Ознакомительная версия.
Квартеры россыпью летели в телефонный аппарат, а Ленка всё искала мою любимую вещь.
– Нету, на фик! – расстроил меня лёгкий акцент в трубке. – Может, ты в самолёте забыл?
Точно! Я ведь снял её там, потому что в салоне было тепло. Народу летело мало, и когда мы приземлились, яркий свет не включали. Через минуту мы все уже были в аэропорту. Американка, наверное, упала между кресел, а я её не заметил, покидая самолёт.
– Иди в представительство компании, – наставляла меня голосом сестры телефонная трубка. – Они обязаны найти вещь и доставить её владельцу.
– О чём ты говоришь? – Ленка совсем обамериканилась за годы жизни в Штатах, забыла простую аксиому – что упало, то пропало. – Кто её будет искать, а потом ещё и везти чёрт-те куда, в какой-то там Магадан?!
Вышел я на улицу, закурил с расстройства. Постоял под моросящим дождичком, успокоился немного и подумал: а почему не попробовать? Что я, собственно, теряю? Времени у меня много, так что – вперёд!
Со своей визжащей телегой я подкатил к большой чёрной женщине, по всей видимости, уборщице. Она сидела на стуле, закрыв глаза, и, сложив руки на животе, отдыхала.
Мне стало неловко беспокоить рабочего человека по пустякам, и я притормозил в нескольких метрах от дамы. Поздно, эта тележка кого угодно разбудит! Женщина открыла глаза:
– Чем могу помочь?
– Мэм! – я кратко, но эмоционально поведал работнику аэропорта о своей беде.
– Самолётом какой компании вы прилетели, сэр?
– «Аляска Эйрлайнз», мэм!
Дама шумно поднялась со стула:
– Следуйте за мной, сэр!
Так мы и вошли в грузовой лифт: крупная чёрная мэм и расстроенный русский сэр с кучей багажа на визжащей тележке.
Из множества представительств компаний в этот поздний час свет горел лишь над стойкой с вывеской Alaska Airlines. Две симпатичные барышни в униформе тоже собирались было уходить, но учтиво выслушали печальную историю своего незадачливого пассажира.
– Конечно, вещь стоит немного, – мой голос дрогнул, – но она дорога мне, как подарок любимой сестры…
В финале этой грустной повести для полной картины мне оставалось только пустить слезу.
Обаятельные девушки поспешили успокоить:
– У нас ничего не пропадает. Надо лишь заполнить анкету, и скоро вы получите подарок вашей сестры.
Мы довольно быстро заполнили все пункты заявления о потере. Фамилия, имя, рейс, место… Когда дошли до цвета американки, я вдруг задумался – а какого, действительно, она цвета? Вроде как чёрная, или тёмно-фиолетовая?
– Может быть, Deep Purple? – рассмеялся я.
Девушки не поняли причины моего внезапного веселья. Пришлось сказать несколько слов о британской группе «Дип Пёрпл». Молодые леди переглянулись и пожали плечами. Но когда я запел припев из Smoke on the water, обе барышни дружно закивали: «Знаем, знаем!», а одна даже довольно сносно воспроизвела известное во всём мире гитарное вступление к этой песне.
Сколько раз я пел «Дым над водой» на танцах, в кабаках, в компаниях, опять в кабаках. А помнится лишь одно исполнение. Той январской ночью, в пустом аэропорту далёкого Сиэтла, в компании двух симпатичных представительниц компании «Аляска Эйрлайнз».
Недели через три мне позвонили:
– Для вас посылка.
Я поехал и забрал свою американку.
На четвёртом курсе я вдруг полюбил сольфеджио. Полюбил, конечно, громко сказано, но то, что к этому ранее нелюбимому предмету я стал относиться намного лояльнее – факт!
В начале учебного года нашу группу из народников и оркестрантов пополнили двое.
Олег Попов второй раз начинал выпускной курс, потому что предыдущая попытка сорвалась из-за серьёзных проблем с военкоматом. С этим органом местного военного управления, как известно, шутки плохи, поэтому, когда Попову предстояло выбирать между службой в армии и репризой последнего года обучения, он не раздумывал ни секунды. За месяц до госов Олег ушёл в академический отпуск, и довольный таким раскладом, спокойно дожидался начала своего второго четвёртого курса. Повторение – мать учения!
Пикунов перевёлся к нам с заочного отделения, которое прикрыли, а окончить училище и получить диплом Юре очень хотелось.
Оба «новеньких» были превосходными музыкантами. Каждый из них занимался музыкой с детства и имел превосходный слух. Уроки сольфеджио для них были не более чем лёгкой прогулкой себе в удовольствие, а диктанты они писали – так просто играючи. Встретившись за одной партой, новички нашей группы объединились в мощный тандем, доводя процесс написания диктантов до мистически быстрого.
Эти два полугения договаривались, кто из них пишет верхний голос, а кто – нижний. Разницы – никакой, выбирали по настроению. Мне тоже было всё равно, кто там и что пишет. Я сидел тихонько между ними, не мешал, не лез с подсказками, а только ждал, когда можно будет списать готовый диктант. Долго ждать себя товарищи не заставляли – после второго исполнения голоса были прописаны, после третьего – отредактированы и сведены в цельное двухголосное произведение. Теперь можно сдавать свои работы и пинать балду до второго часа пары – сидеть в курилке и болтать о всякой ерунде. Что они с удовольствием каждый раз и делали.
Чуть позже к их компании присоединялся и я.
Выйдут из класса Попов с Пикуновым, получив свои законные пятаки, я же пока сижу на месте. Сосредоточенно вглядываюсь в свежесписанный диктант, тычу в него карандашиком, ластиком усердно что-то стираю. Идёт работа, кипит дело! Проходит несколько минут, формальности соблюдены, я поднимаюсь, на ходу якобы вношу в текст последние правки и сдаю свой труд на проверку. Елена Геннадьевна Розанова – педагог молодой, недавно с консерваторской скамьи, прекрасно всё понимает, кто есть кто и на что он способен. Но коль не пойман – не вор!
Быстро пробежав глазами по заполненному нотному стану и убедившись лишний раз, что перед ней – точная копия двух предыдущих работ, Елена Геннадьевна рисует на листке пятёрку. Правда, при этом смотрит на меня нехорошо, не по-доброму, но выводит и в журнале пять баллов. А мне уже всё равно, как она смотрит, это её дело. Для меня главное – результат.
И всё же – сколько верёвочке не виться…
Экзамен мы сдавали в двух группах. В первой были собраны сильные, по мнению педагога, учащиеся, во второй – все остальные. Меня и моих закадычных друзей Розанова развела по разным группам. Как я не пытался доказать несправедливость этого волюнтаристского решения, предлагал преподавателю заглянуть в журнал и посмотреть, какие у меня были оценки за диктанты, всё было напрасно! Елена Геннадьевна, улыбаясь, слушала меня молча. Опять она улыбалась не по-доброму.
Для меня наступил момент истины!
В предчувствии неотвратимой беды настроение, быстро миновав нулевую отметку, стремительно ушло в минус.
Тоскливо слоняясь по коридору, я ещё зачем-то послушал за дверью, что писали в «той» группе, и совсем впал в транс. Тема одной из прелюдий ХТК Баха прозвучала похоронным маршем моему диплому.
Как зашёл в класс, как взял лист нотной бумаги с печатью и уселся за стол у окна – помню смутно. Сидел я себе, смотрел в окошко и думал скорбно. На фига я столько лет мучился? Бывало, занимался на инструменте столько, что губы лопались и сочились кровью. Ради чего вставал ночью, чтобы, протащившись через вьюгу, прийти в училище одним из первых, занять класс и уже в шесть утра дудеть на тромбоне? Зачем я столько времени провёл в библиотеке в наушниках над клавирами и партитурами, изучая ненужную теперь музыкальную литературу? К чему эти полуночные бдения у фоно с теорией, гармонией, тем же сольфеджио?! Зачем вчера, например, сидел допоздна с программой по общему фортепиано? Хорошо, ума хватило одну простенькую вещь взять, которую на втором курсе играл. И Розанова её знает, сидит вон, наигрывает…
Что?!
Громадным усилием воли я заставил себя не крикнуть от неожиданности популярное нецензурное слово, не засмеяться от безграничного счастья, не запрыгать от безумной радости! «Менуэт» Леопольда Моцарта, который я играл по общему фоно и знал назубок, вот что было темой нашего диктанта!
Как я ни старался, своё возбуждённое состояние мне не удалось скрыть. Розанова приняла мою ёрзание на стуле за отчаяние, в который раз нехорошо улыбнулась и, утрируя под официоз, сказала:
– А это – специально для Бочарова.
И повторила знакомые мне до нотки все шестнадцать тактов.
Леночка ж ты Геннадьевна! Дорогой ты мой педагогище! Гордись своими учениками. Ты бы могла сегодня вообще ничего не играть, а просто объявить:
– Леопольд Моцарт, «Менуэт». Ми-минор, три четверти.
И всё, уходи. Не знаю, как там все, но твой-то лучший ученик, Геннадьевна, даже без единого исполнения этой пьески напишет всё правильно!
Каковы учителя – таковы и ученики.
Надо было видеть лицо Розановой, когда я первым подошёл к её столу и чуть небрежно положил на него листок с диктантом. Елена Геннадьевна посмотрела на меня так пристально, что стало немного не по себе – не читает ли она мысли? На всякий случай я отвёл взгляд и постарался думать о чём-то отвлечённом. Хотя какое там!..
Ознакомительная версия.
