Становилось темно, он огляделся вокруг – и увидел вдали огонёк, который то появлялся, то пропадал. Пошёл к нему – и вскоре вышел на поляну. Увидел разрушенный храм, разваленные домики, и в одном – тусклый свет. Скит преподобного Савватия. Дошёл.
Подошёл к домику и услышал молитву – инок молится. Постучал в окно тихонько – чтобы не испугать человека. После стука инок замолчал, потом из-за двери послышалось:
– Читай молитву!
Отец Савватий с готовностью прочитал:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
За дверью помолчали. Потом инок спросил:
– Ты кто?
– Я Савватий. А ты?
– А я Герман.
После этого краткого диалога снова наступило полное молчание. Отцу Савватию стало смешно – надо же было так совпасть именами! Но смеяться было рано: судя по затянувшемуся молчанию инока, он принял незваного гостя за привидение или вражье искушение, и возможность ночлега для него с каждой минутой молчания хозяина становилась всё призрачней.
Наконец инок заговорил снова. Скомандовал:
– Читай «Богородице, Дево, радуйся»!
Отец Савватий прочитал. Ещё минута томительного ожидания, и дверь наконец открылась. Познакомились. Инок Герман занимался огородом, жил один, молился.
После короткого разговора предложил отцу Савватию:
– Если хочешь, сходи в храм, почитай Акафист Богородице. Там есть аналой, свечи. Помолись.
Почему отец Герман отправил уставшего гостя в холодный храм? Может, всё ещё сомневался – не искушение ли это? Кто знает… Но отец Савватий принял его предложение за послушание. Инок Герман – здесь за старшего, начальник скита… Да и разве он сам отдыхать сюда пришёл?! Разве не хотел почувствовать духом своего небесного покровителя?! Тот уж точно особо не отдыхал, не нежился – молился.
Получив вместо напутствия коробок со спичками, отец Савватий вышел из натопленной кельи на улицу. Чувствовал про себя: это мне экзамен такой.
Пока разговаривали – стало совсем темно, хоть глаз выколи. Ночь, развалины. В темноте виден лишь силуэт храма. Пошёл к нему через кочки, камни, на ощупь нашёл и открыл скрипучую железную дверь – и шагнул в полный мрак. В коробке оказалось совсем мало спичек. Зажёг одну – увидел в глубине храма аналой. Пока дошёл до аналоя, спотыкаясь о доски, палки, кирпичи – истратил почти все спички. Вместо свечей нашёл один огарок, которого едва хватило на Акафист.
Вот так его и настигло искушение в пустом холодном храме.
Глубоко вздохнул и горячо помолился Пресвятой Богородице и преподобному Савватию Соловецкому. Затем присел на корточки – нужно расслабиться, успокоиться, немного передохнуть.
Закрыв глаза, вспомнил дорогу сюда: подворье, отец Симеон, катер «Печак», чудесная печка в келье монастыря, белый, голубой мох, лисичка… Вроде даже немного задремал полусидя – минуты на три впал в тонкий сон.
Очнулся быстро. Встал, вздохнул, облокотился на стенку, поправляя куртку, – и стена вдруг открылась! Всё это время он сидел рядом с дверью! Вышел и оказался на улице. Возблагодарил Господа, Божью Матерь, преподобного Савватия. Почувствовал радость – исполнил послушание отца Германа, прочитал Акафист.
Подумал, что пережитое искушение было нужно. Будто преподобный Савватий сказал ему: «Ведь ты хотел этого, мечтал побывать там, где я жил, где подвизался – вот ты и побывал. Испытал искушения и страхования, немного подобные моим».
Счастливый, вернулся в тёплую келью. Хозяин постелил в углу, и уставший гость сразу провалился в глубокий сон.
Когда утром вышел на улицу – всё показалось совершенно в ином свете. Красиво, просто, совершенно не страшно, ничего драматического, как казалось это ночью. И совсем не трудной теперь представлялась одинокая молитва в ночном пустом храме.
Отец Герман показал ему место, где была келья преподобного Савватия, дал доски – такие хорошие дубовые доски, и он сколотил небольшой крест. Ножиком аккуратно, старательно вырезал: «Преподобному Савватию от грешного игумена Савватия» – и осторожно прикрутил крест проволокой к берёзе.
Поблагодарил отца Германа за приют и, счастливый, пошёл обратно в монастырь.
Соловецкий преподобный принял его, вёл, показал, как жил… И эта поездка была милостью Божией и небесным уроком от его духовного покровителя. Когда его, иерея Сергия, постригали с именем преподобного Савватия, ему очень хотелось почувствовать своего святого духовно – кто он, как подвизался, как молился. Но преподобный был пустынником, житие его записано очень кратко, жизнь и подвиги – тайна.
И когда отец Савватий сходил в скит и пережил все искушения, испытал страхования, сомнения, молился и обрёл помощь в искушениях, его небесный покровитель приоткрылся ему – он почувствовал его сердцем.
Почувствовал, каким тихим, скромным был преподобный Савватий, Соловецкий чудотворец. Немногоглаголивый старец. Он имел глубокую веру и редкое мужество. Имел дар слёз. Молился за весь мир. В те суровые времена какую нужно было иметь веру, чтобы выжить на Соловках! – а он там жил. Преподобный учил всему, что имел сам – учил не бояться, верить, уповать, молиться, – и отец Савватий нашёл эти небесные уроки в своём сердце.
Когда приехал на Соловки через два года, снова пришёл в скит, и отец Герман отдал ему назад его крест – он был уже постаревший, потемневший от ветров и зим и выглядел как старинный. Отец Герман сказал:
– Наш игумен благословил поставить на этом месте большой, четырёхметровый поклонный крест. А этот ты возьми себе – как святыню, как благословение тебе от преподобного Савватия Соловецкого.
Так преподобный благословил его, и он увёз святыню в родной монастырь. Крест этот и сейчас стоит у него в келье на иконостасе, и каждый год, в день памяти преподобного, отец Савватий приносит крест в храм и кладёт на аналой для поклонения.
И старается помнить соловецкие уроки, молиться, надеяться на Господа. Сколько в нашей жизни сомнений и страхов…
Преподобнии отцы наши Зосимо, Савватие и Германе, молите Бога о нас!
Поездка у них удалась только поздней осенью – не самое подходящее время для путешествий. Распутица прихватывалась морозцем, цементировалась к ночи, с утра каблуки отбивали дробь, а к полудню опять увязали в раскисших просёлочных колеях. Предзимье: пасмурное небо, чернота деревьев, угрюмое молчанье птиц, пронзительный стрекот одинокой сороки. Предзимье – предчувствие, предвкушение, ожидание зимы. С утра выпал первый молодой снег, спрятал старую пожухлую листву, наполнил воздух морозным свежим дыханием.
Они стояли на пустыре – и он был совершенно безлюдным, оправдывая своё название. Никакой дорожки, никакой тропочки – ничего. Совершенно непонятно, куда теперь идти.
А начиналось всё прекрасно. Отец Савватий и несколько инокинь небольшой уральской женской общины решили съездить к преподобному Серафиму Саровскому – поклониться его мощам, попросить благословения.
Шёл девяносто первый год, на далёкой Митейной горе Пермского края эти сестры несли послушание в богадельне, ухаживая за одинокими немощными старушками. До основания монастыря Казанская Трифонова женская пустынь лежал путь длиной в пять лет, но старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) уже благословил их общину, и они очень нуждались в духовном укреплении, в молитвах великого подвижника, преподобного Серафима Саровского.
И всё получалось чудесным образом: не хватало денег на поездку – появились деньги, не было билетов – чудом купили. И доехали замечательно, и поселились удачно. Отстояли воскресную службу, причастились, а после службы решили побывать на святом источнике на речке Сатис. Источник тогда ещё не благоустроили, просто в лесу, на берегу реки, бил родник, и добраться туда можно было на автобусе. Им объяснили: «Доедете до остановки „Мясокомбинат“, пойдёте в лес и найдёте источник».
Так они всё и сделали. Доехали до остановки, автобус развернулся и уехал, и они остались на безлюдном пустыре. Стали молиться: «Преподобне отче Серафиме, помоги нам найти твою пустыньку!» Походили-походили туда и сюда – и вдруг увидели следы одинокого путника. Видимо, человек приехал раньше и ушёл в лес. В эту пору грибы-ягоды не собирают – и пойти он мог, скорее всего, только на источник. Обрадовались несказанно!
Пошли по следам с молитвой – молодые, ревностные, счастливые, полные той радости первоначальной монашеской благодати, которая как на крыльях носит. Той, что спустя годы вспомнишь – и слёзы по щекам. Монашество – оно ведь как супружество: первая любовь, восторг и упоение, а спустя годы – труд, пот и тяжесть ноши. И так важно сберечь прежнюю ревность, не растерять пыл. А когда станет совсем трудно, так, что невмоготу, – вспомнить эту лесную дорожку, эту горячую молитву и направляющие заботливые знаки чётких следов по первому снегу.
Следы привели к речке, к источнику и оборвались. Их не было нигде, ни справа, ни слева. Они шли только в одном направлении, привели к источнику и исчезли. Это было настоящим чудом, и они невольно, не сговариваясь, запрокинули головы: их провожатый – он что, взлетел?! Стояли как громом поражённые, обомлели от какого-то священного ужаса: что же это такое? Это же мистика! Кто же был их проводник?! Переглянулись – и не сказали ни единого слова друг другу, боясь нарушить тайну чуда.
