Александра заметила, что Коля стал нервным, дёрганым, он уже не стремился присоединиться к их походу в храм, а уходил играть на компьютере. Когда Кузьма с отцом как-то зашли за ним, даже не сразу повернул головы, чтобы поздороваться. А когда наконец повернул – отец Борис отшатнулся: у ребёнка были страшные глаза. Не просто красноватые от напряжения, а страшные.
Коля стал заговаривать о смерти, и эти разговоры в устах раньше добродушного, смешливого мальчишки казались матушке Александре ужасными: как будто кто-то другой вещал привычным звонким голосом. Коля грустно вздыхал:
– Тётя Саша, а я скоро умру…
– Что ты, Коленька, ты ещё маленький, ты будешь долго жить!
– Нет, скоро умру… А умирать – это больно?
Александра страшно пугалась этих странных вопросов, и вот сегодня утром приступила к мужу с просьбой окрестить мальчика. Из-за этого и вышел спор. Отец Борис возражал, что он не может крестить ребёнка без согласия матери, матушка просила. Нехороший спор, когда они не смогли прийти к согласию.
Вечером заговорили о том же, но отец Борис уже принял решение: он предложил жене сугубо помолиться о том, чтобы крещение Коли состоялась:
– А на помощь мы с тобой позовём тяжелую артиллерию.
– Какую артиллерию?!
– Кузьма, иди сюда. Можешь помолиться за Колю, чтобы его мама разрешила ему окреститься?
Кузя ответ дал решительно:
– Да.
Он очень серьёзно отнёсся к просьбе, и отец Борис даже с некоторым удивлением наблюдал, как сын перед сном уединялся со своим маленьким молитвословом, молился, а потом возвращался в гостиную, сияя, как человек, выполнивший важное поручение. Он молился за друга.
И маленький белобрысый Кузя действительно оказался тяжёлой артиллерией – через три дня Алевтина сама зашла к соседям с просьбой окрестить сына:
– Он странный какой-то стал, и вопросы странные задаёт…
Колю окрестили, а в ближайшее воскресенье он исповедался и причастился вместе с Кузьмой.
Отец Борис и раньше молился за Колю как за родного в домашней молитве, а теперь стал вынимать за него частицу на проскомидии. Матушка тоже молилась за него, прибавляя к ежевечерним поклонам за семью поклоны за отрока Николая.
А через несколько дней предсказания Коли о скорой смерти чуть не стали явью. Услышав страшные крики соседки, отец Борис и матушка выбежали в подъезд и узнали: Коля играл несколько часов на компьютере в свои любимые игры, а потом, когда мать, наварив пельменей, позвала к столу, встал, но пошёл не на кухню, а к балкону. Принёс стул, открыл запертую наверху дверь, вышел на балкон, шагнул в пустоту с третьего этажа и упал на мокрый от дождя асфальт.
В больницу поехали немедленно всей семьёй. Навстречу вышел хорошо знакомый врач-реаниматолог Александр Иванович, высокий, худой, рыжеватая бородка клинышком:
– Здравствуйте, батюшка! Вы всей семьёй – к Коле, конечно? А он уже не в реанимации. Ему у нас делать нечего.
И после мёртвой паузы, почти весело:
– Да что вы напряглись так? Я вас, наоборот, успокоить хотел! Колька ваш в рубашке родился! В детское отделение отправили – и даже своим ходом пошёл! Ни сотрясения мозга, ни повреждения внутренних органов, ни внутренних кровоизлияний… Даже ушибов мягких тканей практически нет… Повредил кисть руки в запястье, поставили пластиночки. Так что слава Богу!
По дороге домой Кузя уверенно сказал:
– Я знаю: его ангел-хранитель спас! Хорошо, что мы его окрестили, – эх, и хорошо!
Позднее, когда Кузьма допытывался у друга, зачем он спрыгнул с балкона, Коля не мог ответить на этот вопрос. Он как будто не помнил прыжка, и сам был очень потрясён падением.
Отец Борис, рассказывая мне эту историю, печально вздохнул и закончил так:
– Блюдите убо, како опасно ходите… От тайных моих очисти мя и от чуждих пощади раба Твоего! Господи, спаси, сохрани и помилуй!
Огарок свечи догорал, и тьма вокруг аналоя сгущалась. Пустынный разрушенный храм, а вокруг, на десяток километров, – безлюдная, холодная северная тайга. Вверху, под разрушенным куполом, вдруг что-то сильно грохнуло, поток ледяного ветра налетел на одинокого молитвенника, громкий непонятный шум злобно загрохотал вокруг, сжал тисками страха сердце, заставил его биться часто, неровно. Дыхание перехватило, и единственным спасением было – не останавливаться, читать Акафист дальше вслух, не позволяя страхованию овладеть душой.
Отец Савватий возвысил голос, перебивая непонятный шум и громко, с дерзновением дочитал Акафист Пресвятой Богородице – Одигитрии, Путеводительнице, в честь которой был основан храм.
При последнем «Радуйся, Богородице Одигитрие, христиан упование!» шум внезапно стих. Отец Савватий почувствовал, что страх и напряжение отпустили. Он согрелся – и ощутил теплоту и умиротворение во всём теле. И стало совсем не страшно.
Подумал про себя: «Вот куда ты пришёл – ты пришёл на место пустынных подвигов твоего небесного покровителя. Сейчас здесь, на этом острове, живут и молятся иноки, а тогда, шесть столетий назад, он был совершенно безлюдным. И твой небесный покровитель показал тебе: вот как я здесь жил, терпел многочисленные страхования, холод и голод пустынного жития, смертный страх ежедневно и ежечасно. Ты теперь хоть маленькую капельку почувствовал того, что я здесь перенёс».
И он как будто прикоснулся к жизни преподобного Савватия, Соловецкого чудотворца.
Но искушение на этом не закончилось. Огарок догорел, и полная тьма воцарилась вокруг. В заколоченные окна храма не проникал даже тусклый свет луны. Нужно было идти к двери тем же путём, каким он дошёл до аналоя в глубине храма, – через доски, палки, кирпичи, разбросанные на полу.
Пошёл в полной темноте – и вскоре уткнулся в кирпичную ледяную стену. Взял вправо – стена, пошёл влево – стена. Несколько раз на ощупь походил вдоль стен, но двери не было – она таинственным образом исчезла! Он оказался пленником в ледяном пустом храме.
Единственный человек на километры вокруг – инок скита, с которым он только что познакомился, сидел в келье, может, уже спал и мог спокойно проспать до утра, не беспокоясь о незваном госте. Стало опять страшно – до утра он замёрзнет.
Двинулся дальше. Прошёл ещё немного вдоль стены – и увидел просвет. Обрадовался и пошёл к просвету – но это оказалась не дверь, а выход к полуразрушенному братскому корпусу, соединённому с храмом. Здесь было чуть светлее. Чувство острой опасности заставило замереть – и вовремя: в нескольких сантиметрах от него зияла глубокая яма, подвал. Ещё один шаг – и он оказался бы в этой яме.
Господи, помилуй! Куда двигаться?! Как выбираться?! Он уже видел лес и небо в пустых оконных проёмах корпуса, и так не хотелось снова заходить в тёмный храм, но другого способа выйти из него не было, и он опять зашёл в темноту. От усталости и изнеможения дрожали ноги. Двинулся в глубь храма, ощупывал все стены в темноте – дверь таинственным образом исчезла.
Ну что ж – если Господь попустит, странное искушение может настичь даже дома, в тёплой знакомой келье, ничего удивительного, что оно произошло здесь – в разрушенном одиноком ночном Савватиевом скиту.
Глубоко вздохнул и горячо помолился Пресвятой Богородице и преподобному Савватию Соловецкому. Затем присел на корточки – нужно расслабиться, успокоиться, немного передохнуть.
О поездке на Соловки мечтал уже давно. Шёл двухтысячный год, Соловецкий монастырь восстанавливался, отстраивался, и отец Савватий очень хотел увидеть своими глазами места подвигов своего небесного покровителя, пройти теми же тропами, помолиться в его скиту, поклониться мощам святого. И наконец получилось.
Правда, немного несвоевременно: на Соловки лучше приезжать летом, но он не смог выбраться раньше конца октября. И только после праздника родного монастыря Казанская Трифонова пустынь, дня памяти преподобного Трифона Вятского, двадцать первого октября, удалось выкроить несколько дней и купить билет на поезд до города Кемь. Но за пятнадцать лет служения сначала иереем, затем иеромонахом, а потом игуменом, строителем, духовником монастыря он привык к отсутствию свободного времени и отпуска. Слава Богу, что вообще смог поехать…
Сезон навигации заканчивался – на Белом море начинались ветра и шторма, а в шторм волны там достигали высоты шести метров.
Отслужил молебен преподобным Савватию Соловецкому и Трифону Вятскому (тоже бывал на Соловках, и старцы даже уговаривали его остаться) – и поехал.
Добрался до Кеми, до посёлка Рабочеостровск, там – пристань, откуда суда по Белому морю ходили на Соловки. Там же – подворье Соловецкого монастыря. Приехал на подворье, спросил благословения у настоятеля подворья, иеромонаха Симеона. Тот окинул его взглядом: подрясник, дорожная куртка – так ходят многие духовные лица, от послушника и инока до иеромонаха и архиерея.
