– Я подумаю, – сказал Павел.
– Мальчики! Хватит делать серьезные лица! – Ребекка вошла в комнату в шёлковом пеньюаре. – Я готова к неуёмным ласкам…
Вот теперь он стоял перед дверью своей квартиры. Или её? Они не сумели слить в одно целое – дом был его, квартира её, без всяких споров по этому поводу. Он стоял и ждал, пока откроют.
– Смотри не свали вечером в дом, – предупредила жена за завтраком. – Тебе пора наконец появиться на моём салоне. Будут очень серьезные люди…
Эта история с салонами началась по чистой случайности. Они пили кальвадос в парижском кафе напротив галереи «Лафайет»: Павел, Ольга и малахольный издатель-эмигрант из Словении, взявшийся за выпуск фотоальбома жены. Фотографии были дрянные – его голая тогда ещё не жена в шабашных порнографических позах, раскрашенные вампирическими цветами её предыдущим мужем, типа художником.
– Это полнейшая безвкусица! – яростно спорил он дольше обычного. – В твоём Барнополе это, может, и круто, но в Европе-то чего позориться.
– Ты не понимаешь современное искусство, – сказала жена.
Он согласился заплатить. С первого дня знакомства он кидал как в топку к её ногам шубы, драгоценности, номера в первоклассных отелях, лучшие курорты мира. Он топил в материальных знаках внимания эту вечно ускользающую непостижимость её души.
«А может и нет никакой непостижимости? – Он смотрел на раскрасневшуюся на солнечном парижском воздухе жену. – Может, это просто неудачный перевод твоих фантазий».
– Что ты будешь делать, если закончатся деньги? – спросила жена.
– Увезу тебя в Гватемалу, построю театр из бамбука и ты будешь играть для негритянских хлопцев Самюэля Беккета.
– Почему в Гватемалу? – засмеялась жена.
– Там тепло и океан. И вообще название красивое.
– Боюсь, мой дорогой, что ты быстро отравишься бананами, а я пойду портовой шлюхой на набережную в Вальпараисо.
Жена жаловалась издателю на мафиозность артистического мира Москвы:
– Прорваться нереально, или такие деньжищи нужны – Голливуд отдыхает.
Словенец сочувственно кивал. Вдруг он произнёс:
– У меня есть идея! Вам нужно открыть театральный салон.
Далее он кратко изложил концепцию: в Москве много очень богатых людей, которые, в общем-то, пресыщены. Теперь представьте: немногочисленная частная вечеринка, где эти люди оказываются вовлеченными в театральный процесс, они и зрители, и участники одновременно, даже могут исправлять ход действия, конечно под вашим чутким руководством. Что-то вроде театра Васильева, но в домашнем, камерном варианте, сердечнее, что ли. Надо сделать компиляцию из абсурдистских пьес, подобрать несколько хороших актёров, точнее, актрис, конечно, чтобы они вовремя нажимали на реперные точки. Если всё сделать грамотно, думаю, такой салон будет иметь фурор. Главное, суметь привлечь этих богатых людей. Но тут вам флаг в руки, Ольга.
– Что-то в этом есть, – вежливо сказал Павел.
Жена идеей загорелась. Вернувшись в Москву, она собрала небольшую труппу и отчаянно репетировала, как правило, до зари. По утрам, собираясь на работу, он с любопытством рассматривал девушек, спавших вповалку на большом раскладном диване в гостиной. «Ладно, перебесится! – подумал он. – Хотя бы не шатается допоздна чёрт-те где».
Однажды в понедельник Ольга сказала: – В субботу у нас премьера.
– Поздравляю!
– Поздравлять пока рано. У меня к тебе просьба: вывези в дом все свои вещи.
– Почему? – спросил Павел.
– По сценарию я вдова. А спектакль у нас абсолютно реалистичный. Сам понимаешь, не должно быть никаких следов мужского присутствия.
– Хорошо, я вывезу, – сказал Павел. – У меня к тебе встречная просьба. Не вешай мою фотографию в траурной рамке. Я ещё живой.
– Ну чего ты обиделся, Пашка! – Ольга обняла его и поцеловала. – Я же тебя люблю.
Дверь открыл могучий мулат в ливрее. Его лицо было серым.
– Привет, Костя! – поздоровался Павел. – Как жена? Как нанайские дети?
– Спасибо, всё хорошо. Башка трещит. Всю ночь в «Панчо Вилле» кубинских музыкантов изображали.
– Издержки профессии, – Павел похлопал его плечу. – Крепись казак, директором МХАТа будешь.
Он подошёл к жене. Рядом с ней стоял лысый, щегольски одетый человек лет пятидесяти пяти.
– Познакомьтесь! – сказала Ольга. – Аркадий Борисович. Душа нашего общества.
– Воскресший муж! – представился Павел. – Только что из ада.
– Павел всё время в деловых разъездах. Поэтому несколько отстал от развития сценария. Дорогой, я теперь жена мецената, владельца фабрик, газет и пароходов.
– Простите, я без фуражки! – Павел церемонно поклонился.
– Оставляю вас пообщаться! – жена плавно переместилась к другой группке страждущих искусства.
– Может, по пять капель коньяка? – предложил он. – Чтобы влиться, так сказать, в атмосферу абсурда.
– Выпейте, Павел, – добродушно сказал Аркадий Борисович. – Я уже лет пятнадцать как не пью.
– Ну и как, не скучно?
– Напротив. Только трезвым можно получать удовольствие от мимолетных деталей, которые с пьяного глазу и не заметишь. Как известно, античные греки искали гармонию в умеренности.
– Проникновенно сказано. Вы часом не сыщик? Вам про золотое сечение Платон на допросе рассказал?
– Я служу в аппарате правительства, – скромно пояснил Аркадий Борисович.
– Круто. «Бентли» у подъезда случайно не ваш?
– Да. Я люблю небыстрые автомобили. Извините, Павел, похоже, перерыв закончился.
Мулат Костя вышел в центр гостиной, стукнул тростью о пол и объявил:
– Сцена четвёртая. Повторение начала. В скобках: международная конференция проблем макроэкономики на постсоветском пространстве. Москва, гостиница «Славянская», июль.
Ольга сидит на софе в короткой юбке и воздушной блузке. На коленях тот самый французский фотоальбом. Аркадий Борисович наискось в кресле читает «Financial Times». Зрители рассредоточились вдоль стен, у кухонной, ставшей на время барной, стойки. Он чуть-чуть подсмотрел на ночных репетициях, как Ольга давала режиссёрскую установку: « Девчонки! Хаос расстановки зрителей только кажущийся. Каждая контролирует трёх гостей. Параллельно со мной ведете тихие разговоры, постепенно уменьшая их до улыбок и жестов по мере нарастания центральных диалогов». Они часами отрабатывали улыбки и жесты. «Зрители должны медленно утопать в трясине, импровизируем очень аккуратно», – и они секунда за секундой раскладывали возможные ситуации.
– Ах, юбка слишком коротка. Слишком вызывающа. Но, в конце концов, на улице сумасшедшая жара. Кто он? Американец? Да, наверное, американец…
Павел занял место на балконе, лица жены видно, у него полное ощущение, что она говорит, не размыкая уст.
– Мой покойный муж не оставил ничего, кроме долгов и этих дурацких картинок. Да, он американец. Ах, какая я паршивка, что не учила английский. Но попробую заговорить?..
– Какая интересная девчушка! Бедная, но держится королевой, – в диалог вступил Аркадий Борисович. – Наверное, она думает, что я иностранец. Если заговорит, буду отвечать только there’s something in that*, как Иван Сергеевич Тургенев, который битых
три часа повторял болтливому лондонцу в купе это единственно знакомое ему английское слово и заслужил репутацию блестящего знатока языка Байрона и Свифта.
– Я ему, кажется, нравлюсь. Нет, он англичанин. Какая природная благовоспитанность… Какой шарм, эти ухоженные длинные пальцы…
«А в жизни она значительно лучше. Никогда не понимал прелести порнографии. Я закрыл альбом и сказал:
– Цыпа! Пошли ко мне в номер. Две тысячи долларов!
– Вы говорите по-русски?! Я не такая… – возмущённо сказала Ольга.
– Вы здесь ждёте трамвая?! – сказал я.– А я уже подумал, как поднялся уровень гостиничных девчонок».
Павел шевельнул ногой и наткнулся на китайскую вазу. Эту злополучную вазу они с Ольгой купили в Сингапуре, самолет был переполнен, весь долгий перелет он нянчил её на коленях, как капризного грудного ребенка. В интерьере квартиры места вазе не нашлось, и она мирно почивала на балконе.
«Мы танцуем на палубе моей яхты, пришвартованной у безвестной дунайской деревушки. Русская пианистка Галина незаметно играет вальсы Штрауса. Я говорю: «Мы вместе уже пять лет, мой срок вышел, мне пора уходить.
Я прижимаюсь к своему богу: – Ты подарил мне покой. И воды, и камни бесконечной вселенной, и все сокровища мира, всё ничто, всё прах…»
Лёгким танцевальным движением Павел перебросил вазу прямо на крышу припаркованного внизу «Бентли». Раздался жуткий грохот.
Из мельтешения затем происшедших событий ему больше всего запомнился булькающий речитатив охранника:
– Я не знаю! Я не знаю! Никто не подходил к машине! Я выскочил из дома и вижу только пробитую крышу и осколки на тротуаре! Мистика какая-то…
Павел курил на балконе. Аркадий Борисович пронзительно смотрит на него с улицы.
