Ознакомительная версия.
Ты ото тьмы освобождаешь взор;
Всемирный свет, небесно-осиянный,
Ты, вея, чрез вселенную летишь
Бог, могучий, первородный.
5. Дядюшка Ли Сон пятый «восточный»
Сколько себя помню, я всегда была вместе с дядюшкой Ли. Помню его острую седую бородку, смеющиеся глаза, лучистые морщинки, покрывавшие лицо. Дядюшка Ли был неизменно весел и добр.
Мне повезло. Я ведь была чужой девочкой. Он подобрал меня, когда мне было два года. Давно уже шли опустошающие войны между Востоком и Западом. Дядюшка Ли рассказывал, что нашел меня возле трупа матери – совсем молоденькой женщины. Видимо, она прикрыла меня своим телом, когда в хижину ворвались воины. Дядюшка Ли видел, как они с гиканьем и свистом унеслись из деревни, разгоряченные, и пьяные от крови. Дождавшись, когда последний воин скроется из виду, он пошел в деревню, стараясь найти тех, кому можно еще помочь. Увы! – воины убили всех.
Убили просто так, потому что несколько десятилетий война их единственная работа. Только меня нашел он на окраине села в убогой хижине: видимо, воины устали и не так тщательно обыскали дом.
С тех пор я всегда была с ним. Дядюшка Ли играл на скрипке, и зарабатывал на пропитание тем, что шел от села к селу, из города в город, наигрывая свои чудные мелодии. Инструмент этот совсем не знали на берегах Желтой Реки. В детстве один католический монах забрал дядюшку Ли с собой в Европу, пораженный его смышленостью и незаурядным музыкальным талантом. Ли обучался в католической школе, потом у иезуитов; брал уроки игры на скрипке, и его ждало блестящее будущее великого музыканта. Но когда ему исполнился 21 год, он решил уехать на Родину, уже раздираемую к тому времени жестокой войной Запада и Востока.
– Я услышал тихий зов, – говорил дядюшка Ли, – и все, что я забыл, живя в Европе, вдруг в один миг всколыхнулось во мне. Я вернулся сюда, на берега Желтой Реки. Страна погрузилась в кровавый хаос, но Великая культура не иссякла. И я пошел со своей скрипкой по берегам рек и озер, чтобы подать помощь и надежду всем, кто в них нуждались.
За годы странствий многие узнали и полюбили дядюшку Ли. Он приносил покой. В чайных, где мы отдыхали, в хижинах бедняков, в богатых домах, возле старинных пагод и буддистских монастырей нас всегда встречали приветливо и вежливо. Со всеми дядюшка Ли был предусмотрителен и ласков. Когда я появилась рядом с ним, я удостоилась того же внимания, что и мой покровитель.
Дядюшка Ли не только играл на скрипке, но и возвращал всем старинные истины.
– До отъезда в Европу, – говорил дядюшка Ли, – я был необразован. В монастыре иезуитов я изучал европейскую культуру и музыку.
Но, услышав Зов и вернувшись на Родину, я обратился к тысячелетним знаниям моего народа.
Пока люди, прикрыв глаза, упивались музыкой, им совсем неизвестной, дядюшка Ли, окончив музицирование, начинал читать стихи великого Лао Цзы.
Вместивши душу небесную и земную, объявши единое – Сможешь ли их удержать?!
Перегоняя дух ци до предела смягчения – Сможешь ли оборотиться дитятей?!
Омыв и очистив мистический взор – Сможешь ли бельма его устранить?
За годы страшной войны люди забыли философию и правила. Многие комментарии были утеряны или пылились, никем не востребованные, в тиши библиотек. Услышав бессмертные стихи, души их оживали. И часто я видела, с каким благоговением встречали и провожали дядюшку Ли.
Я подросла, и однажды дядюшка Ли обратился ко мне с такими словами:
– Цинь Ли, тебе пять лет и у тебя прелестный голосок. Мы будем разучивать отрывки из китайских опер, и ты будешь петь то, что я тебе покажу. Надо, чтобы люди не забывали свою культуру, чтобы война отступила перед душой. Помни, что душа бессмертна. Так я стала соучастницей дядюшки Ли.
Конечно, я многое, почти ничего тогда не понимала, но точно знала, что дядюшка Ли самый добрый человек на свете. Все птицы и звери, бездомные кошки и собаки признавали его и давали себя лечить, а люди с нетерпением ждали его появления. Когда он приходил в деревню, устраивался праздник, когда подходил к монастырю – монахи выходили навстречу. Но, не забудьте, кругом бушевала война. Она как бы обтекала нас стороной. Однако, если дядюшка Ли видел убитого, он предавал его земле, если раненого – оказывал помощь. Неважно, из какой армии был пострадавший.
О дядюшке Ли уже при жизни ходили легенды. Говорили: «Есть человек, который придет и утешит. Есть человек, который оплачет с тобой твоих близких, омоет твои раны. Есть человек, который помнит Путь и никогда не сходит с дороги. У него есть волшебная музыка и девочка, которая поет серебряным голоском».
Однажды мы вошли в сожженную деревню. Смрад испепеленных тел стоял в воздухе. Пепел покрывал землю и носился над головой как демон, который питается духом войны и, удовлетворив свою утробу, ложиться на землю, свернувшись как змея. Посреди огромного пепелища стоял мальчик лет семи. Черноволосый, оборванный, грязный и босой. В руках он держал отрубленную солдатами голову своего отца, он держал ее за волосы, и кровь капала темными каплями, а глаза мальчика горели красными углями, как у волка.
Дядюшка Ли молча подошел к мальчику. Взял у него из рук страшную находку, и так же молча закопал ее в землю. Потом, ничего не говоря, сел возле мальчика, знаком приказав мне сесть рядом с собой, и просидел так весь вечер, всю ночь и все утро. Когда солнце встало прямо над головой, он поднялся, взял мальчика за руку и повел за собой.
Позже Вэй И говорил, что если бы дядюшка Ли сказал бы хоть слово, он или убил бы его, или убежал и погиб сам. Но дядюшка Ли знал Великую науку: когда нужно говорить, когда молчать. Ибо молчание, чаще всего, важнее пустых слов.
– Молчи, – повторял дядюшка Ли, – и Дао само придет к тебе; когда ты весь погрузишься в себя, бесконечность находит тебя.
Со временем он стал обучать медитации и меня, и Вэй И. Мы были хорошими и послушными учениками, потому что любили дядюшку Ли. Он заменил нам родителей и предков, учителей и друзей. У нас была своя маленькая семья, в которую мы – я, Вэй И, не хотели никого допускать. Часто, когда дядюшка Ли помогал кому-то, мы ревниво следили за ним. Нам он давал очень много, а мы хотели еще и еще.
Меня дядюшка Ли обучал пению, как это я уже сказала, со временем к традиционной китайской опере он прибавил и итальянские арии. Очень сложно было переходить от одного к другому. Голос переставал слушаться, но я так почитала дядюшку Ли, что старалась сделать невозможное. Для Вэй И он нашел другой путь. Он обучал его древним танцам, а для разминки мы каждое утро часа два делали гимнастику и изучали позы и движения из боевых искусств монастыря Шаолиня.
Казалось, дядюшка Ли знал и умел все. Однажды я пренебрегла почтением и прямо спросила его – когда он всему обучился.
– Знать все невозможно, – улыбнулся дядюшка Ли. – Я вернулся на берега Желтой Реки совершенным невеждой. Не знал ни традиций, ни культуры, ни ремесел, ни искусств. Поняв это, я отправился в монастырь Шаолинь на послушание и провел там пять лет. Из двадцати четырех часов, которые даны человеку, двадцать часов я учился, а если уставал или монахи отдыхали, я играл на скрипке. Мое трудолюбие заметили и постарались дать мне так много, как я мог усвоить. Я уже стар. Скоро я пойду по пути предков. Я хочу дать вам, моим приемным детям, все, что дали мне и монахи в Европе, и монахи Шаолиня.
Весной, когда расцветает вишня, берега Желтой реки особенно прекрасны. На закате воздух нежен и чист. Часто, пройдя долгий путь, мы усаживались под бело-розовой шапкой цветущего дерева. Доставали лепешки и чистую воду и любовались таинственным желто-палевым закатом, отраженным в реке тысячу раз.
В такие минуты дядюшка Ли объяснял нам, что человек, чей внутренний взор не замутнен страстями и желаниями, чье сердце подобно вот этому чистому ровному зеркалу вод, отражает в себе все – от близкой пагоды до далекой звезды. Когда человек достигает столь высокой ступени обуздания и погружения, то он способен овладеть самым недоступным, самым неуловимым, сокровенным. Для его духа нет преград, он может опуститься по лестнице времен к первоначалу мира, когда Предвечное Имя еще не прозвучало.
– Если вас обуревают желания и страсти, – говорил дядюшка Ли, – научитесь смирять их. Иначе вы не овладеете сокровенным. Замутненному зеркалу вашего сердца будет доступно лишь бытие, вызванное к жизни Именем вещи. Но Бытие и Небытие есть тайна – высшее знание дается лишь проникновением в Тайну из тайн.
Вэй И долго не хотел ни слушать, ни слышать, ни смириться.
– Кругом война и боль, – говорил он, глаза его сверкали, и он вновь напоминал раненного волчонка. – А ты предлагаешь мне забыть кровь, струи которой текли из отрубленной головы моего отца и распоротый кинжалом живот моей матери. Недеяние хорошо для тех, кто погружен и удален от мира. А что делать тем, кого мир вещей коснулся кинжалом или пулей?
Ознакомительная версия.
