– Отвяжись.
– А…
– Отвяжись, тебе говорят.
Зодчий осмотрелся и заприметил странную пару – торговца огурцами, мрачного и сурового, и молочницу, улыбчивую и веселую. Стояли они рядом, переругиваясь.
– Ты, Бова, такой медведь, такой медведь, – говорила молочница. – Ты бы помылся сегодня, свежую рубаху надел бы, да и навестил бы меня вечером. Чего тебе все дома сидеть, на мышей смотреть.
– Ты, знаешь ли, не рассуждай, – отвечал Бова. – Ты, это, не верещи мне тут под руку. Всех покупателей распугала.
– Покупатель не рыба, от голоса не бежит.
– От твоего побежит.
– Люди добрые, – обратился к ним зодчий. – Не подскажете ли, где это – Верхние Сосны?
Бова презрительно отвернулся. Молочница оглядела зодчего с ног до головы и расплылась в масляной улыбке.
– Подскажу, а только ты мне ответь, чем благодарить меня будешь?
– Ну, как, – зодчий нахмурился. – В пояс поклонюсь.
– И всего-то?
– Мне правда очень нужно в Верхние Сосны.
– Приходи сегодня ко мне. Вечером. Я тебя накормлю, напою, постелю тебе мягко, а завтра сама тебя туда, в Верхние Сосны, отведу. Наймем лодочника…
– Двадцать аржей вдоль реки, на север, – с ненавистью сказал Бова, поворачиваясь к зодчему. – Иди.
– Двадцать аржей? – переспросил зодчий, рукой указывая направление.
– Да. Иди, милый, а то бы не было беды.
Зодчий поклонился Бове и быстро пошел к реке. Оглянулся лишь один раз, и увидел, как Бова распекает молочницу.
Три года назад Ярослав выбрал именно его из дюжины подающих надежды новгородских зодчих. Дал ему двух ратников и кошель с золотыми монетами. И велел ехать на учение.
– Где тебе лучше учиться, ты сам знаешь, – сказал ему князь тогда. – Есть Рим, и есть Константинополь. Через год-два вернешься и будешь строить.
Пожил зодчий и в Риме, и в Константинополе. Прижился, работал помощником одного из известных константинопольских строителей. Но кончились деньги, завершилась любовная история, в которую он впутался случайно, от места ему отказали, и он понял, что пришла пора давать князю отчет.
***
Через сутки после того, как зодчий сошел на новгородский берег, в заводь на правом берегу в двух аржах к югу от торга вошла резвым ходом ладья. В ладье сидели двенадцать ратников и одна дородная молодая женщина. По инерции ладью вынесло килем на берег. Ратники попрыгали в воду и вытянули судно на прибрежную глину и камни. Даме помогли выбраться. Неспеша вся компания проследовала в Новгород. Пройдя мимо детинца, они направились в Кулачный Конец. Женщина безошибочно определила дом с зеленой входной дверью и постучалась. Когда дверь открыли, она обернулась к ратникам и сделала им знак. Ратники коротко поклонились и отправились в ближайший крог. Ближе к вечеру они вернулись к ладье. Больше их в городе не видели.
Император Хайнрих Второй в быту вел себя прямолинейно, одевался неярко, ел пищу самую простую, и внешнему блеску, когда дело касалось его персоны, был чужд. Еще не старый, сорокатрехлетний, но уже лишенный идеализма, суровый практик, нрав император имел ровный, спокойный, и если срывался и повышал голос, как нынче в деревушке с небольшой крепостью и гордым названием Лейпциг, то исключительно потому, что всякий прагматизм правителя и связанные с ним спокойствие и трезвость суждений имеют предел, в то время как тупость и лень сподвижников бесконечны. Так и сегодня. Хайнрих собрал военачальников своих в одной из гостиных помещений крепости и устроил им разнос.
– Как! – кричал Хайнрих, стоя у стола и опираясь на него крепкими кулаками, – вы решили, что поскольку на востоке у нас перемирие, так можно про юг вообще забыть? Вы дали побежденному уже войску норманнов передышку в целых два месяца! Этого достаточно для того, чтобы переправить всех норманнов, а заодно и норвежцев со шведами, в Италию! И теперь вы, свиньи, бездельники, удивляетесь – чего это они дают нам отпор! А с востоком что же? Да, поляки заключили с нами мир. Болеслав спутался с какой-то бабой и торчит в Киеве. Но вы забыли о литовцах! Вы что, хотите, чтобы жалкие литовцы победили Империю, пока вы животы толстые поглаживаете? Да я вам всем башки ваши кубические поотрываю! Позор, позор! Что скажем? А?
Абсолютная, вселенская тишина установилась в помещении. Полководцы боялись пошевелить бровью – им казалось, что даже такое незначительное телодвижение произведет в этой давящей, зловещей тишине шум и привлечет внимание Императора. Они старались не дышать. Они не смотрели по сторонам, а только прямо перед собой. Император, презрительно кривя баварские губы, ждал. Пауза растягивалась и становилась все страшнее. И в этот момент кто-то коротко но раскатисто пернул. Очевидно, сказалось напряжение.
Император закрыл глаза и поднял брови. Наверняка случилось бы страшное, непоправимое, последовал бы жестокий приказ, но именно в этот момент в дверь постучали.
– Кто смеет! – крикнул Император.
– Срочный курьер из Новгорода! – сказал слуга за дверью.
Император сел на скаммель, подпер кулаком голову, и вдруг рассмеялся. Воеводы переглянулись и тоже начали смеяться, сперва робко, потом громче. Вскоре все они хохотали – просветленные, вздохнувшие с облегчением. Кто-то утирал слезы, вызванные хохотом.
– Пусть войдет! – крикнул Император, отсмеявшись.
Дверь отворилась и в помещение вошел очень молодой человек в голубом новгородского покроя плаще. Сапоги на ногах человека были в пыли, цвет портов невозможно было определить из-за налипшей на них грязи, рубаха тоже грязная, но светлые прямые волосы аккуратно расчесаны были на прямой пробор и схвачены голубой, в цвет плаща, лентой. Левая рука в грубой перчатке покоилась на поммеле походного сверда, а правая держала свиток. Обведя взглядом компанию, человек безошибочно определил Императора, с достоинством поклонился ему, и протянул свиток правителю. Хайнрих поднялся, приблизился, взял свиток и изучающе посмотрел в большие серые глаза посланца.
– Сколько с тобою людей? – спросил он.
– Не понимаю, – сказал человек по-латыни.
Хайнрих повторил вопрос на этом языке.
– Людей нет, – сказал человек. – Я один.
– Они остались лежать там? – спросил Хайнрих, делая жест.
– Нет. Со мной никого не было с самого начала.
– Ты приехал один?
– Да.
– Невозможно.
– Почему?
– Там литовцы … поляки … много разных. Разбойники, например. Ты говоришь, что приехал от Новгорода сюда, без сопровождающих?
Человек пожал плечами.
– Невероятно, – сказал Хайнрих. – Я тебе не верю.
– Это твое право, Император.
– Ты очень молод.
– И … – человек хотел добавить «сметлив», но не знал, как это по-латыни. – Умен.
– Возможно, – согласился Император. – Ты служишь Ярославу?
– Я служу самому себе. Ярославу я оказываю услуги.
Хайнрих, недоверчиво поглядывая на посла, сломал печать и развернул свиток. Пробежав его, он посветлел лицом.
– Пойдем мы … в следующую дверь, – подобрал он латинское словосочетание. – А вы здесь сидите все, дармоеды, – добавил он по-немецки.
В соседней комнате тоже наличествовал стол, и на нем лежала карта. Хайрних быстро к ней приблизился и сверился с чем-то.
– Все так, – сказал он. – Это весьма апропо. Это дает нам передышку.
– Ярослав просит ответ, – сказал человек.
– И ты ему доставишь этот ответ?
– Да.
– Поедешь прямо сейчас?
– Да.
– Не отдохнув? Сколько времени у тебя займет доехать до Новгорода?
– Неделю.
– Невозможно. Я дам тебе двадцать человек и месяц сроку, езжайте обходным путем.
– Нет.
– Отказываешься? Почему же?
– Еще неделю в седле я, может, и выдержу. Но двадцать дней – нет. И так арсель весь синий уже.
– Тебя убьют.
– Вряд ли.
– Ты знаешь литовское наречие?
– Нет.
– Польское?
– Нет.
– Не понимаю. То, что ты сюда доехал – чудо. Но чудо два раза не повторяется.
– Это не чудо.
– Как тебя зовут?
– Не скажу.
Император ухмыльнулся. Письмо писал Ярослав – почерк новгородского князя Хайнрих знал хорошо, сомнений не было. Этот человек – не спьен. Это все, что требовалось знать. Император схватил перо и чистую хартию и что-то быстро написал, оглянувшись два раза на посланца. Запечатав и приложив перстень, он протянул свиток странному молодому человеку.
– Неделю, говоришь?
– А?
Император повторил вопрос по-латыни.
– Да, – ответил посланец.
– Что ж. Езжай. И да будет с тобою Создатель.
Посланец поклонился и вышел.
Глава шестая. Единоборства
Три тысячи варангов расположились на постой в Новгороде, разошлись по городским домам. После спешного крещения Ингегерд в греческий вариант христианства с принятием имени Ирина, и после не менее спешного венчания, молодожены избрали селение Верхние Сосны, в двадцати аржах на север от Новгорода, для проведения медового месяца, и отбыли туда, отобрав для охраны своих персон сотню варангов и сотню новгородских ратников. Но кончился медовый месяц, а затем и второй месяц, после медового, а Ярослав все не спешил возвращаться в столицу Земли Новгородской, бывая там наездами, всегда с многочисленной охраной. Помимо моста и утверждения Явана в должности казначея, никакой активности в градоуправлении Ярослав не проявлял. Житник не имел ничего против моста, а Яван не предпринимал ничего, что могло бы даже отдаленно интерпретировано как подрыв власти посадника. В казне появились деньги, доходы увеличились. Житник так же, как раньше, имел доступ к городским фондам. Правда, Яван учредил строгий учет всем выдаваемым суммам, но Житник и с этим был согласен, и даже похвалил Явана. Яван время от времени ездил в Верхние Сосны, но приставленный к нему спьен докладывал, что в разговорах с Ярославом Яван, вопреки всем ожиданиям, хвалит правление Житника, и хвалит искренне. Житник по-прежнему руководил городским правосудием, издавал указы, делал поблажки нравящимся ему купцам, реорганизовывал стражу в детинце, переписывался с окрестными болярами – словом, властвовал. И казался безмятежным.
