— Я позвоню в «скорую», — предлагает Донна и кидается в мой кабинет.
Но теперь уже поздно. Франко умер.
Вся Гарибальди-авеню перед моим домом заставлена машинами — наши родственники и друзья собрались на похороны. Селеста и Фрэнки приехали, как только узнали. Мы втроем выбирали гроб, цветы, приглашения на заупокойную мессу — все самое лучшее из того, что было в похоронном бюро Фиоре.
В кухне мои сестры заняты готовкой. Они вспоминают разные забавные истории о Франко и смеются, но я не могу смеяться вместе с ними. Франко делил со мной мою жизнь и мою постель, я не представляю, как буду жить без него.
В эту ночь я падаю на кровать без сил. Как странно ложиться на свою половину, поворачиваться туда, где должен быть Франко, и видеть, что его нет. Селеста и Фрэнки спят в своих комнатах. Я позвонила родителям в Италию — они уже едут.
Я не пролила ни слезинки. Я чувствую, что внутри меня целые реки слез, но за свою жизнь я так привыкла сдерживаться, что и теперь не плачу.
— Мам? — Это Селеста в ночной рубашке, вся заплаканная, пришла в спальню. — Мне так грустно.
Я приподнимаю край одеяла, и она забирается ко мне.
— Что мы будем делать? — спрашивает она.
— Не знаю.
— Он что-нибудь сказал перед смертью?
— Мы говорили о поездке в Италию. И вдруг он... просто упал.
— Бедный папа. За всю жизнь ни разу не отдохнул, у него ни разу не было нормального отпуска.
Не знаю, хотела ли Селеста причинить мне боль, но я внезапно чувствую себя виноватой. Я понимаю, что она права.
— Жаль, что нам с ним так и не удалось отдохнуть.
— Ничего, он был счастлив, — мягко говорит она, прижимаясь ко мне. — Мам, он ведь все время говорил о тебе.
— Правда?
— Да. Он рассказывал мне, какой ты была в молодости. Он говорил, что ты была как кусок льда, пока он не поцеловал тебя. И еще что он не оставлял надежды растопить этот лед. Ты не представляешь, как сильно он тебя любил.
— Я знаю.
— Он говорил, что ему пришлось много потрудиться, прежде чем ты отдала ему свое сердце.
— Так и говорил?
— Да. А еще он говорил, что женское сердце не должно доставаться мужчине легко. Потому что оно стоит любых усилий и потому что если он будет его добиваться, то никогда не перестанет ценить.
Некоторое время мы лежим в тишине.
— Мам, почему ты не плачешь?
Я на секунду задумываюсь:
— Не знаю.
Отец Ле Шмидт произнес речь о щедрости моего мужа, о том, как он помог построить новую школу и дом для священников. Папа и мама попали на мессу, но не успели даже переодеться. Мы уже вернулись домой, и я была на кухне, когда зазвонил телефон и Селеста взяла трубку.
— Минуточку, — сказала она и пришла на кухню. — Мам, это тебя.
— Кто?
— Отец Ланзара, — ответила она, закатывая глаза.
Я иду в гостиную и подхожу к телефону.
— Нелла, это такое горе, что ты потеряла Франко. Как ты?
— Ужасно. Я не думала, что без него будет так тяжело.
— Это огромная утрата. Он был еще так молод.
— Да, и мы строили планы на будущее...
Мы молчим, но пауза не кажется мне неловкой.
— Где ты, Ренато?
— В Университете Святого Иоанна в Квинсе.
— Ты там служишь?
— Нет, преподаю литературу.
— Здорово.
— Нелла, прости, пожалуйста, но мне надо идти. Я хотел, чтобы ты знала: я молюсь за тебя и Франко.
Я прощаюсь и вешаю трубку. В кухне за столом сидят Селеста и Фрэнки.
— Что ему было надо? — спрашивает Селеста.
— Выразить соболезнования. — Я наливаю себе воды.
— Или пригласить тебя на свидание? — говорит Фрэнки.
— Не смешно, — одергиваю его я.
— Папа говорил, что ты всегда ему нравилась.
— В молодости мы были друзьями.
— А насколько я понял с папиных слов, вы были больше чем друзьями. Поэтому мы и перестали ходить в церковь Богородицы, да, Селеста?
— Угу.
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Я смотрю на своего сына. Он, конечно, вырос, но иногда кажется мне все тем же шестилетним ребенком, который будет испытывать мое терпение, пока я не взорвусь.
Кладбище при церкви Богородицы на Маунт-Кармель находится на холме за Гарибальди-авеню. Оно очень милое: зеленая трава, ровные дорожки.
— По-моему, отлично, — говорит Селеста, беря меня за руку. Мы смотрим на надгробие Франко.
— А тебе как, Фрэнки?
— Пойдет.
Но в его глазах стоят слезы.
На простом надгробном камне написано:
ФРАНКО ЦОЛЛЕРАНО
МУЖ И ОТЕЦ
17 МАРТА 1907—18 НОЯБРЯ 1959
Глава десятая
Только не ожидай ничего потрясающего, — говорит мне папа. Он везет меня по пыльной дороге в Розето-Вальфорторе.
— Тут совсем не так, как в нашем американском Розето. Тут все пахнет стариной.
— Папа, не извиняйся. Мне он и так уже нравится. Родители уговорили меня поехать с ними в Италию. Они давно звали меня, но в этом году я согласилась: мой муж мечтал, чтобы мое пятидесятилетие мы встретили в Италии. Франко хотел увидеть нашу родину. Если бы он был со мной, ему бы здесь понравилось. Мягкие очертания невысоких гор вдали, пологие холмы, между которыми вьется узкая дорога. Куда ни глянь, всюду пышно цветут розы: от темно-красных до бледно-розовых. Розето не зря получил свое название.
— Похоже на Делабол, правда? — спрашивает мама.
— Похоже, — соглашаюсь я.
Земля здесь кажется сухой и древней. На вершинах холмов тянутся к солнцу фиговые деревья, а по краям дороги из Биккари раскинулись оливковые рощи. Папа указывает мне на каменоломни, в которых добывают мрамор. Издалека они смотрятся как огромные трещины на теле земли, окруженные горами шлака. Они напоминают мне шахты под Розето.
— Теперь я понимаю, почему вам здесь нравится. Тут все как дома.
Я смотрю на отца и думаю о том, что он, скорее всего, переживет меня. Он сохранил отличное здоровье благодаря долгим годам работы на ферме. Он давно уже перестал хромать. И как единственное напоминание о том несчастном случае в шахте осталась легкая боль в ноге, которая дает о себе знать, во время дождя.
Папа бросает на меня взгляд и удивляется:
— Ты что? Думаешь о Франко?
— Да.
— Ну, поплачь, поплачь.
— Папа, я не могу плакать, сколько ни пыталась. Не знаю, что со мной.
— Ты должна плакать. Мой отец когда-то говорил мне, что детей надо учить всему, даже как скорбеть. Ты должна показать Селесте и Фрэнки, как надо воспринимать утрату.
— Они это знают лучше, чем я.
Папа не представляет, сколькому я научилась у своих детей. Они гораздо умнее меня, хотя и не подозревают, как глубоко я чувствую жизнь.
Мы подъезжаем к Розето. Холмы по краям дороги становятся изумрудными, и я понимаю, как появился тот Розето, в Пенсильвании. Те, кто построил его, с любовью воспроизвели свой родной город.
Мы проезжаем по главной улице, и меня не покидает ощущение, что я здесь уже была. Слишком все похоже. Похожи двухэтажные дома с балкончиками. Похожи и люди: темные волосы, сияющие черные глаза, резко очерченные носы. Кажется, что это все жители нашего Розето.
— Теперь понимаешь, почему мы ездим сюда каждый год? — говорит папа. — Тут все как в Америке, только тише.
— Да разве наш Розето такой шумный? — смеюсь я.
— А разве нет? Здесь до сих пор ездят на лошадях. Эта машина чуть не единственная в городе. — Папа останавливается у двухэтажного оштукатуренного дома. — Приехали. Это дом моего брата Доменико. Мы всегда живем у него, когда приезжаем сюда.
— Come stai! — Из дома выходит папин младший брат, крепкий мужчина шестидесяти лет с каштановыми волосами. — Нелла! — Доменико обнимает меня. — Agnese, vieni! — обнимает он маму.
Тетя Аньезе выходит из дома. Она моя ровесница, но выглядит лет на десять лет моложе. Ее черные волосы до плеч собраны в хвост, кожа бронзовая, на щеках легкий румянец. Она меня крепко обнимает.
