Маруцьелло поднялся и сказал:
— Любое ваше слово — приказ, дайте мне пару часов и я все разузнаю, такие дела по телефону не выясняются!
— Кстати о нетелефонных разговорах, — перебил его Дон Дженнаро. — Сколько раз вам еще повторять, чтобы вы поменяли мобильные и были осторожны, когда разговариваете? Какого черта! Я вас спрашиваю: вы каморристы или нет?.. — он взял конверт с крупной суммой денег, вручил его одному из присутствующих и сказал: — Здесь недельные выплаты ребятам, подели все и раздай. Имей в виду, что там нет денег, причитающихся «Наркоману»! Дай ему пинок под зад и скажи, что мы больше не нуждаемся в его услугах, он слишком много накосячил и, если он только рот свой поганый раскроет, навешай ему таких, чтобы он на всю жизнь запомнил. Ну все, валите отсюда. Маруцьо, дай мне знать!
Все ушли.
Марителла спустилась вниз, все еще в халате и с опухшими красными глазами.
— Дженна, сколько раз я должна тебе говорить, что я не хочу видеть этих людей в своем доме? Ты что, хочешь, чтобы я и дети тоже влипли в какую-нибудь историю?
Хлесткая пощечина сбила синьору с ног, а из ее пухлых губ побежала струйка крови.
— В твоем доме? Это мой дом, и я буду делать здесь все, что захочу, если тебя это не устраивает, дверь вон там. Но запомни: этот дом ты покинешь только ногами вперед… только мертвой. И умойся, мы должны идти!
Они оба удалились. Я сидела, оторопевшая и озадаченная, и тут раздался звонок в дверь, никто не выходил открывать, и звонок продолжал надрываться надоедливой мелодией.
— Может, кто-нибудь все-таки отопрет эту чертову дверь? — разразился громом Дон Дженнаро.
В доме ощущалась нервозная атмосфера. «Маппина» пролетел сломя голову по лестнице, открыл дверь и увидел перед собой натянуто улыбающуюся даму.
— Кого вам надо? Вы кто? — спросил он у нее.
Дама была одета в костюм цвета «дохлой мыши», в шляпке, напоминавшей ананас, и с черной блестящей сумочкой, крепко зажатой в руках.
— Доктор Маргерита Феррари из социальной службы, — ответила синьора. — Я пришла с ежеквартальной проверкой. Хозяева дома?
«Маппина» внимательно осмотрел ее с ног до головы, затем, развернувшись к верхним этажам, закричал:
— Синьора! Пришла дамочка из социальной службы.
Синьора Марителла спустилась, подошла к женщине и, любезно поздоровавшись с ней, пригласила ее сесть. Собралась вся семья, включая Дона Дженнаро, и когда наконец все заняли свои места в гостиной, Маргерита Феррари нацепила очки, вынула папку из сумки и, буравя взглядом раздраженное семейство, заговорила:
— Я очень довольна, счастлива, безмерно рада быть здесь, с вами.
— И мы тоже безмерно рады! — с иронией перебил ее рыжий, заработав подзатыльник от отца.
— В общем, — вновь взяла слово социальный работник, — сейчас мы продолжим работать с нашей программой. Наташа, что ты хочешь делать, когда вырастешь?
— Я хочу быть монашкой! — ответила девочка.
— Заговорила Святая Мария Магдалина, — влез в разговор «Маппина», вызвав крайне жесткую реакцию у Наташи, которая тут же набросилась на него.
— Драная кошка, не лезь не в свои дела.
Хлесткая затрещина от папочки досталась и ей. Наташа громко заревела, прервав программный разговор синьоры Феррари.
— Ну, не надо, — промолвила она, пытаясь успокоить ребенка. — Ты не хочешь дать мне прочитать что-нибудь из того, что ты написала? Ты мне обещала!
Невероятно, но девочка послушалась ее, поднялась и направилась к себе в комнату.
— Вы не должны быть столь строги с дочкой, — обращаясь к родителям, серьезным голосом сообщила женщина. — Наташа — особенный и очень чувствительный ребенок.
Девочка вернулась спустя несколько минут с листками бумаги, она встала посреди гостиной, сурово посмотрела на «Маппина» и семью и начала читать:
— «Посвящается Пеппе „Маппина“»:
Когда тебе грустно, посмотри на звезду,
Загляни к себе в сердце и увидишь,
Что твоя душа осветится любовью.
Все смотрели на нее с нескрываемым удивлением, а синьора Феррари внушала Наташе:
— Прекрасно. Очень красиво. Читай дальше, вижу — у тебя есть и другие стихи!
Девочка продолжала ровным голосом:
— «Посвящается маме»:
Как прекрасны твои мечты.
Почему ты их скрываешь?
Открой свой тайный ларец,
пусть они летают в небесах,
во вселенной, над луной,
потом пусть они возвращаются к тебе
и пусть хоть одна претворится в жизнь,
потому что твои мечты прекрасны.
У синьоры Марителлы стояли слезы в глазах, остальные молчали в замешательстве. Никто не произнес ни звука.
— Продолжай, — вновь сказала социальный работник.
— «Семье», — объявила Наташа.
Я спала и видела сон,
мне приснилась нормальная семья,
семья, которая не покупает мне собак,
семья, где отец просыпается утром
и идет на работу с бутербродом под мышкой,
самая обыкновенная жизнь, семья,
которая не живет в страхе… просто семья.
Но это был всего лишь сон.
Дон Дженнаро, раздосадованный, перебил девочку:
— Но чего тебе не хватает? А потом, кто это живет в страхе, а?
— Замолчи, Дженна, замолчи, — решительно оборвала его Марителла. — Пеппе, отведи детей наверх, мы должны поговорить с синьорой.
«Маппина» нежно погладил по спине Наташу и велел ребятам идти за ним. Я осталась в гостиной, умирая от любопытства.
— Синьора, дела обстоят неплохо. Наташа в своих записях высказала все страдания, что ей доводится переживать в этом доме.
— Но она всего лишь ребенок, — возразил Дон Дженнаро.
— Вот именно, дорогой Дон Дженнаро, она — ребенок, а как по-вашему, почему я навещаю вас? Я — социальный работник, и ваша семья не раз попадала к нам на заметку, поскольку ваши дети живут в крайне жестокой атмосфере. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но я нахожусь на службе государства.
Дон Дженнаро вздрогнул, но госслужащая, непреклонная в своей правоте, продолжила:
— У меня нет права забрать у вас детей и у меня даже нет такого намерения, я ограничусь только констатацией фактов, а решение уже будет принимать мое руководство.
Дон Дженнаро, услышав это, взорвался.
— Да какие еще факты? Два-три листка, исписанных капризной, избалованной девчонкой?
— Нет, Дон Дженнаро, — перебила его женщина. — На этих страницах живет ребенок, который хочет спокойствия, ищет любви. И вы можете покупать ей по десять собак в день, но если вы никогда не бываете с ней ласковы и вынуждаете своих детей жить в страхе, как вы думаете, во что они превратятся? И потом, я очень прошу вас не повышать на меня голос, я всего лишь исполняю свой долг.
Дон Дженнаро резко встал.
— Нет! Вы не занимаетесь своим делами, — заорал он, — ни вы, ни тот, кто заявил на нас. Если я только узнаю, кто это был…
— И что же вы сделаете? — с вызовом спросила его синьора.
Дон Дженнаро побагровел и в ярости схватил эту строптивую тетку за воротник пиджака цвета «дохлой мыши».
— Ты сейчас же выйдешь вон из этого дома и больше здесь никогда не показывайся.
— Дженна, что ты делаешь? — заступилась за нее Марителла, но немедленно умолкла после полученной пощечины.
— Вон, пошла вон, я тебе покажу, кто такой Дон Дженнаро Мизерикордия.
Хлопнув дверью, хозяин тут же принялся звонить:
— Алло, Рафэ… это Дон Дженнаро… спасибо, хорошо… у тебя ведь есть друг в муниципалитете? Да! Ты должен ему приказать, слушай меня внимательно — ПРИКАЗАТЬ, чтобы эта долбанная тетка из социальной службы никогда больше не переступала порог моего дома, ты меня понял? — он резко оборвал разговор и обратился к жене: — И посмотрим, кто прав, я или эта идиотка! А ты в следующий раз даже не думай влезать. Но что себе вообразили эти придурки, они хотят командовать в моем доме?
Марителла, поглаживая пунцовую от удара щеку, собралась уходить, но остановилась на лестнице.
— Дженна! Ты рискуешь будущим наших детей… ты уважаемый человек, но мне кажется, ты перебарщиваешь.
— Ну да! Я делаю это намеренно… а ты ступай к себе в комнату, пожалуй пойду и я… выведу собаку погулять!
Дон Дженнаро взял меня и повез к своей любовнице. Мне повезло, что я сука, а то бы мне не избежать проблем с простатой… бедный мой мочевой пузырь. Время от времени кто-нибудь, решивший разобраться со своими делами, выводил меня якобы пописать. Пока Дон Дженнаро развлекался со своей любовницей, я думала о том, что мне рассказывала Сузумелла об уважаемых людях, о боссах каморры.
Дон Дженнаро вышел из комнаты, попрощался со своей второй синьорой и удалился. По дороге он ни на секунду не переставал изливать мне свои страхи, тревоги, которые ежедневно терзали его, но никто не должен был догадываться об этом, потому что он — «Босс» и никакое чувство, вроде сострадания или жалости, не должно было обнаружить себя; все в этом мире держалось на словах: убийства, оружие, засады и признания. И все же этому мужчине необходимо было поделиться с кем-нибудь своими слабостями, и он использовал для этого меня — я ведь просто собака… все понимаю, но ничего не говорю.
