Она говорила лишь о том, что живет по соседству, у нее есть одиннадцатилетний сын, почти мой ровесник (мне было двенадцать), и она была бы не против общаться семьями, как она назвала это, «коалицией матерей-одиночек».
Она шутила, но по ее лишь на мгновение погрустневшему взгляду, я понял, насколько они, вероятно, похожи с Мадлен.
Я понятия не имел, каков ее сын из себя, но уже начал ему завидовать.
Наверняка, он какой-нибудь капризный и избалованный тупица, привыкший, что ему достается все вот так просто – потому что его мать его любит и ни в чем не отказывает.
Впрочем, у нее вряд ли мог вырасти засранец; тем не менее, я бы не желал слышать ничего о нем.
Женщина не спрашивала меня ни о маске, ни о причине нашего с матерью затворничества – она максимально деликатно избегала опасных тем, однако переборов желание пойти наперекор предписаниям, я вскоре извинился, признавшись, что мне не велено выходить на улицу.
Она поняла меня и радушно попрощалась, удаляясь к калитке, а я, на ногах с пружинящими от дрожи коленями поскакал обратно к водостоку, по которому я по обыкновению взбирался обратно в свою мансардную комнатку.
Несколько дней я не знал покоя и не мог уснуть, и впервые за много лет не из-за страхов ночных кошмаров, а от постоянных и навязчивых мыслей.
Я день и ночь планировал, как бы устроить, чтобы странная артистка снова пришла к нам… ну и, само собой, изредка выбирался во двор, чтобы сквозь густой плющ, разделявший участки наших коттеджей, наблюдать, как она и худой, но высокий мальчик приводят в порядок сад.
У мальчика было красивое, бледное, как и матери, лицо и прозрачные – то ли серые, то ли голубые – глаза. Я невзлюбил его из-за этой его милой симпатичности еще больше.
Они вдвоем, весело и по-семейному, улыбались друг другу, проводя время на улице, и она совершенно искренне восхищалась его садовой работой, приобнимая за плечи и целуя в лоб; он же льнул к ней в детской наивной ласке, контрастирующей порой с его самостоятельностью на деле и в отсутствие матери, когда он играл на лужайке один.
И да, его звали Виктор. Я запомнил это совершенно случайно, исключительно по причине так понравившейся мне интонации женщины, обращавшейся к нему по имени.
Сегодня он с нехилой смекалкой мастерил заводной механизм из металлических винтов и аккуратно отполированных мелких досок (я лишь снисходительно хмыкнул, лицезрея его сосредоточенно сдвинутые брови – я такой года в четыре собирал), когда с парадной части витого забора его подозвал соседский мальчишка.
Один, к слову, из немногих более-менее адекватных в нашем поселке – многие дети здесь были, мягко говоря, беспредельщиками. Кто-то из них с превеликим удовольствием каждую неделю бил нам окно или поджигал коврик на крыльце.
Так вот этот Лео – так представился представитель местной молодежи – пришел поглядеть, как живут новые соседи. Соседями, конечно, их сложно было назвать – дом мальчишки находился на противоположной стороне и через два блока левее.
Вероятно, все же Лео больше интересовало нечто другое, о чем он поспешил полюбопытствовать:
– А ты уже видел… чудовище?
Сын артистки недоуменно посмотрел на гостя, уже стоявшего на мощеной тропинке у клумб, запущенного во двор из наивного чувства гостеприимства.
– Какое чудовище? – почти рассмеялся он. – Не понимаю, о чем ты.
Зато я все понял. Чудовище – это я.
Соседское чудовище… я от досады скрипнул зубами, вцепившись в металлические прутья забора, уже не замечая, как шуршит от моей беспокойной дрожи кустарник.
– Там, – Лео, тряхнув копной темных волос, указал пальцем в сторону моего дома, – за оградой.
Виктор прыснул.
– Я думал, эти суеверные сплетни – просто преувеличение местного невежества, – пробормотал он совсем по-взрослому, а потом, видимо, заразившись неподдельным ажиотажем нового знакомого, смягчился. – Ты что, серьезно?
– Более чем! Все об этом говорят!
– Да ну, – оглянулся в моем направлении сын артистки. – И какое оно?
Фантазия местного люда безгранична – у меня, оказывается, есть и рога, и хвост, и щупальца, и зубы, как у крокодила; и огнем я дышу, и глаза у меня в ночи горят, как у дикого кота.
Все это, естественно, было неправдой – за исключением глаз.
Но об этом, я, опять же, узнал уже много после прослушанной беседы двух мальчишек.
Если бы не вышедшая на улицу Стелла, окликнувшая сына, они бы, вероятно, полезли через забор к нам во двор, распаляясь от предвкушения приключения.
Артистка познакомилась с Лео и предложила ему зайти в дом пообедать с ними, но он, к моему изумлению – как же можно отказаться? – пожаловался, что мать не разрешает ему ходить по гостям, но он непременно когда-нибудь примет их приглашение, и ретировался.
Затем двор опустел, и я, около получаса просидев на земле у забора, тоже поплелся обратно в растерянности.
Он ведь расскажет Стелле о чудовище?.. Она, пожалуй, решит, что я в день нашей встречи просто обернулся в тощего мальчика в белой маске, и больше никогда не позволит мне к себе приблизиться.
========== 4 ==========
Я мог часами следить, как играют двое ребят – Виктор и Лео, – превращая идеальный газон в затоптанное поле для воображаемых битв. Новый друг сына Стеллы просто не мог устоять перед искушением играть с мячом, снося верхушки крохотных елок на заднем дворе. Когда им не хватало пространства для размаха (или Виктор боясь гнева матери молил больше не причинять вреда убранству сада), они выходили на дорогу, пиная мяч или упражняясь на садовых лопатах, как на двуручных мечах.
Грязные и потные, но довольные, они расходились по домам, а я так и не мог понять – я злился или просто завидовал их беззаботному веселью.
В конце концов, всякий ребенок хочет побеситься, особенно, в компании того, кто поддерживает любую его безумную идею.
Однажды мяч, долго и плавно описывая дугу, перелетел через забор и угодил прямо в центр моего двора. Я испуганно вжался в изгородь, страшась, что Мадлен увидит подброшенный «подарок» и выйдет наружу, а я не успею скрыться.
Но все оказалось еще хуже – Виктор, не долго думая, уже перелезал через сплошную зеленую стену под испуганный шепот своего приятеля. Его фигурка была в паре метров от меня, когда он с грацией и легкостью спрыгнул на землю, озираясь по сторонам.
– Будь осторожен! – твердил ему Лео. – Ты видишь его?
– Мяч? – переспросил сын артистки. – Не-а.
– Да не мяч – чудовище.
Тень пробежала по бледному лицу мальчишки, однако он, судя по всему, был не из пугливых – решительно сжав кулачки, он осторожно шагал по высокой траве запущенного сада, высматривая потерю.
Я видел, где мяч, но, к сожалению, от страха не мог даже пошевелиться. Я старался не дышать, я слился с густым плющом, но противный мальчишка по воле злой случайности шел в неправильную сторону – ко мне.
Мадлен нервно топала на кухне, и Виктор невольно повернул голову к окну, опомнившись – он должен был быть невидим, как и я, в данный момент стоявший, не чувствуя онемевшего от ужаса тела.
Пригнувшись, он развернулся на сто восемьдесят градусов, минуя окна столовой нашего дома и продолжая зигзагообразной траекторией исследовать периметр сада.
– Нашел! – громче положенного воскликнул он, но тут же одернул себя, опасливо оглядываясь вокруг.
Схватив мяч, он широкими прыжками преодолел расстояние до забора, перекинул имущество через ограду под радостные возгласы Лео, и начал было карабкаться вверх, но почему-то остановился.
Он смотрел своими серыми глазами туда, где находился я – пускай и он не мог меня видеть – и прислушивался.
– Эй, ты чего там тормозишь – лезь обратно! – с подозрением и беспокойством торопил его друг.
Виктор молчал и вглядывался в заросли, а затем сделал один робкий шаг ко мне. Было достаточно одного его движения, чтобы я вмиг отреагировал привычным мне способом – бросился наутек.
