Итак, Петух, Собака, Свинья появляются впервые в сочинении Битова в точной последовательности восточного гороскопа. Тут уже никакого труда не составляет изловить следом и Крысу: «Ослепительная пятнадцатисвечовая лампочка освещала белую крысу на плече Семиона» (с. 113). Эта явно вставная крыса, никак не подсказанная предыдущим повествованием, своей неожиданностью окончательно подтверждает наше предположение, что и всё сочинение всего лишь описание векторного круга. Смысловая нагрузка крысы, на наш взгляд, в том, что она единственная выживает в повествовании, кроме самого автора. Череда животных у Битова последовательно погибает («Клара погибла, но не от кошки. Ее заклевали во2роны. Но не воро2ны, а во2роны. За разницу в ударении» (с. 25). Погибает и собака («Так умирала Линда. Царствие ей небесное! Что там, в собачьем раю? Наверное, как здесь…» (с. 335)). И конь («А ты знаешь, – сказал Миллион Помидоров, – что стало с тем конем? Ты помнишь того коня?
– Который яблоки ел?
– Ну да. Его пристрелили.
– Такого коня! Из зависти, что ли? Или перед скачками?.. Прямо на скачках?! Тот мафиози??
– Да нет, – смеялся Миллион Помидоров. – Мафиози тоже пристрелили. Зачем ему конь? Он как раз новую “шестерку” взял. В ней его и похоронили. Как в гробу.
– Врешь! – но он уже верил.
– А коня просто пристрелили. Сломал ногу – и пристрелили.
– Кстати, – встрял Павел Петрович, – лось – конь или корова?
– При чем тут лось! – возмутился доктор Д.» (с. 343–344)).
И мы тоже возмутились было, пока не догадались про восточный календарь. Судя по всему, сам автор счел лося коровой, то есть быком.
Двойная смерть человека и коня, человека и быка противостоит смерти Семиона, от которого выжила одна крыса («Неутешная крыса металась по храму» – с. 259). «И все-таки у этой брезгливости перед мышами и пауками другая, чем вы говорите, природа. Это не врожденный страх особи, а подсознательная неприязнь всего вида: ОНИ – крысы, тараканы, пауки и прочие – НАС переживут. То есть когда мы себя изживем, сами же, ОНИ останутся населять нашу Землю без нас. А кто сказал, что Земля наша, а не их? Они – древнее нас, они все и всех до нас пережили, это и есть ИХ земля, а не наша» (с. 230).
Нескрываемый страх – вот, может быть, основное движущее чувство книги. И даже не смерти, а ПЕРЕД смертью. Перед смертью как перед ОБРАЗОМ смерти и перед смертью как НАКАНУНЕ. Природная барочность автора вымещается благоприобретенной эсхатологией (см. его «Попытку утопии», с. 369) – «Эсхатология перерастает в схоластику. И это не упрек: значит, эсхатология становится естественной, а не трагической и уже даже не романтической частью нашего сознания. Схоластически обработанная категория только и может стать неоспоримой его частью. Так православие, отвергнув схоластику, отвернулось и от цивилизации». Отточенная решительность подобных заключений выдает автора с головой: это уже паника. И автор провозглашает «начало… ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, осознавшей угрозу конца как свое начало, кладущей свое отчаяние в фундамент надежды, а крушение надежд – в основание веры» (там же).
Петух, Собака, Свинья, Крыса… БЫК! Ему посвящена целая глава в третьей части – КОРОВА. Встреча с мертвым молодым дельфином, по ошибке названным раздвоенным автором «морской коровой», нагнетает ожидание катастрофы: «ДД, профессионально наблюдавшему смерть особи, вчуже были мысли о ней – и о смерти, и об особи. А тут вдруг он впервые задумался без всякой мысли. Был ли дельфин окончательно мертв? С одной стороны, он, естественно, не был жив. Но так ли уж он был мертв?..» (с. 217). Вся глава, с первых строк, посвящена этому переходу: пьяный на берегу – дельфин – сгорающий Феникс – наконец, КОРОВА: «Ее было много. Корова не бывает такой большой. Она была как кит. Она не отливала ни перламутром, ни даже бельмом. Свет обтекал ее, образуя лужи. Небо, море – освещение коровы было вокруг. Никто не заметил, как изменилось ВРЕМЯ – как погода. Белое, серое, без солнца…Она уже давно ни о чем не думала, корова» (с. 252).
Следующий – Тигр – уже только шкура. Но и шкуру украли. Смерть Семиона завершает ряд. «– Что же вы так плачете, доктор?? – Я представил себе биомассу червей…» (с. 260).
Смерть Кота является, на мой взгляд, кульминацией книги. Вот где, наконец, автором овладевает неподдельное, нераздельное чувство! «Никто не заметил: сначала он был только жив, потом он был более жив, чем мертв, потом более мертв, чем жив, потом только мертв… – никто не заметил. Сильные чувства чем хороши – от них устаешь» (с. 296).
После них можно съесть яйцо Дракона, можно убить несуществующую Змею, пристрелить Коня, упустить Козу, пока не встретишься прямым взглядом, нос к носу, с казалось уже не существующей, а на самом деле единственной реальной – Обезьяной. «Значит, полулев-полусобака. Неприветлив, смотрит исподлобья. С ним не следует встречаться взглядом…» (с. 335).
И это – финал. Пока не взовьется золотым петушком пожар, пожирающий рукопись только что законченного романа. И вы так и не поймете, что же сгорело, – не та ли книга, которую вы только что прочли? Но что же вы тогда прочли? Пепел?
Автор намекает, что это он сам, сам сгорел в этом повествовании. Поверим в искренность его интенций. В конце концов, «в этой книге ничего не придумано, кроме автора» – так начинается вся книга.
Книга окончена в год Петуха – 28 февраля 1993 года.
Прощеное воскресенье. По-видимому, это существенно.
От Петуха до Петуха прошествовали перед нами все звери векторного круга в старательно соблюденной последовательности, волоча за собою свою гибель, столь же последовательно. Что еще может вычитать астролог? Последовательность появления и исчезновения героев, возможно, подчиненных уже другой зодиакальной последовательности? Может, предположив за Гоголем зодиакальное построение «Мертвых душ», пробовал и он сам повторить непреодолимый рекорд Гоголя в своих «Живых душах»? В таком случае, это у него не получилось. Правда, героев этих, похоже, столько же, сколько знаков Зодиака, но кто из них кто? Автору изменяет мастерство (см. список «гостей» на страницах 271–274 или авторскую перекличку «солдат Империи» на страницах 310–311).
Книга начата в год Петуха (1969), продолжена в год Обезьяны (1980) и закончена в год Петуха (1993). Первая часть проживается за семь лет (1968–1975), от Обезьяны до Кота; вторая в год Козы (1979) и заканчивается описанием написания утром 23 августа 1983 года, непосредственно переходящим в действие третьей части – год Свиньи (1983) – главы «Конь» и «Корова»… И еще семь лет сгорают в главе «Огонь» от «незабываемого 1984-го» (год Крысы) до 19 августа 1991 года (год Козы), и лишь сам автор только стареет, но не меняется. Типичнейший Близнец, он всякий раз спасается, подставляя под удар то ту, то другую безответную свою половину: то доктора Д., то Павла Петровича, то самого себя, то его, то бедного Дрюнечку, то Зябликова… «Господи, что я за человек такой, что со мной ни одна тварь ужиться не может!» (с. 288.) Крокодиловы слезы Близнеца.
Но автор и Бык (по году рождения). Тяжелый, неблагодарный знак!
«Бог един, и человек – Его профессионал», – заключает Битов свою «Попытку утопии». Про соединение Быка и Близнеца существует следующая характеристика: «Несерьезный бык. В общем, очень выносливый».
Это «в общем» обнадеживает.
Ай Сноусторм31 января 1995, первый деньгода Деревянного Синего Кабана(перевод с немецкого А. Битова)
Астрологический указатель
[18]
Автору больше нечего добавить. Он лучше с легкостью и готовностью впадет в стиль любимого Михаила Зощенко. И даже, пожалуй, не будет стилизовать. А просто переврет цитату из «Возвращенной молодости»…
Ах, мы тревожимся в особенности за одну категорию людей, за группу лиц, так сказать, причастных…
Эти лица, ну там, скажем, экологи, этологи, психиатры, астрологи, наркологи, антропологи и националисты любых мастей: армяне, грузины, русские, евреи, абхазы, немцы, алкоголики, живописцы, скульпторы, серпентологи, космонавты, путешественники, часовщики, взрывники и т. п., – не говоря о писателях и поэтах, а тем более бардах, а также, ну, скажем, приматологи с ихними женами, родственниками, знакомыми и соседями, лица эти, увидав книгу, содержание которой поначалу несколько напомнит им ихнюю профессию, лица эти, несомненно, отрицательно, а может быть, даже и враждебно отнесутся к нашему сочинению.
Этих лиц автор покорнейше просит поснисходительней отнестись к нашему труду. Автор, в свою очередь, тоже обещает им быть снисходительным, если ему случится читать повести или там, скажем, рассказы, написанные психологом, или психоматиком, или родственником этого психоматика, или даже его соседом.
Автор просит у этих лиц извинения за то, что он, работая в своем деле, мимоходом и, так сказать, как свинья забрел в чужой огород, наследил, быть может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву.
