Анархисты
Мой интерес к иконам – скорее исторический и эстетический, чем собственно религиозный, – просыпается первым, едва мне удается освободиться от порабощающего ритма многочисленных работ. К весне 2004 года – в последнее лето моего автомобилизма – появилась такая отдушина, и мы с женой и сыном весь май-июнь раскатывали по московским и подмосковным музеям. А в начале июля, как обычно, отправились на две недели в Карелию. Тихвинскую – икону-беженку, бывшую в изгнании и вернувшуюся, – привезли из Америки в Москву буквально за несколько дней до нашего отъезда и поставили в храме Христа Спасителя. Там была большая очередь, а я обнаружил, что за последние десять лет выносить очереди совершенно разучился – любые, будь то на автосервисе, в магазине или к иконе, – и ожидание такого рода буквально через десять минут приводит меня в крайне тревожное полуобморочное состояние. Я подумывал съездить глубокой ночью, часа в три – храм был открыт круглосуточно, – но знакомые уже попробовали и рассказали, что не мы одни такие умные, очередь ночью почти не сокращалась. Но ко дню нашего возвращения из Карелии иконе уже предстояло переселиться домой, в Тихвин. Я прикинул, получится ли заехать туда на обратной дороге, и решил, что вряд ли. Путь в полторы тысячи километров, из которых первые сто по опасной грунтовке, довольно тяжелая штука, и закладывать крюк еще в несколько сотен, с ребенком в машине – это уже чересчур. Тем более что в Карелию поедем по Ярославке и от Вологды на Вытегру – значит, сумеем посмотреть Кириллов и Ферапонтово.
И заезжали, действительно смотрели. Было духоподъемно – сначала. А потом, уже на месте, все пошло… ну не то чтобы совсем наперекосяк, но получилось как-то пусто. Наша большая компания формировалась долгие годы, многие здесь путешествовали вместе еще в студенческие времена – на байдарках и по достаточно сложным рекам; а потом постепенно обзаводились детьми, бизнесом, машинами, но редко кто пропускал лето, чтобы не двинуть, теперь уже на колесах, куда-нибудь на Север. Благо имелся «толкач», обожавший эти края, не мыслящий без них жизни и мечтавший рано или поздно перебраться сюда насовсем. Он-то все и организовывал, отправлялся заранее, на разведку, искал незагаженные стоянки, места, пригодные для рыбалки, и места живописные, для экскурсий, вроде какой-нибудь Воттоваары – карельской «горы смерти».
Так вот, нашей компании как раз в тот год и вышел срок, как это случается рано или поздно с любой компанией: вдруг, сразу, обнаружилось, что накопились взаимные претензии и просто все поднадоели друг другу. Раньше все происходило на подъеме, радостно и с выражением душевного тепла, теперь все то же самое представлялось бестолково повторяющимся и скучным: одни и те же разговоры, избитые шутки, заученные наизусть рассказы о казусах прежних путешествий. Заранее знаешь, кто как и на что отреагирует, что скажет… К тому же в это лето задержался вылет мошки, и мы попали в самый гнус, ели нас поедом, и спасения не было. И рыбалка на новом месте оказалась так себе – а чем еще на природе заниматься? В общем, обошлось без конфликтов, но к моменту, когда мне пора было отправляться обратно в Москву, стало понятно: больше мы вот так уже не соберемся, это последний раз – и уже неудачный. Чтобы не осталось ощущения совсем уж потерянного времени, мы с женой решили все-таки завернуть в Тихвин.
Но не хотелось, сойдя возле Новой Ладоги с нашего привычного маршрута, потом тупо возвращаться к исходной точке и терять впустую несколько драгоценных светлых часов. По автомобильному атласу выходило, что вроде бы можно проехать после Тихвина второстепенными дорогами через Новгородскую область и маленький кусочек Тверской и выбраться прямо на питерскую трассу возле Валдая. И даже всюду был обозначен асфальт. Только мне уже довелось узнать на собственной шкуре: полностью доверять атласу можно разве что в отношении номерных магистралей. А так атлас может выдавать за автостраду все, что угодно (особенно если он на два-три года устарел): дороги только строящиеся, или брошенные недостроенными, или проходимые только для КамАЗов. Мне встречались даже дороги, зарастающие подлеском, – и они тоже были отмечены на карте как действующие. В общем, определенный риск имелся. Но посоветовались с женой и сыном, решили: рискуем? – рискуем. Машина, тьфу-тьфу, исправна, особенно хлипких частей нет. (Кстати, на что способны обычные русские «жигули» – и «классика», и переднеприводные, – вряд ли представляет себе тот, кто чересчур боится получить лишнюю вмятину и никогда не испытывал их в условиях самодельного «кэмел трофи».) Главное для нас – не углубляться слишком далеко по разрушенной грунтовке, чтобы не завязнуть совсем в каком-нибудь болоте; в случае чего – вовремя повернуть обратно. Худшее, что может с нами случиться: путь домой займет не два, а три дня.
Мы переночевали в Лодейном Поле, в знакомой и единственной там гостинице, которая год от года становится все дороже – и все хуже. Но выехать совсем рано утром, пока еще изморозь на стеклах и зеркалах, в этот раз не получилось: накануне я серьезно пропорол колесо, теперь пришлось дожидаться появления в мастерской местного умельца, покупать у него бэушную покрышку и монтировать запаску. Едва повернули на сто четырнадцатую дорогу, ведущую от Ладоги через Тихвин на Череповец и Вологду, стали обгонять попутных паломниц. Нестарые, в темных юбках, белых платках, с городскими рюкзачками за спиной. Откуда они так шли? Из самого Питера? Где спали – прямо в лесу, у дороги? Шагать им предстояло еще немало: самым первым, встретившимся нам, – добрую сотню километров, и доберутся они в монастырь хорошо если завтра к утру. Я бы с удовольствием подобрал какую-нибудь из них и поговорил, порасcпрашивал, но некуда было сажать: багажник занимала большая резиновая лодка, так что в салоне полно барахла, ребенок на заднем сиденье и один-то ныл, что ему тесно.
Вопреки ожиданиям особой толпы в монастыре не было. Икона прибыла сюда всего неделю назад, и паломнический лагерь пока еще даже не начали строить. Буквально через десять дней – как расскажут наши знакомые, тоже побывавшие здесь, – все уже будет иначе. В чем нет ничего удивительного – до разрушения старого монастыря Тихвинская была расположена в храме таким образом, чтобы ее даже ночью, когда храм закрыт, можно было увидеть через специальное окошко: поток паломников не иссякал, люди шли поклониться в любое время суток. Очередь к иконе, конечно, стояла, но размеры ее были вполне человеческие, к тому же, поставив в очередь жену, я с сыном отправился закупать свечи, буклетики о монастыре и иконки. Это такой род скромного коллекционирования – и, надо сказать, он уже много лет меня радует. Что, собственно, смотришь, путешествуя по России? Пейзажи да церкви с монастырями, которые по большей части до сих пор наполовину лежат в руинах. Иногда – сохранившаяся усадьба, парк, местный музей. А все остальное – это уже коровники или дома культуры в районных центрах. В русском ландшафте все как бы сливается с фоном: с лесом, небом, полем – и не остается ничего достаточно отчетливого, что могло бы собою этот ландшафт символизировать. Русский пейзаж нельзя сфотографировать – его можно только написать, прожить, в известном смысле стать его частью (это вам не Гималаи какие-нибудь, где можно щелкать, не глядя в видоискатель). Недаром все значительные русские фотографы-пейзажисты либо прибегают к «высокохудожественным» ухищрениям вроде размывающих фильтров или съемки моноклем, либо занимаются совершенно неактуальным на мировой сцене, как бы противоречащим самой сути фотографии пикториализмом, сближая фотографию с живописью. Зафиксированный вами на пленку или на цифровую матрицу вид, который произвел на вас вживую большое и, казалось бы, особенное впечатление, скорее всего по прошествии времени вам ни о чем конкретном не напомнит, поскольку также сольется с общерусским фоном, с обобщенным образом русского ландшафта. Фотографии архитектуры, строений, представлявшихся очень своеобразными, запоминающимися, если не пометил сразу, через год-полтора приходится разбирать, уже ориентируясь по меньшей мере на путеводитель, которым тогда пользовался. А вот продающиеся в церквях образки: здешних чудотворных Богородичных икон, местночтимых святых или общерусских, связанных с этими местами, – как выяснилось, отлично структурируют память. Уже полстены они занимают у меня в комнате, но я мгновенно вспоминаю, где и при каких обстоятельствах была куплена каждая из них, и облик храма, и даже какие-то исторические сведения, которые там почерпнул, и просто приятные моменты именно этой поездки.
Тихвинская икона имелась на прилавках в трех видах. «Серийная» софринская, точный список (репродукция, наклеенная на деревяшку) и изображение в окладе, наклеенное на кусочек текстолита. Софринскую покупать не стали. Жена в очереди стоять устала, и пришлось заменить ее Никитой. На стенке церковного ящика висело объявление с просьбой читать молитвы заранее, а у самого образа не задерживаться. Действительно, люди очередь занимали, чтобы приложиться к иконе и приложить купленные образки. А вход в храм оставался свободным: можно было, обойдя по кругу, мимо алтаря, приблизиться к киоту с другого края и смотреть спокойно, сколько тебе потребуется.
