– Откуда это вы такие умные свалились?
– С неба, – собрав силы, устало ответила Лиза и указала глазами на свою сумку и на Олин рюкзак на полу.
Наревевшись до утра под одеялом в холодной хате рядом с пьяными родителями и мертвым новорожденным, Олька тихо оделась, обула сапоги, натянула синтепоновую куртку, которую мать купила ей осенью в районном секонд-хенде, напялила на русую голову вязаную шапку, замотала шею шарфом собственного производства. От входных дверей она вернулась на кухню, которая скорее была большим коридором, где на столе стояла газовая плитка, а в углу, привязанный к ней черным шлангом, грязно-красный большой газовый баллон. Девочка наклонилась, открыла дверцы стола-тумбы, вытянула свой портфель со скромными школьными принадлежностями. Зажав его под рукой, еще раз глянула через щель в двери в серую комнату, где все еще спали нетрезвые родители и где в ногах у матери лежало то, о чем Ольке страшно было и вспоминать.
– Да пропадите вы все пропадом! – прошептала она и вышла на улицу, не представляя, где и как жить дальше, но твердо решив больше в этот дом не возвращаться.
Морозный воздух имел странный запах – то ли молодых огурцов, то ли треснувших арбузов, свежий снег блистал под утренним солнцем – день уже становился длиннее, воробьи чирикали и дрались за конский волос – все говорило о том, что еще чуть-чуть и зиме конец.
«Так всегда бывает – надо только дотерпеть, надо выдержать до конца, потому что нет ничего бесконечного, перетерпеть – и все изменится к лучшему», – думала Олька, замерев возле калитки, зажмурив глаза и подставив лицо зимнему солнцу.
Куда теперь идти – она не знала. Точнее – знала, куда хотела бы пойти. Но возможно ли это, может ли она свалиться тяжелым мешком на плечи человеку, который один из всех, казалось, был к ней небезразличен? Конечно, односельчане сочувствовали «ребенку из неблагополучной семьи», но это казалось Ольке каким-то поверхностным, формальным сочувствием, словно милостыня, мимоходом брошенная юродивому возле церкви, о котором уже не вспоминали, ни садясь за стол, ни ложась спать. Никого не интересовало, что у нее внутри, в душе. Никого, кроме одного странного человека, отличавшегося от всего Олькиного окружения.
Роксана была довольно молодой еще школьной учительницей, которая однажды странным образом появилась в их деревне. Она просто сошла с поезда на станции в шести километрах от деревни, спросила, где тут ближайшая школа, и, подвезенная на УАЗике сельским агрономом, осталась преподавать украинский язык и две литературы – украинскую и зарубежную. Так же неожиданно через два года она покинула и деревню, и школу, уволившись без объяснений.
Последние три месяца учебного года и пребывания Роксаны в деревне Олька жила у нее, потому что тем судьбоносным утром все-таки решилась. Стоя с закрытыми глазами возле родительской калитки, она услышала звон церковного колокола, который донесся с холма, и вдруг вспомнила странную и не очень понятную ей фразу, услышанную когда-то от священника: «Стучите, и отворят вам!»
Олька прекрасно помнила, как не раз грюкал кулаком в их двери участковый милиционер, а отец подпирал их изнутри, матерился и не собирался ему открывать. Потому библейская мудрость представлялась девочке довольно сомнительной. «Откроют, если захотят. А нет – то и нет!» – думала она.
Но в тот момент ей показалось, что если сейчас не сделает решительного шага, то так и простоит свой век возле забора, который отделяет двор невеселого ее детства от другой жизни. Если не постучит, то никто и не задумается, открыть ли… Конечно, под словом «никто» она представляла Роксану, хотя не в словах дело.
Олька пошла по свежему снегу к школе, нашла там учительницу, уставилась своими серо-голубыми глазами в ее карие глаза и произнесла:
– Домой я не вернусь. Или вернусь, чтоб их убить. Спасите меня! Больше некому.
Бывает такое – попадаются на твоей жизненной тропе люди, зачем-то тебе нужные. Даже если ты их не ищешь. Они долгое время могут быть где-то рядом, но в решительный момент образ их становится заметнее, четче, выпуклее, делается выразительным и цветным, и этот человек как-то влияет на твою жизнь, играет в ней свою роль. Это может длиться довольно долго, или периодами, или проходить совсем пунктиром, появляясь и исчезая опять. А бывает, чья-то тропа только пересекает твою. И человек как появляется в твоей жизни, так и исчезает из нее. Но ему удается сделать что-то судьбоносное – вытянуть тебя из ямы или толкнуть в нее, а может, вывести за руку на какую-то другую орбиту жизни и опять раствориться вдали на собственной тропе, которая не совпадает с твоей и даже не параллельна ей.
Таким человеком для Ольки стала Роксана, истории которой в деревне не знал никто (поэтому ее образ частично был дополнен сериальными домыслами). Но к детям она относилась искренне и с приязнью, к старшим – с уважением, к разного рода руководству – ровно и с достоинством, повода для сплетен не давала, на чужих мужей не посягала, а холостяков, которые бы решились сами подкатиться к ней, за два года в деревне не нашлось. Хоть и не скажешь, что женщина была горделивой, но еще подумаешь, на какой козе к ней подъехать и ровня ли ты ей. Роксана ни с кем не панибратствовала и себе в душу тоже никого не пускала. Но предмет свой преподавала интересно, и дети ее любили. Жила она в однокомнатной квартире типового трехэтажного на два подъезда дома «сельской интеллигенции», которые в советские времена построили во многих деревнях. Хозяйства не держала, покупала, что нужно, в магазинчике или привозила из Киева, куда непременно ездила раз в месяц. К кому и зачем – не знал никто, как, собственно, никто не знал и предыстории ее появления здесь. Разве что через учительскую бухгалтерию просочилась информация, что видели в ее паспорте штамп о недавнем разводе.
То, что она смогла дать Ольке за три месяца совместной жизни, даже не могло сравниться с тем, что получила эта девочка за свои неполных пятнадцать лет дома. Они разговаривали. Говорили обо всем – без табу. А кто еще в ее мире, скажите, мог разумно ответить девушке на кучу вопросов и не высмеять ее при этом? Кто вообще задумывался о том, что у нее есть вопросы? Собственно, у Ольки не было даже подруг своего возраста, не то что уж старших советчиков. Рано с горделивой горечью осознав отличие своего статуса «ребенка алкашей» от статуса других более-менее благополучных детей, она ни к кому в друзья и не набивалась.
Живя у Роксаны, Олька воспринимала образ жизни учительницы как пример и изо всех сил старалась следовать ему до мелочей – перенимала чистоту ее речи, манеру держаться, приглядывалась к аккуратности ее небольшой квартиры, к содержанию гардероба, к уходу за волосами, руками, телом, а также любила она взвешенность и доброжелательность учительницы в суждениях о других людях. А еще здесь читали книги. Как рыдала она, проглотив наугад взятый с полки роман «Человек-амфибия» Александра Беляева! Жалела и красавицу Гуттиеру, и доктора Сальватора, а больше всего жаль ей было Ихтиандра, «морского дьявола» с сердцем ангела. А когда Роксана привезла из Киева диск с этим фильмом, Олька посмотрела его единственный раз, наплакалась и, шмыгнув носом, сделала вывод, что жизнь тяжела и несправедлива к тем, кто заслуживает быть счастливым. После этого она вложила диск в пакетик, вставила между страницами романа и демонстративно поставила на книжную полку.
Теперь ее новая, возможно, несколько искусственная, жизнь невероятно отличалась от той реальности, которая существовала в доме ее детства, да и вообще от среднестатистической деревенской жизни даже непьющей семьи, неразрывно связанной с огородами, хозяйством и нацеленной главным образом на прокорм здешней или уже разлетевшейся по городам семьи. Их небольшая квартирка казалась Ольке кораблем, отдельным от привычного реального мира. Разумной, спокойной, уважительной и безопасной территорией. А иногда ей казалось, что за стенами их квартиры не родная деревня, а сам Киев, и все в нем иначе, так, как показывают в кино. Вот только оденься, расчешись, стань на пороге, выпрями спину, подними голову, открой двери, сделай пару шагов – и окажешься если уж не на Крещатике, то точно на красивой Оболонской набережной!
Но этот покой и наслаждение от выстраданной новой жизни Олька ощутила не сразу. Первые дни были для нее тревожными, а статус ее у Роксаны казался нелегальным, временным и шатким. Искоса поглядывали на нее ученики разного возраста, искоса – на Роксану учителя, мол, не лезла бы в чужие проблемы, хоть и жаль девочку, но все-таки не сирота… Но через несколько дней Роксана написала заявление на имя директора школы, а также на имя участкового инспектора о том, что в связи с невыносимо тяжелой ситуацией в семье ученицы такой-то она считает необходимым временно забрать девочку к себе, что должно положительно сказаться на ребенке, который постоянно пребывает в состоянии стресса в семье алкоголиков.
