В это жаркое утро над садом стояло марево. Несмотря на ранний час, он чувствовал, как припекает солнце, слышал пение птиц. Медленно сполз с кровати и стал шарить ногами, ища башмаки. Господи, до чего он стал медлительный. Наконец натянул на себя рубаху, брюки и вязаные носки.
Он вышел на кухню и склонился над старенькой плитой, пытаясь ее разжечь. Огонь почему-то никак не хотел разгораться. Ему пришлось пять раз чиркнуть спичкой, пока не вспыхнули старые газеты. Голубой язычок быстро слизывал бумагу, пламя наконец разгорелось. Как тогда, когда они топили торфом. Торф сначала всегда трещал, а потом разламывался на куски. Да, давненько это было. И что это он вдруг ударился в воспоминания?
Он налил себе кофе из кофейника и достал вчерашний ситник из шкафа. Как хорошо, что он догадался оставить себе на утро хлеба. Ситный хлеб долго не черствеет. Он разрезал краюху на два тонких ломтя. Черт побери, до чего нога болит. Он провел рукой по бедру. «Варикозное расширение вен», — сказал врач. А он-то думал, что это бывает только у женщин.
Он сидел в уголке за небольшим столом, пил свой кофе и жевал ситник. Жевание давалось ему с трудом. Он попытался поставить на место вставную челюсть. Как же, черт побери, он справится со всеми делами. Вечно какие-то помехи, а дел невпроворот. Прежде всего, конечно, картошка. Потом горох. И потом, наверное, надо сегодня же начать снимать вишню. А то она уже начала опадать. Он заметил, на земле валялось несколько ягод. И как он только с этим справится. Ведь ему так трудно стоять на стремянке. В прошлый раз едва не потерял сознание. Только оттого, что взобрался на нее.
Он попытался рассмотреть пожелтевшую фотографию Сюзанны в гостиной. Фото небольшого размера, отсюда его разглядеть невозможно, но он отчетливо видел лицо Сюзанны. День тогда был чудесный. Фотограф сказал: «Улыбнитесь», — и Сюзанна улыбнулась. У нее были такие красивые карие глаза. Потом они пошли в ресторан. Весь вечер он не мог отвести от нее взгляда. Она даже разволновалась и спросила: «Что случилось? Чего ты на меня так уставился?» А потом было много и плохих дней. Настал день, когда он пришел домой, едва волоча ноги после шестнадцатичасового рабочего дня на торфоразработках; настал день, когда он лишился работы; настал день, когда он был вынужден просить взаймы молоко у соседа. Настал день, когда умерла Сюзанна. Но об этом просто невозможно вспоминать. Собрались все дети, и Нильс сказал: «Лучше бы это я умер, а не мама». Нильс всегда был самый лучший из их детей, и почему только он совсем не заходит к нему сейчас. В последний раз на его день рождения собрались все дети. Все как один пришли: Инге, Петер, Лисе, Ханс, Арне и Нильс. Но этот день не стал для него радостным. Разговора у него с ними не получилось. Вид у них у всех был какой-то усталый, посидели немного, а потом вдруг поднялись и ушли как один все сразу.
Он дожевал последний кусочек ситника, сделал последний глоток кофе. Теперь он попытается встать.
Старик поставил кофейник на плиту и направился к двери. Ну и холодина. Каменный пол прямо как ледяной. Надо будет застелить его чем-нибудь. Он надел темные деревянные башмаки, синий вязаный свитер и засеменил к выходу.
Кругом птицы. Их голоса звучат со всех сторон.
По узкой длинной дорожке посреди сада он прошел к картофельным грядкам. Хорошая уродилась картошка. Ботва с крупными зелеными листьями, высокие стебли. Если бы только не гусеницы! С ними шутки плохи. Придется снова посыпать все порошком.
Он сходил в сарай за лопатой и ведром. Если взяться за дело с толком, то он сумеет выкопать пару ведерок до обеда. Хорошо бы собрать и одну-другую корзину вишни. Он вернулся к картофельным грядкам и начал копать. Хорошее это дело — копать. Он чувствовал, как кровь быстрее побежала по жилам. Он еще хоть куда. И все же как-то слишком быстро устал. Странно, он был таким бодрым, и вдруг внезапная слабость. Закружилась голова, и потемнело в глазах. Пожалуй, надо присесть. Он доковылял до скамейки у дома и медленно, с трудом опустился на нее. Ну вот, маленько отпустило. Полегчало на солнышке. Вот он еще немножко посидит, и силы к нему снова вернутся.
Может, стоит позвонить кому-нибудь из детей. Никогда ведь не знаешь, что тебя ждет. Ну уж нет. Не будет он никого беспокоить. У них своя жизнь. Инге как-то сказала ему: «Отец, ты нам лучше звони до начала телевизионных передач». Как будто он знает, когда это. Инге обращается с ним, как с ребенком. Трудно с ней разговаривать. Она любит всё решать за него. Делай то, не делай этого.
Давно он не был ни у кого из них. В последний раз он гостил у Петера, адвоката. Да, как вспомнишь, еда у них такая вкусная. Да, Петер дельный малый, что и говорить, дельный. Но они с женой ушли тогда на весь вечер, а его оставили одного с детьми. А на другой день они все ему стали показывать. Дача, лодка — хорошо живут, что и говорить.
На следующих коммунальных выборах Петер будет баллотироваться в члены муниципального совета. Он много рассуждал о стабильности и сбалансированности. А может, и еще о чем-то в этом роде. Жена Петера смотрела на него так дружелюбно и понимающе. «Мы живем в обществе всеобщего благоденствия с хорошо организованной заботой о старшем поколении», — так она выразилась.
Он поднялся со скамейки и прошелся по саду. Это помогло. Туман в голове рассеялся. Он подошел к картофельным грядкам и взялся за лопату. Она показалась ему тяжелой, точно налита свинцом. Прямо мельничный жернов. Он начал копать. Земля была удивительно податливой, хотя и не была уж такой жирной. Работа у него спорилась, он всегда понимал, как лучше подойти к ней. Знал, куда именно нужно воткнуть лопату и сколько раз копнуть. Потому-то его в свое время и назначили бригадиром. Это была такая радость, он стал больше зарабатывать. «Настоящий битюг», — сказал о нем как-то директор. «Здоровый мужик», — с полным правом говорили о нем сотни людей. А сейчас ему едва под силу выдернуть из земли картофельный куст.
Он нагнулся и потянул за ботву. Крепко сидит. Вытащил еще один куст и отделил от него клубни. Ну вот, опять эти гусеницы. Будь они неладны.
Он работал около пяти часов кряду, и к обеду славно управился. И с картошкой, и с вишней. Вишню собирать было ему совсем тяжко. Только он приставил стремянку к дереву и хотел на нее залезть, как у него отказали ноги. Решил немного погодить, передохнуть, но и это не помогло. Когда он все-таки взобрался на стремянку, у него закружилась голова. Ну нет, так просто он не сдастся. Никто не посмеет сказать, что он не смог собрать урожай вишни в своем саду. Старательно и медленно срывал он ягоду за ягодой. Они были такие спелые и сочные. Конечно, часть ягод успели поклевать птицы, но еще много осталось, и он наполнил ими, наверное, корзин пятнадцать. Хорошо уродилась вишня в этом году.
Старик сидел на скамейке, наполовину на солнце, наполовину в тени, и жевал хлеб. Оглядел сад и ощутил гордость. Все было в полном порядке. Осталось только картошку выкопать, а остальные дела уже переделаны. Земля была щедрой, но ведь и он потрудился на славу. Как он пестовал и лелеял первые всходы, безжалостно выдирал каждый едва заметный сорняк. Он окинул взором ряды вишневых деревьев, с которых снял ягоды, и ему вдруг почудилось, что Она снова здесь. Разве это не ее красный платок и коричневые сапоги мелькают? Она даже улыбается ему. Сюзанна. Но ведь этого не может быть, ее нет в живых. Он закрыл глаза, попытался отогнать видение. О таком лучше не думать. Странные вещи стали происходить с ним в последнее время. Как будто бы он вновь переживал былое. Порой ему казалось, что он целиком переносится в прошлое. Ему грезилось, что он отчетливо видит свою мать. Он просыпался ночью, и ему казалось, что она стоит у изголовья его постели. Она пытается что-то сказать ему, но он никак не может разобрать, что именно. Лицо у нее такое измученное. Иногда он видел и Сюзанну. Как-то ночью ему понадобилось выйти, а когда он вернулся, то Сюзанна лежала на его месте в постели. Она попросила принести ей воды, когда же он пришел со стаканом, ее уже не было. Остальную часть ночи он пролежал без сна и вспоминал последние дни их совместной жизни. Он вспоминал тот день, когда ее привезли домой с фабрики в черном автомобиле директора. «Головная боль и слабость», — так ему сказали. Ее уложили в постель, и больше она с нее не встала. Ночью, когда часы пробили час, она попросила стакан воды. Глаза у нее были чистые и ясные. Когда он принес воду, взгляд у нее был безжизненный, устремленный в пространство. Он протянул ей стакан, но она не взяла его. Где-то она теперь, его Сюзанна?
Как стучит сердце. Тук-тук. Тук-тук. «Знаете, отчего умерла Сюзанна?» — сказал он тогда врачу. Врач удивленно посмотрел на него. Неужто он не понимает?! «Она просто надорвалась», — сказал он. «Не буду спорить, — проговорил врач. — Не буду спорить».
