– Я согласна, – сразу ответила Сандра.
– В таком случае нужно подумать о сценическом имени. Александра Ри-ба-кова – не годится для Америки.
– Сандра Фишер, – быстро подсказал Мазини и пояснил в ответ на удивленный взгляд гостя: – Рыбак – человек, который ловит рыбу. Фишер.
Санторио довольно рассмеялся.
– Сандра Фишер! Превосходно!
* * *
Прошло около полутора лет. Имя Сандры Фишер, конечно, не гремело по всей Америке, но стало достаточно хорошо известно. Она по-прежнему пела на пароходах в составе той же самой музыкальной группы, но теперь платили ей не в пример больше, а многие пассажиры специально покупали билеты в круиз, чтобы каждый день слушать джаз в исполнении талантливой певицы.
Не обошли Сандру вниманием и журналисты, но для прессы была заранее заготовлена биография, в которой Чикаго вообще не упоминалось.
Со временем страх быть опознанной улегся, чувство вины не то чтобы притупилось, но стало привычным и уже не мешало жить и дышать. Сандра старательно занималась вокалом, желая научиться петь еще лучше, и много работала над произношением в попытках избавиться, насколько возможно, от акцента.
И вдруг сегодня, во время перерыва в выступлении, к ней в уборную зашел этот пассажир, который уверяет, что видел ее в Чикаго возле редакции, где работал убитый ею журналист Говерн.
Сандре с трудом удалось взять себя в руки, допеть до конца, но внутренняя дрожь так и не улеглась. Переодевшись, она вышла на верхнюю палубу и села в шезлонг. Что делать? Продолжать жить, как раньше, петь на пароходе и каждый день ждать, что ее узнает еще кто-нибудь? Конечно, вероятность не так уж велика, но жить в постоянном страхе она не хочет. А вдруг ее все-таки кто-то видел в тот момент, когда она стреляла? Да, тогда ей казалось, что никого вокруг нет, но с тех пор Сандра крепко усвоила, насколько ненадежными могут оказаться собственные знания и ощущения.
Ей тридцать лет, она не замужем, хотя поклонников огромное количество, а предложения вступить в брак поступают по меньшей мере раз в три дня. А что, если?.. Взять да и выйти замуж за какого-нибудь богача из глубинки, например, из Техаса, там нефть, говорят, и богатых людей много. Уехать с ним, нарожать ему детей, быть хорошей женой, больше никогда не выходить на сцену и не испытывать этого отвратительного, тошнотворного леденящего ужаса, с которым она едва справилась сегодня.
Решено! С завтрашнего дня она перестанет выбрасывать письма с объяснениями и предложениями, перестанет смеяться в ответ на пылкие признания, а начнет тщательно и придирчиво выбирать того, с кем пойдет дальше. Быть может, как раз жизнь замужней американской дамы, матери семейства, и есть та самая дорога, которая была от нее скрыта?
Оленька Раевская, старшая дочь судебного следователя Александра Игнатьевича Раевского, росла ребенком не по годам серьезным, много и охотно училась и в гимназию, как ее дед Игнатий Владимирович, была принята сразу во второй класс, а уже через месяц переведена в третий соответственно способностям и уровню подготовки. Не склонная к излишней рефлексии, она ни в чем никогда не сомневалась и жизнь свою видела наперед ясною и понятною.
– Я закончу гимназию и поступлю в Женский Медицинский институт, получу образование и стану врачом, как дедушка Игнатий и дядюшка Валерий, – уверенно говорила девочка.
– Но для этого тебе придется уехать из Москвы в Петербург, – встревоженно отвечала ее мать, Элиза Раевская. – Как ты там будешь одна?
– Так что же, что одна? – невозмутимо возражала Оленька. – В Институт со всей империи девушки едут и живут там одни, и ничего. Когда я выйду из гимназии, я буду уже взрослой и самостоятельной.
– Да тебе едва пятнадцать исполнится! – в отчаянии произносила Элиза. – Если бы ты с первого класса в гимназии училась, то аттестат получила бы в семнадцать, и мне не было бы за тебя так страшно.
Но девочке в одиннадцать лет было совершенно непонятно, чего так боится ее матушка и почему в пятнадцать лет нельзя уехать в Петербург, чтобы держать вступительные испытания в Женский Медицинский институт.
Элиза мечтала, чтобы Оля после получения аттестата написала заявление с просьбой об обучении в дополнительном, восьмом, классе, после чего получила бы право работать учительницей. Собственно, дочь свою простой учительницей графиня Раевская, конечно, не видела, но восьмой класс давал Оленьке еще год. Еще целый год, проведенный под родительским кровом.
Своего беспокойства она от мужа не скрывала, но Александр Игнатьевич только смеялся в ответ на ее причитания.
– Рано тебе об этом волноваться, дорогая моя, рано! Оленьке еще пять лет учиться, она десять раз переменит свое решение за это время. Она еще ребенок совсем, разве можно принимать ее слова всерьез? Вот увидишь, ее увлечения и намерения будут меняться каждые полгода.
Но слова мужа не успокаивали Элизу. Напротив, в его ответах ей слышалось равнодушие к судьбе дочери. И даже больше: равнодушие к их семейной жизни, которая, как чувствовала Элиза, рушится прямо на глазах.
За годы супружества Элиза Раевская родила четверых детей, один из которых умер во младенчестве, и теперь, кроме Оленьки, у них с Александром были еще семилетний сын Константин и четырехлетняя дочь Наташа. Если обе девочки отличались отменным здоровьем, то мальчик рос слабым и очень болезненным, требующим много внимания и заботливого ухода. И все эти годы Элиза, получившая хорошее образование и прекрасно знающая химию и математику, была верной сподвижницей судебного следователя Раевского, советчиком и помощницей в его исследовательской работе. Сам Евгений Федорович Буринский, в лаборатории которого Алекс когда-то постигал азы судебной фотографии, говорил неоднократно:
– Не ценишь ты, Александр, свою супругу, не ценишь! Ах, не был бы я женат – так сам бы женился на твоей Элизе, чтобы ее знания и умения всегда были под рукой, да к тому же без оплаты. А то ведь на одних только лаборантах да ассистентах разориться можно!
Всерьез занявшись вместе с Алексом разработками по судебному почерковедению, Евгений Федорович настаивал, чтобы Элизу считали полноправным членом их научного коллектива и ставили ее имя в числе соавторов при подготовке публикаций в серьезных изданиях. Алекс, разумеется, не возражал, но зато возражала сама Элиза, привыкшая к роли скоромной и незаметной помощницы.
– Я жена дворянина, графиня, – говорила он упрямо, – и живу в России. В вашей стране жены титулованных дворян не должны служить за жалованье, это вызывает осуждение в свете. Мне бы не хотелось, чтобы моя семья была предметом осуждения.
Никакие уговоры на нее не действовали. И сколько бы и муж ее, и Буринский ни говорили о том, что времена нынче не те и нравы другие, она твердила:
– Мне доподлинно известно, что офицер русской армии не имеет права жениться на работающей женщине. Либо она должна оставить службу, либо ему придется выйти из полка. До тех пор, пока это правило существует и ему подчиняются, я не могу верить, что времена и нравы изменились.
Алекс удрученно вздыхал. А Евгений Федорович смеялся:
– Чисто немецкий подход! Если закон писан – он действен для всех без исключения! Разве может твоя немочка уразуметь, что в России – не то? У нее мышление демократическое, а у нас, у русских, самодержавное. У демократов ежели нельзя – то нельзя всем, а у нас иначе, у нас только некоторым нельзя, а другим можно.
После того как Буринский опубликовал в 1903 году фундаментальный труд «Судебная экспертиза документов», Александр Игнатьевич решил, что пришла пора заняться другой стороной расследования преступлений – тактической. Немалую роль в принятии такого решения сыграла его поездка в Швейцарию и знакомство с Рудольфом Рейссом, читавшим в университете Лозанны введенный им же самим курс лекций «Судебная фотография». Рейсс в частных беседах много говорил о том, что техника и естественные науки необходимы в криминалистике, но отнюдь не исчерпывают ее, ибо важно не только «что делать», но и «как делать». Швейцарский ученый намеревался создать целый институт криминалистики при университете. Из той поездки Александр Игнатьевич вернулся воодушевленным, вооруженным новыми идеями и… влюбленным.
С ним случилось именно то, о чем когда-то думал его двоюродный дед Павел Николаевич Гнедич: Алекса Раевского переехало колесом неуправляемой и безудержной страсти, какую он никогда прежде не испытывал. Дочь швейцарского офицера и русской нижегородской мещанки, Лорена Вебер была талантливой журналисткой, писательницей и поэтессой, ее повести и стихи с удовольствием публиковали в изданиях, предназначенных для подростков. Родившаяся и выросшая в Швейцарии, Лорена свободно владела как русским, так и немецким, французским и итальянским языками. Ее мать когда-то приехала в эту страну в качестве гувернантки при семействе богатого нижегородского купца. В Россию купец и его домашние спустя полгода возвращались уже без гувернантки, но зато с воспоминаниями о красиво обставленной, шумной и веселой помолвке.
