– Пусти, сволочь! Жена же моя! Пустииииии…
Как оказалось, бил он милиционера. Ну, его и повязали, несмотря на то, что орал как резаный: жена помирает! Успел увидеть, что Валечку забрала та «Скорая», на которую он кидался. В машине милиция ему еще наваляла, и здорово, и в отделении добавили – в такой раж он вошел. Иван буйствовал в «обезьяннике» почти час, потом затих. Тогда к нему осторожно подлез жавшийся в уголке пацан со смешной челочкой – Генка Степанов по прозвищу Чубчик кучерявый, мелкий жулик, карманник, взятый с поличным.
– Эй, парень! Как тебя звать-то? Иван? Ванька, значит. Слушай, ты зря бузишь! Так тебе всего пятнадцать суток дали бы, а теперь на статью тянешь!
– Пятнадцать суток?! – ужаснулся Иван. – Я не могу пятнадцать суток! У меня жена помирает!
– Тихо-тихо-тихо! Ты что! Тихо сиди! Не хочет он пятнадцать суток! А два года не желаешь?
– Как… два года?! За что?! Они ж сами!
– Тихо, говорю тебе! Не ори! Надо утра дождаться. Начальник придет. Тут хороший начальник, правильный. Он меня один раз отпустил, веришь? Вдруг и тебя отпустит…
Они оказались ровесниками. Оба детдомовцы – нашлось, о чем поговорить. Правда, говорил один Генка, трындел без умолку, заговаривая Ваньку, и в конце концов Чембарцев впал в тягучее мутное забытье. Очнулся от звонкого голоса все того же Генки, который радостно кричал, стоя у решетки:
– Дяденька начальник! Здравствуй! Как она, жизнь?
– Какой я тебе дяденька! Племянник нашелся. Степанов, ты, что ли? Завязывай ты с этим делом, не годишься! Какой из тебя щипач, ты уж пятый раз попадаешься.
– И всего третий! Гражданин начальник, подойди, сделай божеску милость!
– Ну, чего тебе?
– Начальник, будь человеком, отпусти, – тихо заговорил Генка совсем другим тоном, серьезным. – Да не меня! Вон его! У парня горе, жена помирает, а его забрали по дурке! Отпусти, правда! Беременная жена, на седьмом месяце…
Начальник посмотрел на сидящего на лавке Чембарцева, тот, исподлобья, на него.
– А чего рожа такая? Дрался, что ли?
– Ну, накидал слегка мусорам твоим, так он осознал! Правда! Ну, горе ж у пацана!
– Подойди-ка! Как тебя?
– Чембарцев Иван. – Ванька с трудом встал, так все затекло за ночь, подошел.
– Ну что, Чембарцев Иван? Плохо дело? Рассказывай!
Иван рассказал, как мог. Начальник смотрел на него, молчал, только хмурился и желваки на скулах играли. Он был немолод – в отцы пацанам годился. Седой, глаза голубые. И, глядя в эти голубые глаза, Иван вдруг сполз по решетке и встал на колени:
– Отпустите меня, христом богом прошу! Век не забуду!
Начальник тяжко вздохнул, потом крикнул:
– Дежурный! Алексеенко! Отпусти этого! Чембарцева. Да, и позвони в справочную, узнай, куда привезли Чембарцеву… Как дальше?
– Валентину Сергеевну!
Дежурный, гремя ключами, отпер замок. Иван пошел в сортир, умылся. Увидел себя в мутном зеркале – ужаснулся: ну и рожа, правда! Глаз заплыл, губа разбита, нос… Нет, нос вроде не сломан. Ужас! Валечка же… Валечка испугается… И таким ужасом охватило, что руки затряслись. Валечка! Вышел и услышал, как начальник переспрашивает дежурного, вешающего трубку:
– Умерла?! А ребенок?
– Ребенок вроде жив…
Они все обернулись на него: мрачный начальник, перепуганный дежурный, еще какие-то люди в форме и без нее… Бледный Генка-Чубчик смотрел из-за решетки. Тишина настала. Смертная тишина. Потом кто-то дал ему воды, Иван машинально выпил.
– Пойдем, – сказал начальник. – Я сам тебя отвезу. А то опять загребут, с такой-то рожей. Какая больница, Алексеенко?
– Роддом № 6!
– Абрикосовский? Пошли, Чембарцев.
В морге Чембарцев отрубился. Как увидел Валечку, так и все. Младенца ему потом все-таки показали, начальник настоял. Маленький, красненький…
– А он выживет?
– Посмотрим, – ответил главврач, глядя на Ивана с состраданием. Он не очень понял, почему отец в таком виде, но раз милиция просит… да еще так настойчиво… Начальник довез Ивана до дома, даже в комнату зашел, посмотрел – да, бедненько.
– Тут, значит, живете? А родные-то какие есть?
– Здесь. Только я еще не прописан. Не успели мы… с Валечкой. А родных… никого. Я ж детдомовский, а… Валечка… Валечка…
– Так, спокойно! Водка есть у тебя?
Выпили, помянули.
– Ну ладно, парень, держись. Ты не один, сын у тебя. Держись, мальчик.
– Спасибо вам!
– Не благодари! Не за что! – И зубами скрипнул. В дверях приостановился: – А ты номер не запомнил? Ну, машины этой? Бежевая «Волга», говоришь?
– Не запомнил.
– Ну да, тебе не до того было. Прощай! И чтоб я тебе больше не видел, понял?
– Понял…
Номер он запомнил. Как в камень врезал. И мужика этого. На всю жизнь.
Как похоронили Валечку, как, что – ничего не заметил, как в тумане все было. Переехал обратно в общагу, работал, даже не пил. Потом начал. И тоже, как на работу, ходил по очереди: то на кладбище к Валечке, то к сыну в роддом, то к Валечкиному дому, в тот переулок проклятый. Долго ходил, но наконец увидел машину – бежевую «Волгу». И номера те самые, и водитель. Едет себе как ни в чем не бывало. Проследил за ним – тот свернул направо и встал в закоулке, машину оставил, а сам пошел в арку, Чембарцев – за ним: ага, падла! К любовнице, не иначе! Мужик был, как ему по молодости показалось, уже старый – лет сорока. В шляпе, в хорошем пальто, кашне белое развевается. Почему-то это кашне прямо взбесило Чембарцева. Ну ладно, погоди. Дождался в арке, пока обратно пойдет, спросил культурно:
– Товарищ, прикурить не найдется? – и шагнул к нему из тени. Тот шарахнулся:
– Я не курю!
Чембарцев сгреб его, ухватил за кашне и подтащил к закрытой намертво двери, там углубление небольшое было в стене, туда и втащил. Притиснул к двери и заточку к горлу приставил:
– Только пикни – пришью!
Тот сразу затрясся, забормотал шепотом, выпучив глаза:
– Возьмите, возьмите, вот кошелек, часы, только не надо, не надо!
– Умолкни! Узнаешь меня?
– Нет! Нет, я не знаю вас, нет…
– А, сволочь! Ты жену мою убил и не помнишь?!
– Я никого… никого… вы обоз… обознались…
– Машиной сбил! Тут, рядом, в переулке! В марте? Не помнишь?!
И увидел, что тот вспомнил. Затрясся еще больше, завизжал:
– Нет, нет! Я не сбивал! Она сама упала! Сама!
– Да если б не ты, она б не упала! Она беременная была, ты не заметил, что ль?! На седьмом месяце! Что ж ты, гад, не остановился, а? Я ж тебе кричал! Если б ее сразу… в больницу… она выжила бы! Почему ты не остановился, сволочь?! Почему?!
– Я… испугался… Простите… Я не хотел, чтоб так вышло… Простите…
Руки у Чембарцева тряслись, заточка царапала мужику горло – тоненькая струйка крови стекала на белое кашне…
Это была последняя секунда, когда он мог остановиться.
Всю оставшуюся жизнь мучил Чембарцева навязчивый сон: вот он отводит заточку, изо всех сил бьет мужика кулаком в лицо и говорит: «Живи, сука! Если сможешь!» И уходит. И сам живет дальше. Потому что он умер вместе с этим мужиком – там, в подворотне! Только не сразу это понял.
А тогда он отвел заточку, размахнулся и с силой вонзил ее мужику в сердце. Тот сразу обмяк, Чембарцев выдернул заточку, осторожно положил мужика на асфальт, проверил, жив ли, потом сорвал с него кашне, завернул заточку, сунул в карман. Снял часы, вынул бумажник, распихал по карманам и быстро ушел. Все заняло меньше минуты. Никто не видел, не слышал.
Под первым же фонарем осмотрел себя – крови нигде не было. Заточку, завернутую в кашне, и часы выбросил в Москва-реку, бумажник – в урну, а деньги, которых оказалось неожиданно много, взял. Что делать с ними, не знал: тратить не собирался, а просто выкинуть рука не поднималась. По дороге попалась маленькая церквушка – вот сюда и отдам, подумал. Зашел, огляделся, увидел какой-то прилавок, подошел:
– Как бы мне… Не знаю… Что надо сделать? Жена у меня… умерла…
Женщина средних лет, вся в черном, занялась с ним: помогла заказать поминальную службу по Валечке, надоумила записку за здравие младенца подать, хоть и некрещеный еще – а надо, надо бы окрестить-то, сынок! Ведь сирота, без мамки, ангела надо в помощь. Отдал ей все деньги – много! Ну, все равно, возьмите. На храм, что ли. И ушел, и еще радовался, как правильно все сделал. Успокоился.
И главное, прекратился тот нескончаемый крик – вопль, вой, стон, что звучал у него внутри, раздирая в клочья душу, с того самого момента, как увидел мертвую Валечку. Вой стихал только тогда, когда стоял у бокса, где лежал его сыночек – маленький, красненький, весь в трубочках и проводочках. Однажды что-то толкнуло в спину – оглянулся: женщина. Вся в белом и сама белая, а глаза как черные дыры! Моргнул – исчезла. Испугался: не смерть ли приходила?! За сыночком?! Побежал спрашивать, но сестра успокоила, сказала – на поправку идет! Выживет, теперь точно выживет! Отлегло…
Вернулся в общагу, пельменей поел, побазарил с мужиками – и заснул мгновенно, впервые за все последние бессонные ночи. А через пару часов проснулся от голоса Валечки – тоскливого, надрывного:
