Он с опаской присел на софу, та скрипнула и провалилась под большим Левиным телом на глубину, раза в два с половиной превышающую требуемую, что тут же зафиксировал его седалищный орган. В этот момент дверь распахнулась, и Анжелка ввела еще двоих работниц «сказочного» цеха, одетых в черные ажурные чулки на широких резинках и во что-то наподобие комбинаций.
– Снежана! – представила она ближнюю к ней девушку с толстыми ногами и низкой жопой и сделала вместо нее книксен. Девушка улыбнулась хорошо, не натужно, почти по-матерински, и вытерла рот тыльной стороной ладони.
– Машуха! – представила она другую девушку и на мгновение смутилась. – Ну, то есть Маша… Это просто отец ее так зовет… В Оренбурге… – За Машуху Анжелка тоже сделала книксен.
Маша так же по-доброму улыбнулась и точно по такой же технологии вытерла рот. Она, в отличие от Снежаны, была высокой, худой, с голенастыми журавлиными ногами, длинными, но не стройными, а буквой «икс». То, что они доедали картошку на бегу, за секунду до служебного выхода, не вызывало ни малейшего сомнения.
– Из Оренбурга? – переспросил Лева. – Маша? Ты, стало быть, капитанская дочка?
Машуха не поняла:
– Не-е-е, у меня отец прапором был, он уже щас не служит. Его придавило тогда этим… на гусеницах… который ракеты возит… Гусеница слетела, когда они ее натягивали, и перебила ему ноги… обои… Он щас лежит дома, с матерью… Мать меня в Москву услала после… на оптовый рынок, говорит. Ну, а я в «Сказки Востока» устроилась, к девчонкам.
«Господи… – подумал Лева, – Господи Боже мой…»
Такое количество примитивной и ужасающей правды, пришедшейся на единицу Левиного досуга, ему приходилось воспринимать не часто.
– Ну, а вы откуда, девочки? – спросил он двух других, чтобы растворить неприятный осадок от оренбургской истории.
– А мы молдавские. – Анжелка обняла Снежану за плечи. – С Тирасполя… Не с самого, но рядом почти… Так, вы кого берете?
– Тебя, лапушка… – вздохнул Лева, – тебя берем…
Выбора не было… Восточная сказка плавно перетекала в короткую несмешную историю родом со среднерусской низменности…
– Ага, – обрадовалась Анжелка, – вы пока раздевайтесь, счас я полотенчик дам…
Снежана и Машуха, честно отстояв смотрины, быстро вышли из комнаты и, как были, в чулках на резинках, понеслись в кухню, очевидно, доедать картошку.
– Только это… У нас плотят вперед, пожалуйста, по тарифу… Вы на час или как?
– Конечно, конечно, – засуетился Лева, доставая деньги, – на часок, если можно… Куда мне пройти-то?
– А со мной, – пригласила его Анжелка, – вы снимите все, совсем, и наденьте вот это, вот. – Она сняла с батареи раскинутое вширь полотенце и протянула его Леве.
Полотенце было неопределенно-серого цвета, слегка влажное и немного попахивало тиной.
«Господи… Видела бы это Юлька… «Сказку Востока»…» – пронеслась в голове дикая в своей ирреальности мысль.
С полотенцем на бедрах, в чужих, сорок шестого, не меньше, размера шлепанцах, Лев Георгиевич, главный инженер проектно-конструкторского института федерального значения, шлепал арктическим пингвином по полутемному страшному чужому коридору, ведомый бесстрашной Анжелкой, недорогой покорительницей мужских сердец, чьи обладатели уже расплатились вперед…
– А родителям-то что рассказываешь? – Он подтолкнул ее в спину. – Ну… про работу…
Она зажгла свет в туалете и открыла дверь в ванную, пропустив его вперед.
– Только у нас здесь свет через окно. – Она задрала голову и кивнула на стеклянный проем между ванной и туалетом. – Этот перегорел, а хозяйка не меняет… Говорит, вам и так нормально… Нечего, говорит, тут намываться… Намываться – в баню ходите, а тут работа… Мы здесь, вообще-то, четвертый день только работаем, а Машуха – второй. Раньше я на выезде работала, больше не хочу… Чуть один раз не убили… Менты пьяные, между прочим… Ну потом, правда, отпустили, но деньги все отобрали, до копейки…
Лева присел на край облупившейся ванны, ему не хватало воздуха… Анжелка не умолкала:
– А родителей-то у меня – мать да старший брат. Мать не знает, я ей говорю, секретарем-референтом работаю, в фирме. А брат знает, но я за это каждый месяц денег шлю, ему и для матери, но он матери, наверно, не дает, все сам пропивает, работы там нет никакой, правда, он и раньше всегда пил, сколько себя помню…
«Ужас! – подумал Лева. – Просто настоящий тихий ужас…»
Он сделал глубокий вздох. Анжелка тем временем включила воду.
– У нас из шланга только горячая, а в кране – холодная, мы вот так смешиваем. – Она поднесла рукоять душа к крану, сняла с полотенцесушителя колготки и крепко обмотала ими конструкцию. – Так будет нормально… А вы залазьте туда, я вас помою… Нам положено…
Она потянула с него полотенце, оголив рыхлые клиентские телеса. Лева, не зная, как себя вести в подобной ситуации, сколь деликатной, столь и идиотской, послушно залез в ванну и спросил:
– А ты, значит, со мной?
Анжелка быстро скинула с себя кофту и юбчонку, предъявив конструктору свою нежнейшую девятнадцатилетнюю плоть. Честно говоря, все там было ладно и складно.
– Не, я туда не пойду… – сказала она, как ему показалось, испуганно. – Я вас отсюда помою. – Она наполнила тазик водой из горяче-холодной конструкции и вылила Леве на плечи и грудь.
– А почему оттуда? – удивленно спросил Лева, забыв на миг про неприкрытый срам. – Ты же все равно намочишься…
Она опустила глаза и тихо произнесла, продолжая намыливать Леву шампунем, в основном в паху и под мышками:
– Мы боимся туда… Мы из тазика моемся…
– Да почему, черт возьми? – почти вскричал главный инженер, смахнув с носа шмат мыльной пены. – Почему из тазика?
– Потому что там вон чего, – тихо сказала Анжелка, указав рукой на желтое днище ванны, – сами смотрите…
Лева опустил глаза и присмотрелся. И только он хотел уже по производственной привычке выдать молодой идиотке пару слов, включая непечатные, как увидел нечто, что заставило его захлопнуть начальственную пасть, прикусив несдержанный язык… Вода унесла остатки пены, и по всей поверхности днища явственно проявились отпечатки детских ступней. Их было довольно много, половина из них смотрела пальчиками к центру ванны, другая – тоже, но с противоположного конца. Лева машинально растопырил ноги, не желая наступать на детские следы.
– Что это? – спросил он девушку. – Рисунки? – Больше ему в голову ничего не пришло.
– Мы не знаем, – тихо ответила Анжелка.
Вид у нее был виноватый
– Мы боимся… У нас Каринка из-за этого вчера съехала. А мы с ей сильно дружили…
Надо было что-то делать… Лева присел на корточки и потрогал следы пальцем. Анжелка настороженно следила за ним. Затем он попробовал поцарапать их ногтем – результата не было…
– Может, протравлено?.. – задумчиво спросил он сам себя. – Через эмаль…
– Мы уж чем только не пробовали, – сообщила девушка, – и химией всякой, и так терли… Все равно ножки видно, ничего не берет… – Внезапно она всхлипнула: – Каринка сказала, у того детей не будет, кто постоит на них… Вы лучше тоже вылазьте… И зачем я вам сказала…
Лева сел на борт, совершенно забыв о своей наготе, и свесил ноги наружу. Детей рожать он вроде больше не планировал, но вместе с тем подобное ущемление перспективы на потенциальное отцовство его совсем не привлекало.
– А чего же ты мне только сейчас говоришь?.. Когда я уже постоял?.. – спросил он с раздражением. Впрочем, он моментально опомнился, пытаясь превратить все в шутку: – Ладно, дочка, веди дальше… Это я так… Для смеха…
– Пошлите… – Анжелка размазала кулаком глаза, и вновь их путь лежал через полутемный коридор, теперь уже во вторую, «рабочую», комнату.
– Вот здесь ляжьте, пожалуйста… На живот… Я вам сначала массаж сделаю…
Лева снял с бедер полотенце и опустился на тахту. Анжелка включила музыку из переносного двухкассетника. Второе гнездо для магнитной кассеты не работало и использовалось, вероятно, в качестве пепельницы, поскольку крышка его была откинута и оттуда торчал окурок. Но первое гнездо работало исправно, и из магнитофона, слегка дребезжа, раздавались звуки японской мелодии. Лева сразу узнал ее…
Когда-то, незадолго перед свадьбой, они с Юлькой, по постстуденческой бедности, забрели вечером в Ботанический сад и обнаружили там, в глубине его, маленький аккуратненький садик, с крупными камнями и журчащими ручейками. Садик был стилизован под японский Сад камней… Это было как раз в момент закрытия Ботанического сада, но из репродуктора продолжала еще звучать японская мелодия, до одури нежная и пронзительная. Они стали целоваться и целовались долго и страстно, пока божественная музыка не затихла и не стало совсем уже темно. И тогда они, не сговариваясь, молча встали, взялись за руки и пошли в темноту, в экзотическую зелень мха обыкновенного южного или как-то там еще, и они любили друг друга, извиваясь и давя молодыми телами этот образец лесного покрытия южных районов средней полосы… А потом они убегали от ночного сторожа, давясь от смеха, и, перелезая через чугунную ограду, он пропорол себе плечо ее кованым острием, но все равно они не могли расстаться и насладиться этим вечером и насытиться друг другом… И потом он целый месяц ходил на уколы от столбняка, и вот он, этот шрам…
