Густо падал снег. Между черными развалинами домов росли сугробы, прикрывая оледеневшие трупы, сложенные штабелями вдоль развороченных стен. За последнюю неделю убитых и умерших от сыпного тифа или дизентерии перестали даже складывать в такие вот штабеля: не поспевали. Поэтому трупы валялись везде. Сталинград с каждым днем все больше превращался в гигантское немецкое кладбище без надгробий и могильных холмов…
В тесном сыром подвале, где нашли себе убежище трое офицеров оперативного отдела армии, приютившие Юргена Рауха, раньше держали уголь. Еще и теперь, когда пронимал мороз, операторы становились на четвереньки и принимались скрести по углам подвала угольную пыль. После этого разжигали железную печурку, все собирались вокруг нее, протягивая к огню перепачканные углем руки.
В таком унылом положении и застал их Юрген Раух по возвращении из 51-го армейского корпуса. Примостившись рядом с ними, спросил:
— Что нового?
Тщедушный, похожий на сову гауптман Штейнбреннер сверкнул стеклами огромных роговых очков.
— Все то же. Сегодня после полудня на площади расстреляны две группы солдат с фельдфебелями и двумя офицерами.
— За что? — равнодушно спросил Раух.
— История обычная, — ответил Штейнбреннер, — одна группа из семнадцати человек во главе с офицерами, занимавшая оборону возле тракторного завода, самовольно отошла под натиском русских. Причем оба офицера подстрекали солдат сдаться в плен, раздавали им русские листовки, ругали фюрера. Ну, а вторая группа нашла в развалинах сброшенный самолетом мешок с консервами и утаила свою находку. Вот начальник штаба и решил разделаться с ними для поддержания дисциплины.
Не снимая сапог, с головой укутавшись шинелью, Юрген Раух долго ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. Тяжелым молотом стучало у него в мозгу: «Кончена жизнь. Кончена жизнь. И все неправда. Все не то. И жизнь — неправда. И жена моя — неправда. И дорога, которой я шел, — сплошная неправда. А что же правда? Где правда? Где выход? Выход один — смерть…» Под утро он забылся в чутком полусне: ему пригрезилось, будто сидит он, застенчивый подросток, на берегу огнищанского пруда, исподлобья любуется смуглой черноглазой Ганей, хочет сказать ей о своей любви, но не может произнести ни одного слова, а она призывно улыбается, и рот у нее алый, зубы ровные, белые. И вот она встает и уходит все дальше и дальше, а он тянется за ней и не может подняться, словно прирос к земле, неласковой, твердой, холодной как лед…
Разбудил Рауха оглушительный грохот артиллерии. Все вокруг гудело. Содрогаясь от непрерывных взрывов, утробно стонала земля. Казалось, все силы ада сошлись в кошмарном карнавале, чтобы в свисте и адской пляске отпеть тех, кто оказался среди мрачных руин Сталинграда, страшного города, из которого уйти не дано. Через полчаса артналет прекратился, наступила странная, пугающая тишина.
— Заспались, Раух! — кричал длинный обер-лейтенант Эрлингер. — А я успел побывать на аэродроме и еле ноги оттуда унес. Там уже русские танки. За каких-нибудь пятнадцать минут они раздавили, вмяли в землю все капониры и блиндажи вместе с охраной аэродрома.
И тут же в подвал, скатился бледный майор Тенгельманн. Опершись ладонью о край сколоченного из досок стола, он сообщил каким-то необычным для него вибрирующим голосом:
— Господа! Русские прислали нам ультиматум. Вот он, можете посмотреть. Мне дали его переписать.
Вынув из папки сложенный вчетверо лист бумаги, Тенгельманн протянул его Рауху. Юрген Раух стал читать ультиматум вслух, запинаясь от охватившего его волнения:
— «Командующему окруженной под Сталинградом 6-й германской армии — генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю.
6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года. Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение ваших войск путем наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались. Спешившие вам на помощь германские войска разбиты Красной Армией, и остатки этих войск отступают на Ростов. Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным, стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окруженных издалека. К тому же германская транспортная авиация несет огромные потери в самолетах и экипажах. Ее помощь окруженным войскам становится нереальной.
Положение ваших окруженных войск тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается; сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди, а ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжелых, антисанитарных условиях.
Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для Вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития, предлагаем Вам принять следующие условия капитуляции:
1) Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.
2) Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии…»
Юрген Раух замолчал, с трудом перевел дух. Опустив глаза, он долго смотрел в одну точку на полу. Там, в сыром углу, валялась куча какого-то тряпья. Покрытое инеем тряпье слегка шевелилось, из-под него выглядывали две крысы. Освещенные лучом аккумуляторной лампы, они осторожно водили острыми носами, будто переглядывались и решали важный вопрос: стоит ли остерегаться этих голодных людей, у которых даже им, крысам, уже давно нечем поживиться. «Вот и конец, — лихорадочно думал Раух. — Да, да — конец. Крысы счастливее нас: это их подвал, а нам уходить отсюда… Мы уйдем, а они останутся. Они будут жить…»
— Это конец! — вслух повторил мысли Рауха обер-лейтенант Эрлингер. — Стыд и позор! Довоевались!.. В ультиматуме русских положение нашей окруженной армии определено совершенно точно. Потому они и разрешили себе в обращении к нам твердый тон победителей.
— Повремените с комментариями, Эрлингер, — прервал длинного обер-лейтенанта майор Тенгельманн. — Подполковник Раух еще не дочитал ультиматума до конца.
— Да, да, — спохватился Юрген Раух, — извините, пожалуйста. Я сейчас дочитаю. Надо прийти в себя. Одну секунду.
Он глотнул из кружки ледяной воды и продолжал чтение:
— «Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или любую страну, куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.
Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.
Ваш ответ ожидается в 15 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге разъезд Конной — станция Котлубань.
Ваш представитель будет встречен доверенными командирами в районе „Б“ 0,5 км юго-восточнее разъезда 564 в 15 часов 00 минут 9 января 1943 года.
При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность».
— Чьи же подписи стоят под ультиматумом? — спросил Эрлингер.
— Разве это имеет значение? — сквозь зубы сказал Раух. — Впрочем, если это вас интересует, ультиматум подписан так: «Представитель Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии генерал-полковник артиллерии Воронов и командующий войсками Донского фронта генерал-лейтенант Рокоссовский».
