И они сыграли вот в какую игру…
4-006
И с ними сыграли вот в какую игру.
Уж больно всем бусы и браслеты на Бьянке понравились.
Как раз Бибо приняли за туземца.
Теперь он стал хозяин и мастер, а Бьянка торговка и переводчица.
Бибо сурово супил брови и отрицательно мотал головой.
Цены росли. Самозародился аукцион.
Последнее ожерелье было продано по цене, раз в десять превышавшей все, что они потратили.
Дорого же они все заплатили, чтобы до конца рассмотреть Бьянкины грудки!
И цену эту дал уже не солдат, а местный, весьма причудливо одетый, полуголый господин: во фраке, босой и с зонтиком. Бьянка застегнула кофточку на все пуговички, и все разошлись.
– У меня к вам деловое предложение, – сказал он. Его английский был не менее причудлив, чем наряд. – Я предложил бы вам быть рукой в моей перчатке. – Видя их некоторое замешательство, он пояснил: – Я здесь сюртук и латунь.
Разглядев у него на груди массивную бронзовую цепь, Бибо прыснул.
– О, я сразу понял, что вы сапог с другой ноги! – воскликнул новый знакомец. – Вы тоже американец? Нет? Меня не обманешь: я сразу понял, что вы любите носить разные шляпы.
– Сам ты старая шляпа! Перестаньте болтать со мной, как голландский дядюшка! – Бибо рассердился. – Что вам, в конце концов, нужно от нас?
– Не сердитесь, я не думаю, что у вас плохая шляпа. У меня к вам было хотеть лучшее предложение. Пройдемте в мой салон. Это в двух шагах. Чай? кофе? сигара? коньяк? виски?
– Все это, но с двойником, – согласился Бибо.
4-007
Полугосподин оказался полуантикваром-полубутле-гером.
– Здесь плохой бизнес, – жаловался он. – Здесь ни на что нет цены.
Основным товаром у него шел речной жемчуг.
– Дешевле грязи, – жаловался он. – Но его охотно берут. Там он раз в двадцать дороже. Так что это их, а не мой бизнес. Зачем я содержу их бизнес?
Бизнес он содержал следующим образом: входил солдат, невнимательно оглядывал витрины и ждал, пока слуга вынесет ему пакет, содержавший в себе нечто продолговатое, возможно, цилиндрическое, иногда даже чуть булькающее.
– Вот она, цена искусства! – сетовал антиквар.
– Может, это его душа? – соглашался Бибо, прихлебывая и похваливая коньячок.
Искусства здесь было немного, но оно было. Глаз не мог оторвать Бибо от одной вещицы.
Это была птица. Резьба по дереву. Инкрустированная костью. С рыбиной в клюве. Длинные ноги, длинный клюв, длинная шея. Что-то очень знакомое, даже родное…
– И вот у меня предложение. – Он приглашал их в сотрудники, даже в компаньоны.
Они выбирают и закупают товар (комплименты их вкусу), Бьянка демонстрирует (комплименты ее красоте), он назначает цену и продает (не хвастаясь, он знает в этом толк).
– Да, это шляпный трюк, – согласился Бибо. – Что это за птица?
– О, это вещь! Вот видите, вы сразу отметили самое подлинное. Такой птицы больше нигде в мире нет.
– А что вы скажете вот об этом? – И Бибо, раскрыв свой саквояж, достал детали и собрал Коня.
– Откуда это у вас? – Изумление антиквара было неподдельным, почти мистическим. Он крутил и вертел Коня, царапал коготком. – Нет сомнения. Это тот самый экземпляр. Это моя вещь. Откуда она у вас?
– Да так. Сейчас на базаре купили, – нашлась Бьянка.
– Этого не может быть! За всю мою практику эта была единственная, и ее у меня купил единственный человек.
4-008
– Один у него был недостаток, – сказал антиквар с обидой. – Местную интеллигенцию недооценивал. А нас и так мало: я да начальник полиции. Раз, два и обчелся…
– В «обчелся» он входит… – задумчиво подтвердил Бибо.
– Мы так обрадовались поначалу! Мечтали вовлечь его в свой круг. А он предпочитал возиться со своей чернью… Ой, извините, я не вас имею в виду.
– Вы мне лучше вот что скажите, – перебил Бибо. – Кто это?
– Он никому не рассказывал, откуда он… Появился, как и пропал, неведомо откуда.
– И неведомо куда…
– Вот именно! Говорят, его сын приехал. Весь в отца! Чего только не отчебучил… из тюрьмы сбежал! Вы не слыхали? – И антиквар посмотрел пристально.
– Да я не про него, я про этого спрашиваю. – Бибо ткнул пальцем в Коня.
– С этим тоже не все ясно. Я привез его с Минданао. Это аутентичная копия. Это, скорее всего, какое-то мусульманское божество.
– Откуда мусульманское-то? Это же католическая страна.
– Здесь все было. Испанцы, американцы… Но и мусульманское влияние имело место. Как раз там, на юге архипелага.
– Так кто же он?
– Мне сказали: Ангел Смерти.
– Ах вот оно что! – Бибо был потрясен.
Антиквар понял это по-своему:
– Нехорошая вещь. Продайте его мне. Я вам хорошо заплачу.
– А сколько он заплатил?
– Кто?
– Ну, тот… о котором вы только что говорили.
– Это дорогая вещь, одно могу сказать. Я дам вам пятьдесят долларов.
– И за сто не отдам!
– Хорошо, сто. И эту птицу, которая вам так понравилась, подарю.
– Все-таки нет.
– Так, значит, вы ничего не хотите?
4-009
– Хорошо, что мы ушли, – сказала Бьянка.
– Тебе не понравился кофе?
– Он нехороший человек.
– Ты его знаешь?
– Нет. У него дурной глаз.
– Что ж ты сразу не сказала?
– Я тебе всю ногу отдавила, а ты хоть бы что…
– Я думал, ты со мной заигрываешь.
– Одноклеточный! Пошли снимем сглаз.
– Интересно…
– Пойдем! Это тут рядом.
И они тут же оказались подле часовенки.
Она стояла посреди бульвара – четыре колонны с навершием. Сквозь решетки был виден высокий крест посреди. У входа расположилось что-то вроде засохшей клумбы или фонтана, окруженного грубо кованной решеткой, на пиках которой горели свечи и были повязаны ленточки.
Тут же торговали свечами и ладанками.
Бьянка была деловита, укрепляя зажженную свечку и крестясь.
– Это тебе, – сказала она. – Святой Нинья.
То был наивный образок, сшитый как треугольная подушечка красными грубыми стежками. На нем был ребенок в нимбе.
– Кто это?
– Это Иисус до крещения. Это наш святой. Он же был мальчиком до того, как стал Христом. Вот мы мальчика и канонизировали.
– Как хорошо! – Бибо был тронут.
4-010
Нищий взял с них плату за вход, и они проникли в часовню.
Странная – не светлая и не темная – сила вдруг пронизала Бибо, будто он попал в некий ствол или столб: мощь, энергия били отсюда фонтаном. И будто это было шахтой или лифтом – то ли рушилось вниз, то ли взлетало вверх. Но и то и это как бы одновременно.
«Что это?» – хотел он спросить Бьянку и не спросил. Будто слов во рту не было.
Он сглотнул и прочитал на кресте…
Теперь можно было и не спрашивать.
Это была могила Магеллана.
Не без робости протянул он руку, чтобы коснуться плиты…
И тут на его запястье клацнули наручники.
4-011
Удар – и все погрузилось во тьму.
4-012
И когда он очнулся на дне ямы, то ему продолжало казаться, что под ним разверзлось и что он провалился прямо в могилу великого путешественника.
Голова раскалывалась. Он ощупал ее и застонал от боли.
Пошарил рукой – никакого такого скелета рядом.
Тем не менее никакого сомнения, что он умер, у него не возникло.
Странно только было, что его никто не встретил.
Прежде всего, конечно, отец…
И никакого такого туннеля, никакого света в конце.
Он понял теперь, зачем отец являлся за каким-то огарком, ножичком, бечевкой: здесь ничего не было. С нищеты начинаются потребности.
Но если так, если он умер, то почему он не зарыт, почему он ощущает боль, почему ему хочется пить, почему, наконец, над ним видна звезда?
Тогда, значит, он НЕ умер.
И то, что он плохо учил в школе астрономию, было первым, о чем пожалел живой Бибо.
4-013
В раздумье о том, жив он или умер, Бибо предпочел смерть малую, то есть уснул.
На этот раз все несколько более соответствовало его представлениям…
Во-первых, отец. Он чувствовал себя здесь как рыба в воде. По-видимому, ему доставляло особое удовольствиебыть старшим, быть опытным, руководить: быть наконец-то отцом.
Он знал толк в том, что он умер.
Была это некая зона. Или проход в зоне.
Шириной с дорогу. По обочинам она была обнесена высоким трехметровым забором, оградой. Ограда была сетчатой, прозрачной, словно там, за ней, был корт или футбольное поле. Но ни того, ни другого там не было: некое пустое, плоское, белое пространство вроде тумана. Мостки в облаках?
Навстречу шли ровные, мерные, спокойные, каким-то образом одинаковые люди, и будто одни мужчины. По двое, по трое. О чем-то переговариваясь. Как со смены.
Одни они с отцом шли им навстречу. Никого не толкая.
Бибо начинал понимать, что он бесплотен.
Хотя и отца, и себя, свою руку или ногу, например, он видел столь же отчетливо, как и встречных людей.
Все было серое и белесое, как на старой черно-белой кинопленке.
