мне было девятнадцать…
Пришли родители. Папа – прямо с работы. Он был инженером на знаменитом ЗИСе, рассказывал, как они осваивают выпуск автомобилей. С мамой мы говорили о Марусе: она ей продолжала нравиться и казалась любящей и верной. «Берегите вашу любовь, дети. Закончится война – поженитесь. Все будет хорошо».
Я заглянул в Марусины глаза, как бы вопрошая: «А будет ли хорошо?» Она покраснела и отвела взгляд.
– Как ты жила без меня, почему перестала писать?
– Жила как все, работала. Поступила на филфак МГУ. Я тебе писала… Просто, видно, письма не доходят.
А глаза ее говорили: «Не спрашивай больше…»
«Ну что ж, – подумал я, – уже пришли похоронки на некоторых моих друзей, может, теперь моя очередь…» Я представил, как потекут слезы из ее прекрасных глаз, когда придет грустная весть. На душе стало легче.
Да, вечеринка удалась на славу! Больше всех разгорячились однополчане – мои соседи по нарам в теплушке. Веселье оборвал прибежавший связной:
– Паровоз подцепили. Скоро трогаемся!
Стали прощаться. Слезы, напутствия, благословения…
Мои родные побрели в темноте домой. А мы полезли под вагоны – кратчайшим путем к эшелону. Едва вскочили в теплушку, эшелон тронулся. Снова стучат колеса, и мы, еще не остывшие, делимся впечатлениями о встрече. Мерцает пламя коптилки. Я машинально отвечаю на вопросы друзей. «Отец работает на ЗИСе уже двадцать лет. Он инженер-инструментальщик. Маруся – невеста моя. Мы с ней вместе учились в школе».
– Повезло тебе, парень. Невеста у тебя – класс. Мне бы такую! – В голосе помкомвзвода слышалась явная зависть. – А моя, знаешь, не дождалась. В эвакуации с каким-то белобилетником спуталась.
– Да, ребята, мне здорово повезло, – рассеянно сказал я, а из ума не выходила Марусина холодность, и червь сомнения грыз душу.
Несколько месяцев спустя нас перебросили на уничтожение Литовско-Мемельской группировки. Началось наступление. От Маруси писем не было. Вернее, пришло одно маленькое письмецо, вроде отписки. Ну я, конечно, ответил ей тем же. Решил больше не писать совсем. А внутри что-то сосет, покоя не дает. Стали отмечать Октябрьскую. На офицерском вечере крепко выпил. Пошел за Татьяной, которая жила на комбатовой квартире. Разбудил ее, велел одеться и привел на танцы. Целый вечер танцевал с ней, никого к ней не подпускал. Зачем мне нужна была эта Таня, не знаю…
Пришло письмо от мамы. Она у меня чудная, ее письма всегда успокаивали и обнадеживали. В конце письма мама сделала такую приписку: «Помни, что тебя ждет счастье с любимой девушкой». Может быть, она хотела как-то удержать меня? От чего? Более монашеской жизни, чем я вел на фронте, и не придумаешь. Не принимать же всерьез историю с Таней? Правда, было еще одно увлечение… Но все это – жалкие попытки отвлечься от грустных мыслей о Марусе.
На фронте наступило затишье. Я писал дневник и изводил себя сомнениями. Ну как я смогу жить с ней, если узнаю, что она мне изменяла? Ведь это позор. (Позор кому? Ей, изменнице, или мне, которому изменила невеста?) Нет, не смогу. Справедливости ради, я подумал о том, что, если сам начну «пикировать» на всю катушку – это тоже гадость. Почему мне можно, а ей нельзя? Ведь она тоже человек! Мое великодушие нравилось мне, и сам я себе нравился – эдакий добрый малый, герой войны.
А потом вдруг пришло еще одно письмо от Маруси: теплое, нежное, искрящееся любовью. Как ни в чем не бывало. Я был так счастлив, что теперь мне уже не хотелось докапываться до сути того, что произошло с ней в Москве. Я ей простил сразу все грехи, вольные и невольные, и наша любовная переписка возобновилась.
После победы я демобилизовался и вернулся домой. Мы с Марусей собирались пожениться. Тайну былого раскрыла «подруга», та самая, которую Маруся привела на встречу со мной, когда наш эшелон стоял на Пресне:
– Маруся была тебе неверна. Да ты его знаешь. Это Л. Т. с нашего юрфака. Пока ты был на фронте, родители умоляли не говорить тебе правды, не травмировать тебя. А теперь можно. Она тебя не стоит…
Какие чувства двигали «подругой» с юрфака, я не знаю. Зависть, стремление разрушить нашу любовь? Может быть, у нее самой были какие-то виды на меня? Она хотела нанести мне страшный удар, но у нее не получилось. Еще на фронте я переболел возможной Марусиной изменой. Мы с Марусей вскоре поженились. А «подруга»… Все друзья и знакомые отвернулись от нее. Мы никогда ее больше не видели.
Светлана Яценко. Вот так встреча!
Мой дедушка умер задолго до моего рождения. Помню, как мы с бабушкой летом частенько приносили цветы на его могилку, – она всегда сама собирала букет в палисаднике, знала, какие дедушке нравились. Историей их большой любви и хочу сейчас поделиться.
До войны бабушка Рая со своей мамой, сестрой и братом жила в поселке Старь Брянской области. В одиннадцати километрах от поселка был районный центр Дятьково, знаменитый своим хрустальным заводом.
Мой дедушка, молодой инженер Борис Юферев, в 1936 году приехал на этот завод по распределению. Там же проходила практику и девятнадцатилетняя Раечка, студентка Дятьковского индустриального техникума. Она была маленькая, пухленькая и очень веселая – в такую девушку нельзя было не влюбиться. Дедушка сразу это понял и без долгих ухаживаний повел ее расписываться. Говорят, что моя прабабушка, услыхав об этом, схватила палку и бежала всю дорогу в район, чтобы вразумить дочку. Но, к счастью, все окончилось благополучно – свадьбой.
Когда началась война, моей маме Наташе было четыре года, а ее брату Юре – и вовсе полтора. Бабушкина сестра Римма к этому времени тоже успела выскочить замуж и ждала ребенка.
Летом сорок первого моя прабабушка проводила на фронт обоих своих зятьев и сына. В сентябре началось наступление немецких войск на Москву, и пришлось маминой семье в спешном порядке эвакуироваться вместе с хрустальным заводом.
Ехали в теплушке целый месяц: бабушка Рая с двумя маленькими детьми и ее беременная сестра Римма. Куда их привезут, они не знали. Где в это время воевал дедушка, тоже понятия не имели. Из имущества успели забрать только большую кровать, на ней все и спали. В конце концов заводчан разместили в Саратовской области, в деревне Хватовка. Вместо хрустальных фужеров и вазочек завод стал выпускать оконное стекло и граненые стаканы.
А дедушка тем временем служил в инженерных войсках, был контужен во время взрыва и попал в госпиталь. Когда же выздоровел, его направили в тыл восстанавливать кирпичный завод.
Судьба забросила дедушку в городок Петровск в Саратовской области, и он сразу принялся писать запросы в Москву, пытаться найти семью. Но, увы, Брянская область была оккупирована фашистами, и о том, куда эвакуировали завод из Дятьково, ему не сообщили. Целых два года он и не подозревал, что находится всего в ста десяти километрах от жены и детей, искал их, не находил себе места. Нередко в голову приходили мысли, что, возможно, их нет в живых…
И вот однажды на кирпичном заводе снарядили подводу с кирпичом, чтобы поменять его на стекло на ближайшем стекольном заводе. Отправился в путь и дедушка, чтобы договориться об этом деле с руководством. По снегу добирались всю ночь, в «стекольном» поселке оказались уже под утро. А когда дедушка пошел на завод к директору, вдруг заметил в приемной знакомое лицо. Это была секретарша с дятьковского завода, Женя.
Вот так встреча!
Он бросился к ней:
– Женька, как ты здесь оказалась? Знаешь что-нибудь про Раю? Они живы?
– Борис Владимирович! Не может быть! Да живы, живы! Рая только что пошла домой с ночной смены. Давайте я вас провожу.
Женя схватила его за руку и потащила за собой. Они прибежали в длинный барак, на скорую руку построенный для эвакуированных.
Бабушка к этому времени получила извещение, что ее муж пропал без вести, и все глаза выплакала от такого горя. А тут – он! Бросилась его целовать, обнимать, а когда наплакались, дедушка пошел за занавеску, где на большой кровати, той самой, что увезли из Стари, спали дети: девочка Наточка, мальчик Юрик и… какой-то малыш с соской во рту.
Дедушка вернулся из-за занавески с потемневшим лицом:
– Рая… а третий – кто?
Тут бабушка принялась хохотать:
– Ах, батюшки! Да это ж Римкин! Помнишь, сестра была беременной, когда вы ушли на войну? Вот Генька у нее и родился. Она сейчас на работу побежала.
Ну тут уж они вместе расхохотались. Больше не расставались…
