– Но я сделал что-то другое, – кивнул Кротов, явно думая в этот момент о чем-то своем, разглядывая нас с Ийкой и покачиваясь на стуле.
– Не качайтесь, упадете, – машинально сказала я, как сказала бы любому мальчишке, качающемуся на довольно шатком стуле. Хороший стул, бабушкин, деревянный, отполированный до блеска на сиденье… Давно бы пора его выбросить, но очень жалко – напоминает мне о моем детстве и моей доброй, плохо видевшей, но зато очень хорошо все слышавшей и понимавшей бабуле…
– Не упаду, – ответил Кротов и в то же мгновение опрокинулся назад, слегка стукнувшись головой о край плиты, перед которой сидел. Кастрюля с остывшей водой из-под только что съеденных нами макарон поехала вниз и неторопливо опрокинулась на не успевшего сразу вскочить Андрея Алексеича. Пара длинных тонких макарончиков, остававшихся в кастрюле, мягко сползла ему на волосы.
Ийка от неожиданности ойкнула, я засмеялась. Кротов тоже засмеялся, но не могу сказать, что от всей души. Отсмеявшись и сняв с волос макароны, он сказал, энергично протирая голову кухонным полотенцем, протянутым Ийкой:
– Я понял: пытаться понять, что там происходило, – бесполезно. Уверен, что происходило что-то другое, а нам подсунули – оба супруга или кто-то из них – уже готовое решение. Очень самонадеянно, в надежде, что никто не захочет в этом разбираться. Рассчитывали, вероятно, приплатить следователю, чтобы закрыл глаза на очевидные нестыковочки и хлипкость их версии. Вот так и получилось – плохая девочка Ия своровала колечко, и нужно ее как следует наказать, чтобы она не пошла завтра грабить ювелирный магазин. Иначе говоря, санитары нашего общества – Вадим и Марина Хисейкины – решили заняться воспитанием трудного подростка. Скажи мне, ты – трудный подросток, девочка Ия?
Ийка отвернулась от него. Мне показалось, что она собирается плакать, и я сделала Андрею Алексеичу страшные глаза. Тот в ответ лишь вздохнул и покачал головой.
– Так вот. Поэтому я пошел и… – Кротов не успел рассказать, что «и», поскольку одновременно зазвонил телефон и раздался звонок в дверь.
Мне почему-то казалось, что звонит Хисейкин – слишком уж много я думала и говорила о нем сегодня. Я взяла радиотрубку, и с ней пошла открывать дверь. Но в трубке раздался женский голос.
– Александра Витальевна! Слава богу! А то я боялась, что вы куда-то уехали… Это Лиля, мама Гриши…
Я с трудом удержалась от нервного смеха. Открывая дверь, я сказала Лиле в трубку:
– Секундочку подождите, я открою дверь, у меня гости…
– Да не гости, а почти свои! – радостно подхватил папа Владика, вталкивая сына в прихожую и протягивая мне большой пакет с вещами и бутылку коньяка, на сей раз без коробки. – Я не буду заходить, хорошо? Я бегом – одна нога здесь, другая в Саратове, и обратно, ага?
– Ага… – вздохнула я, глядя на теплые брючки Владика, из-под которых высовывались летние, почему-то красные, босоножки с яркими переливчатыми цветочками.
– Все! Целую! – крикнул папа Владика непонятно кому – мне или Владику, потому что тот, увидев Кротова, на секунду застыл и затем помчался к нему. Тут же упал, споткнувшись о пакет со своими вещами, и уже ревел, когда я закрывала дверь.
– Лиля, вы извините, у меня тут…
– Да я понимаю, понимаю! – засмеялась Лиля по-свойски. – У меня у самой… – она вовремя спохватилась, – ремонт… Вы обещали, помните? Что возьмете Гришу, когда у меня потолки будут делать…
– Я обещала – когда электрику, – сказала я, глядя на себя в зеркало и с удивлением обнаруживая в домашнем зеркале, что очень хорошо выгляжу и мне вполне идет легкий загар. Такие смешные веснушки на носу… И даже ненакрашенные губы смотрятся так выразительно – на контрасте с позолотевшей кожей. «Как тонкий слой меда»… Так, кажется, говорил тот, кто называл себя Петером.
– Так у меня как раз в потолке ведут электрику! – с отчаяньем закричала Лиля, видимо, испугавшись, что я откажу. – Все в проводах уже! Кошмар! Жить нельзя! Боюсь, Гришку током ударит!
– Так пусть он на потолок не залезает, – ответила я, глядя, как Ийка осторожно подняла Владика с пола и, сдув ему волосы со лба, погладила по щечке. Тот перестал реветь, недоверчиво посматривая на Ийку но не вырываясь из ее рук.
– Александра Витальевна! – Лиля, похоже, тоже собралась плакать. – Вы шутите?
– Я шучу, – вздохнула я. – Когда начало ремонта?
– А прямо сейчас… Я вам с утра на мобильный звоню, он отключен был… Уже хотела Гришку к соседке вести, но там сейчас дерутся как раз, брат с мужем…
– Тогда лучше к нам.
– Сейчас друга твоего приведут, Гришу, – сказала я Владику повесив трубку. – Помнишь его?
– Г'иша! – радостно закричал Владик и помчался к входной двери, опять упав и отчаянно заревев. Многие взрослые забыли, как обидно падать, когда все вокруг стоят и не падают.
Кротов, улыбаясь, стоял у окна и молча качал головой.
– У меня эти два мальчика жили, пока тебя не было, – объяснила я Ийке, поцеловав ее в гладкий лобик.
– Я – Владик! – на всякий случай встрял мальчик.
– А я – Ийка. – Она села перед ним на корточки и протянула ему руку.
Владик, подумав, ударил ее по руке и побежал в комнату, крича на ходу:
– Я сейчас спьячусь за кьеслом, а ты меня ищи! Хо'ошо?
– Хорошо, – ответила Ийка.
– Из нее может получиться неплохая учительница, – сказал Кротов, когда Ийка ушла в комнату.
– Ийка хорошо рисует и лепит, только у нее нет уверенности в себе. Но у нее совершенно неожиданные фантазии. Мне с некоторых пор кажется, что она могла бы стать, допустим, мультипликатором…
– А ей так кажется? – спросил Кротов, глядя мне в глаза и как будто спрашивая совсем о другом.
Ох, лучше бы ты, милый Андрей Алексеич, ни о чем таком меня не спрашивал. Во-первых, я тебе не верю, а во-вторых – мне ведь снова не до себя…
Я резко отвернулась, опять включила чайник – чая мы так и не выпили.
– Расскажите лучше, как решилось все с Хисейкиным. И уверены ли вы, что мне не нужно ему звонить?
Кротов засмеялся, неожиданно шагнул ко мне и поцеловал в висок. Я замерла. Тогда он прижал мою голову к себе, как будто я маленькая девочка, и так чуть-чуть подержал. Услышав топот Владика, я осторожно высвободилась, не в силах взглянуть Кротову в глаза. Мне не хотелось разочароваться и увидеть в его взгляде просто жалость, к примеру.
– Звонить Хисейкину не надо. Думаю – настаивать пока не буду, просто думаю, – что звонить ему больше не надо никогда. Но решать, конечно, вам. Тебе, Саша.
Кротов молча смотрел на меня, пока я не подняла на него глаза.
– Тетя Саса! – резво подбежал ко мне Владик. – Ика плохая! Она сразу меня насла!
– Так, сядь-ка вон туда, – попросила я Владика. – Возьми свою чашку, поищи ее, она стоит на столе, и помолчи.
Владик очень серьезно кивнул, сгреб к себе все чашки, которые я успела выставить на стол, и стал каждую рассматривать, громко комментируя, что на ней нарисовано.
– Плохой мальчик, плохой домик, плохой папа… плохая лошадка… Все плохие, у'оды…
– А Владик хороший? – спросила я малыша, ожесточенно стучавшего теперь чашкой о чашку.
– Владик хоосый… он у'од, но хоосый… – серьезно ответил он мне.
– Покажешь мне свои рисунки? – спросил Кротов подошедшую Ийку.
Она застенчиво пожала плечами и посмотрела на меня.
– Покажи, конечно, – сказала я, немного удивляясь состоянию Ийки. Можно было бы уже дома расслабиться… Как же надо было напугать девочку, что она никак не придет в себя!
Она пошла в комнату.
– Так вот, – продолжил Кротов, – вернемся к началу. Просмотрев пленку, я составил кое-какое мнение об этой особе, Марине, и решил повидаться с ними обоими. Узнал в отделении адрес, поехал к ним домой. Наша фирма имеет вход даже в такие закрытые учреждения, как двор Вадика Хисейкина, как вам известно…
Я кивнула, прислушиваясь к странной тишине в комнате.
– Сейчас, – сказала я Кротову, и он понимающе кивнул.
Я зашла в гостиную. Ийка сидела на своем диванчике, который я передвинула в ее отсутствие от окна. Сидела, опустив голову на руки, и беззвучно плакала. Я тихо села рядом с ней и обняла ее.
– Малыш, прошу тебя…
– Мама… – Ийка подняла на меня заплаканное лицо. – Мам… я… – она уткнулась мне в коленки и продолжала плакать.
Я стала гладить ее светлые, тонкие волосики, стараясь не расплакаться вместе с ней. Так мы посидели несколько минут, потом я подняла ее со своих колен, вытерла ладонью слезы со щечек и поцеловала.
– Все позади, малыш, ты дома, тебя больше никто не обидит.
– Мам, я не о том плачу… Просто это все мое… я даже не знала… а я ушла… – с трудом проговорила Ийка и снова набрала полные глаза слез. – И ты… я от тебя ушла… А ты меня даже не ругаешь ни за что…
– За что же тебя ругать? – Я прижала ее к себе.
Будь мы одни дома, мы бы наверно истерзали себя сейчас до изнеможения, но мужчины, сидящие на кухне, требовали внимания.
