– Молчи, молчи, все прошло. Я увезу тебя отсюда. Спать, пока главное – спать.
Утром Нил встал рано, быстро собрался, неслышно прикрыл дверь и рванул за молоком в первый открывшийся магазин. Накрапывал дождь, утренние запахи весны наполнили гордый, грязный и голодный Ленинград, и город стал похож на старого бедного интеллигента, собравшегося в филармонию и надевшего парадный костюм времен далекой молодости. Нил мчался по улице, и счастье, которое он так долго ждал, утренним ярким шаром поднималось над ржавыми крышами родного города.
– Я вылечу ее и сделаю самой счастливой на земле. У нее опять вырастут длинные волосы, и она будет закалывать их днем в тугой пучок, а ночью распускать. Мы будем жить на острове и нарожаем кучу детей! Нет, пока надо поправить ее – все остальное потом. Потом, потом…
Нил чуть не врезался в «Жигули», за что услышал в свой адрес много выразительных слов. Все, все теперь было неважно в этой жизни, потому что его сокровище было спасено.
Под ноги ему шлепнулась какая-то тряпка. Нил остановился, посмотрел вниз – и узнал в ней мешочек, висевший на шее Лиз. Он нагнулся, взял мешочек в руки, по тихому шуршанию понял, что внутри лежит листок бумаги. Нил вытащил его, развернул…
«Tu sais, finalement je n’ai pas pu etre avec personne apres toi, c’était comme une obsession. Ou bien tu m’aurais empoisonné par toi-meme. J’ai rencontré des mecs pas mal et meme tres bien, mais des qu’il s’agissait de l’amour ou d’intimité c’est ton image qui apparaissait et tout désir dis-paraissait. Je fais meme pitié a tout ceux qui me draguent. Ces petits cons esperent et souffrent en vain.
Je suis a toi Nil meme si toute ma vie passera en attente… mais je suis persuadée que nous nous retrouverons encore dans notre train en ecoutant son petit bruit sur des rails, en regardant par la fenetre, en bu-vant du thé dans les verres… Tu t’en souviens ces supports en ferraille rigol-lots?…et de se souvenir, et de rigoler, bien sur de rigoler sur notre passé qui était si stupide.
Et on se mariera a Paris et je ne manquerai pas de mettre les gants blancs et les petites filles en robes en dentelles porteront des bouquets de fleurs.
Ah, j’ai oublié de te poser une question, si tu savais jouer aux échecs. J’aurais bien voulu que tu apprennes ce jeu a notre fils. Je vous imagine as-sis sur la véranda en train de déplacer ces petites pieces magiques et il fait si silencieux chez nous, si calme, parce que je ne viendrai jamais vous deranger. Pourvu que tu rentres le plus vite possible… ou moi, je…»[36]
Нил стоял у парадной в оцепенении, потом поднял голову и посмотрел наверх, но увидел только тонкие руки, белеющие над перилами балкона.
– Lise!!! Lise!!! Non! Tu prendras froid! Je cours…[37] – почему-то по-французски прокричал Нил и рванулся в парадную.
Монументальный лифт не работал, и он бегом взлетел на шестой этаж. Палец вжался в кнопку звонка.
– Кто там? – послышался, наконец, сонный старушечий голос.
– Бандероль. Ценная.
Дверь в бывшую квартиру Яблонских, соединенную с его каморкой тем самым балконом, на котором стояла Лиз, чуть приоткрылась. Этого было достаточно.
Нил отпихнул мелкую старушонку и рванулся по знакомому коридору.
– Караул! – заголосила старушонка. – Бандиты!
Из туалета вынырнул какой-то лысый субъект, но, увидев несущегося прямо на него Нила, занырнул обратно.
На кухне тетка уронила чайник.
Нил со всей силы надавил на шпингалет и распахнул балконную дверь.
На балконе Лиз не было.
В комнате – тоже. Только вещи разбросаны, будто после лихорадочного обыска.
В ванной тоже никого.
Через открытую балконную дверь Нил услышал крики и женский визг.
Он перевесился через грязные перила и посмотрел на улицу…
Летя по лестнице вниз, он расталкивал народ, высунувшийся из своих каморок на доносившиеся с улицы вопли.
Он поднял ее почти невесомое тело и, не понимая, что делает, понес по улице. Люди шарахались в разные стороны, машины тормозили рядом, но Нил не видел и не слышал ничего…
– Руки! – гавкнул мент, и наручники больно стянули запястья.
В крытом кузове было темно, разило перегаром и блевотиной. Холод лютым ознобом заколотил всего Нила. Он опустился на пол и закрыл глаза.
«Я не смогу научить его играть в шахматы, потому что его нет, а теперь не будет никогда…»
Нил завыл зверем, но никто не слышал его крика.
– Корбо, на выход! С вещичками!
– Не журись, паря! – осклабился беззубым ртом вертлявый субъект с проваленным сифилитическим носом. – В «Крестах» лафа тебе будет, ребята там фартовые, француженок любят.
– Ты, Дуст, не того на измену сажаешь. – Неопрятный грузный бродяга высморкался в пальцы, обтер руку об штаны. – Не видишь, фраерок с вольтами, ему твои подначки до фени… На-ка конфетку, милай.
Он достал из кармана добротного кожана, принадлежавшего прежде Нилу, барбариску в мятой, облепленной табачными крошками обертке.
– O, merci beaucoup, Monsieur, je suis tres reconnaissant[38]…
Нил жадно схватил леденец, развернул, закинул в рот.
Бродяга со значением посмотрел на Дуста: мол, а я что говорил.
Железная дверь в «отстойник» при отделении милиции со скрежетом отворилась.
– Ну… – поигрывая дубинкой, процедил сержант.
Нил послушно шагнул к дверям.
– Руки, – флегматично напомнил сержант.
Заложив руки за спину, Нил, конвоируемый сержантом, прошел длинным серым коридором и оказался в глухом дворе, обнесенном по периметру высокой кирпичной оградой.
Впритык ко входу стоял зеленый фургон автозака.
– Мордой в стену! – приказал Нилу сержант и стукнул дубинкой в стену фургона. – Эй, на бригантине, принимай добро!
Что-то скрипнуло, об асфальт стукнули подошвы сапог, зашуршали бумажки.
– Этот, что ли? – спросил молодой голос.
– Этот. – Сержант ткнул Нила в спину. – Полезай.
С крутой подножки Нил ступил в спертый полумрак, пропитанный вонью немытых, спрессованных тел.
– Вам прямо, – насмешливо произнес сзади тот же молодой голос. – Отдельное купе.
Нил с трудом, склонив голову и пригнув колени, втиснулся в железный ящик. Хлопнула дверца, и мир погрузился в полную черноту…
– Басов!
– Фуя! Кто Богданов?
– Я Богданов.
– А ты? Фамилия?
– Богданов-Березовский.
– Ну так ептуть?.. Богданов-Березовский!
– Я!
– То-то… Брюханов!
– Я!..
Окрики переклички, команды, перемежаемые матюгами, скрежет ворот, замков, засовов, заливистый лай конвойных псов – все эти звуки мучительно били по мозгам, отдаваясь в железных стенках. Нил застонал и, насколько хватало сил и пространства, стиснул уши ладонями.
– Ну все вроде! Закрывай!
«Как это все? А я?» – подумал Нил, но голоса не подал. Забыли и забыли. Захотят – вспомнят, а туда, куда сгрузили прочих пассажиров, ему не очень-то и надо…
Автозак взревел мотором и вскоре, как по звукам понял Нил, опять катил по городским улицам.
Вот остановился, судя по всему, на светофоре.
Лязгнула и открылась дверка. Даже тот жалкий свет, что проникал сквозь матовое, зарешеченное изнутри стекло, заставил Нила зажмуриться.
– Прошу в салон, – сказал парень в зеленом бушлате. – Там удобней будет.
Нил на полусогнутых перебрался в «пассажирский» отсек и, с наслаждением потирая затекшую шею, плюхнулся на деревянную скамью.
Молодой конвоир хмыкнул и заложил на засов зарешеченную дверь в тамбур.
Тронулись. Сквозь решетку Нил видел подпрыгивающий на дорожных колдобинах белобрысый затылок, слышал не лишенный приятности тенорок:
– Над Китаем небо сине, меж трибун вожди косые… Так похоже на Россию, слава Богу, не Россия…
На повороте Нила повело вперед. Чтобы не свалиться, он ухватился за скамейку. Пальцы уцепились за что-то бумажное. Нил с радостным удивлением поднес к глазам почти полную пачку «Явы». Рядом нашлись и спички…
– Конечная, поезд дальше не пойдет. – Парень в бушлате раскрыл узкую дверь. – Гражданин, прошу на выход.
Он помог одеревеневшему Нилу спуститься, а сам проворно вспрыгнул на подножку.
– Газуй!
– А как же?.. – начал опешивший Нил.
– Счастливо оставаться!
Дверь автозака захлопнулась перед носом.
Нил закашлялся от пыли, поднятой отъехавшими колесами.
Через несколько секунд, когда глаза приспособились к нормальному дневному свету, он увидел, что стоит на обочине грунтовой проселочной дороги. По одну сторону зеленел хвойный лес, по другую тянулся не менее зеленый металлический забор. В лесу щебетали птицы, за забором разорялся Валерий Леонтьев.
Нил стоял, ничего не соображая.
– Вам сюда, – услышал он откуда-то сбоку знакомый голос и обернулся. – Ну наконец-то! А мы вас обыскались, Нил Романович!
У открывшейся в заборе неприметной калитки улыбался Константин Асуров…
– Так, ну-ка повернитесь… Ручку поднимите, пожалуйста, согните… Теперь ножку… Так, так… – Старый портной Журкевич отошел на два шага, прищурился, оценивая свое произведение. – А вы говорите – Армани, Бриони. Мы тоже не лаптем щи хлебаем, немножко кое-что умеем, как видите.
Нил тактично промолчал. Ничего более монструозного ему еще не доводилось надевать. Тяжелый синий габардин давил на плечи, сковывал движения. Зеркала рядом не было, и Нил не мог определить, насколько этот костюм старит его на вид, по ощущениям получалось лет на пятнадцать. В комплекте с жестко накрахмаленной рубашкой и однотонным бордовым галстуком – на все двадцать.
