– Куда лезут? Фанаты х… вы.
– Димон, в плаще, чур, мой.
Стрельба усилилась, воскрес пулемет, а очереди стали гуще и злее, как будто подтащили патроны.
– Слышь, – сосед тряс Виктора за плечо, – давай за грузовик. Там надежнее. И свою прихватывай. Скажи своей…
Военный грузовик, еще недавно таранивший стеклянные двери, стоял метрах в пяти от них, и за ним было какое-то копошение.
– Подстрелят, – сказал Виктор безнадежно.
– Не подстрелят. Жди: пулемет заткнется, значит, лента кончилась; пока он менять ее будет, мы и проскочим.
– Так не один же пулемет стреляет.
Сосед повернул к нему смутное заросшее лицо и обдал горячим дыханием:
– Пулемет всего хуже. Они не ждут, что мы побежим. Не целятся… Они дальше пуляют, по улице. А нам всего надо пять сек. Ты весь не вставай, согнись. Или катись.
– Слышала? – Виктор повернулся к Олесе.
– Слышала. Бежим?
– Погоди, ты что!
Потом пулемет взял паузу, и все трое тенями перекинулись за грузовик – их встретил мат, потому что было дьявольски тесно и они по очереди налетели на седого фотографа, который был без сознания; его спасителя сразила пулеметная очередь. Здесь сидели пышноусый северный тип с автоматом между ног, щекастый мальчонка в омоновской каске, куривший в кулак, женщина в пуховом платке, повторявшая какие-то заклинания, мужчина с дымной шевелюрой и диктофоном, и еще, мешая, торчали тяжелые ботинки двух мертвецов, засунутых под днище.
– Пулемет замолчит, а мы дальше побежим? – спросил Виктор бородатого.
– Слышь, сиди! Увидят – сразу положат.
– Вить, – вдруг как-то по-домашнему позвала Олеся. – Меня торкнуло вроде.
– А? – испугался он. – Где?
– Ерунда. Не болит, а ноет. Я бежала, и меня в плечо, как молотом. Меня отпустило уже. Боли нет, – она словно уговаривала саму себя, что всё нормально, – может, и раны нет.
– Где? – Виктор ощупывал ее куртку – цела, сухая, стянул непослушными руками, и руки задрожали так, что не смог ничего делать: ворот белой блузки был мокрым от крови.
– Слышь, я в этом деле малость понимаю. – Мужик, посоветовавший им грузовик, строго отстранил Виктора, наклонился, с силой рванул ворот по самую грудь. – Да-а…
– Ну что там? – спросила Олеся, слегка капризничая. – Блин, холодно.
Мужик жевал в бороде губами, испытующе смотрел на Виктора:
– Почти в шею. Навылет. Ничего, жить будет.
Теперь он с треском рванул свою рубаху, черную, и заправски завязал Олесе предплечье, протянув у нее подмышкой длинный лоскут.
– Ты как? – Виктор приобнял ее и, не удержавшись, чмокнул в щеку.
– Немного это… всё плывет… – сказала она с неловким смехом.
– Скорая есть? – Он обернулся и удивился.
Он ожидал увидеть пустую улицу, но люди оставались, их, пожалуй, были сотни: они стояли кучками, подальше, кто-то лежал, кого-то несли, кто-то бежал, пригнувшись, больше всего народу было на той стороне, у другого подъезда. Там и тут сверкали слепые пули, будто высекая искры. Невдалеке пылал автобус, оранжевый огонь вырывался из окон и лизал небо. “А если грузовик загорится?” – подумал Виктор, и, как назло, цокающий звук раздался слева и справа – это стали стрелять вблизи, похоже, полируя местность у подъезда; кабина железно загремела.
– Повторяй за мной, – Виктор взял Олесино запястье, ловя нехороший нитяной пульс. – Один, два, три, четыре, пять. – Где-то он слышал, что от потери сознания может спасти счет. – Повторяй! Так надо, повторяй! Ты слышишь меня?
Она качнулась, улеглась затылком ему на колени:
– Два, четыре, четыре, восемь, два, два, пять.
– Тебе плохо? – он легонько встряхнул ее голову.
– Это мой телефон, – судя по голосу, она бодрилась.
– Точно! – обрадовался Виктор. – Будем повторять твой телефон. Назови еще раз! Олеся! Ты здесь?
Они называли и называли цифры, он быстро заучил ее номер и, замечая, что она плывет всё глубже, встряхивал ее голову, даже разок хлопнул по щеке. Он предложил называть эти же цифры наоборот, с конца в начало, но она не справлялась.
– Анекдот вспомнил: чем закончится перестройка? Перестрелкой! – Дымчатый негромко заржал, словно заискивая перед реальностью. – Дорогой, угостишь табачком?
Мальчонка в каске молча протянул пачку с отдельно торчащей сигаретой.
– Это не перестрелка, а расстрел, – тихо сказал усач с автоматом.
– Простите, можно обратиться? – Дымчатый подсел к нему ближе. – Я журналист, лицо нейтральное. Не для записи, для себя. Я одного не могу понять…
Усач не шевельнулся.
– Я одного не могу понять, – продолжил дымчатый как бы виновато, – зачем вы стреляли? Из гранатомета – зачем? Думали, сойдет?
Усач заерзал, точно вопрос задел за живое:
– Мы не стреляли. Это они сверху… гранату… светошумовую…
– Далось вам это Останкино…
– Приказ есть приказ.
– Правильно, что Останкино! – бросил Виктор, отрываясь от Олесиного пульса. – Это для них нервный узел!
– А для вас это что? Праздник непослушания?
– Почему? – не понял Виктор.
– Потому что потом бывает ата-та. Ремнем по голой заднице. Детский сад на выезде. – Дымчатый говорил увлеченно, очевидно, осмелев. – Вы же знаете: у Ельцина – силовики. Министр МВД Ерин. Он блокировал Белый дом, он разгонял ваши митинги. Теперь получите министра обороны Грачева. Армию получите. Сидели бы, не рыпались, изображали жертву. Авось чего-то и высидели бы. – Окурок резко черканул по асфальту.
– Мне всё равно, – сказал усач спокойно, всё так же тихо, как о давно определенном. – Если сейчас выживу, то вернусь в Дом Советов. Встану на Горбатом мостике. И никто меня оттуда не уберет – ни танки, ни самолеты.
– Как ваша фамилия? – На диктофоне загорелся зеленый огонек.
– Ермаков.
– Кто вы, откуда?
– Офицер, из Таллина, – усач равнодушно пожал плечами.
Через несколько минут, разбрасывая ярко-голубые всполохи, к ним прорвалась скорая и остановилась в нескольких метрах.
– Раненые есть? – крикнули из открытой двери.
– Есть! – откликнулись все.
Скорая развернулась, попятилась задом и подъехала вплотную, прикрытая грузовиком, правда, сейчас по ней не стреляли. Внутри горел свет, лежало тело, на полу была кровь.
Загрузили седого, Олеся забралась сама, опираясь на Виктора. Женщина в пуховом платке занесла ногу, влезая следом.
– Вы куда? – санитар мягко отодвинул ее. – Мест нет.
– “Эхо Москвы”, Союз журналистов, – дымчатый наскочил, распахнув корочку.
Усач угрожающе поднял автомат и пригласительно мотнул головой:
– Так, быстро все туда. Я сказал!
Подталкивая друг друга, они набились внутрь.
– Вы сделайте что-нибудь, – забормотал Виктор, удивляясь, какой санитар молодой, лет восемнадцати.
– Что мы можем в такой тесноте? Ща жгут наложим резиновый. – Тот посмотрел сквозь него и, подавшись вперед, надрывно, по-гусиному крикнул: – Склиф!
Несколько градин звонко ударили по капоту.
Человек с марлевой повязкой, закрывавшей половину лица и набухшей клюквенно-красным, отчаянно захохотал.
– Что это он? – тревожно спросил журналист.
Ему не ответили. Марля скрывала лоб, глаза и нос, был только рот, из которого рвался хохот, заливистый и дурной…
– Чего смешного? – спросил мальчонка с осуждением.
– Весельчак чертов, – добавила женщина в платке.
Усач хмуро поправил автомат между ног.
Человек хохотал от души, как будто пел, раскатисто и мощно, заглушая мигалку и выстрелы.
– В голову попало, бывает, – санитар наклонился, рукавом халата вытер пену с перекошенного прыгающего рта. Хохот вдруг оборвался.
– Держись! – сказал Виктор, гладя Олесины темные волосы. – Мы найдемся! Мы скоро встретимся! Ты очень смелая! Очень!
По крыше лязгнуло, и все инстинктивно пригнулись.
– Королёва проехали? – осведомился усач. – Королёва, говорю, проехали? Тормози! – громко скомандовал он. – Тормози! – Скорая остановилась. – Ну, я пошел.
Виктор бережно передал Олесю санитару, поцеловал ее и, крикнув: “Я к тебе в больницу приеду!” – выпрыгнул из машины. За ним мальчонка, бородач, журналист, и лишь женщина в мохнатом платке решила уехать подальше.
Виктор не знал для чего, но, как и все, потопал обратно – в сторону выстрелов.
Через минуту он спохватился: наверно, нужно было сопроводить Олесю до Склифа.
Люди стояли группками или шли – из Останкино и в Останкино. Ему попался старик, который, шаркая и горбясь, брел оттуда, придерживая правой рукой перебитую левую.
На обочине стоял черный мерс, из открытого окна донесся лихой голос:
– Братва, ментов валят! Погнали за стволами!
Когда, растеряв спутников, Виктор вернулся к телецентру, там лупили уже из второго здания, где сегодня всё начиналось, на что щедрее стали палить из здания напротив.
В роще, за которой, чуть посеребренная прожектором, скользко мерцала башня, просматривалась толпа. Виктор свернул туда, где было темно, гудели голоса, кто-то спорил, и сразу попал в кружок парней; тут же на палых листьях стояли бутылки с длинными светлыми кляпами.
