Я давно не видел ничего экстраординарного – я даже полагал, что талантливее меня нет на свете никого, ибо изучив столько материала из мировой истории музыки, я давно уже не находил себе достойного конкурента.
Отец Виктора явно был мастером своего дела. Только вот, как мне кажется, пообщаться с ним мне не удастся. Он, как я понял, умер?..
Жадно вчитываясь в произведение с примером диссонансных нотных сочетаний, создающих отвратительные, но одновременно чарующие, жутковатые ощущения (предмет нашего вчерашнего спора), я познавал восторг нового открытия. Мне было сложно признать, что я был неправ.
Слишком сложно. И потому я лишь робко спросил:
– И много у тебя такой музыки?
– Много. Но они между собой нисколько не похожи. Здесь – жуть и нагнетание, а в других – ангельские голоса и консонанс, – хмыкнул мальчишка по ту сторону забора, а затем добавил: – В хорошем смысле имеется в виду.
Я опять кивал, не задумываясь, что никто на меня не смотрит.
– Ты сможешь принести мне еще?..
Я моментально забыл и про артистку, и про ее сына – меня заворожила музыка гениального, уже мертвого автора.
– Хорошо, – легко согласился он. – Принесу.
Я вдруг подумал, что хочу сделать для него что-нибудь в ответ. Он заставил меня улыбаться – а что я могу для него сделать?
Я бы мог научить его играть на скрипке (вскользь мальчишка упомянул, что в раннем детстве он так и не осилил сей инструмент) – но Мадлен разбила ее пару месяцев назад. Просто потому что она, как всегда, испугалась моих экспериментов над формой; я подчинил ее волю себе, но зная, что всего лишь забавляюсь, упустил момент и позволил ей проявить агрессию.
Она часто била меня, но то, как она уничтожила мою скрипку, было больнее любого физического наказания.
Виктор вздохнул, вырвав тем самым меня из невеселых размышлений.
– Зря ты прячешься – мне кажется, мы бы с тобой мир перевернули, – задумчиво изрек он.
Я надеялся, что он так же, как и его мать, спокойно отреагирует на маску – моя последняя надежда возлежала на его узких плечах.
У нас не было ничего общего, но в тот момент мне казалось, что он понимает меня как никто другой.
Дрожащими пальцами я отодвинул часть листвы, освобождая неширокий проем между чугунными прутьями. Я видел в его расширившихся зрачках отражение своей маски.
Лишь на секунду Виктор продемонстрировал изумление моим внешним видом. Протянув холодную ладошку мне навстречу, он отчеканил:
– Ну, будем знакомы.
Я несколько мгновений переводил взгляд с его руки на его лицо и обратно, чувствуя себя ничего не соображающим кретином.
– Ладно, обойдемся без рукопожатий, – пожал плечами мальчишка, возвращая конечность на прежнее место вдоль тела.
Некоторое время спустя я все же перелез через забор, оказавшись в их просторном, но уютном саду, и когда мы вновь играли в воображаемые шахматы, сидя друг напротив друга на траве, пусть и на расстоянии, наше невинное занятия застала Стелла.
Странная артистка удивилась моему присутствию лишь слегка – она шла по мощеной тропинке от крыльца, широко и ласково улыбаясь нам, и мне ни разу не захотелось позорно бежать.
Она смотрела и на меня. Она улыбалась мне. Мы с Виктором поднялись на ноги, терпеливо ожидая, когда она поравняется с нами.
Я вдруг захотел просить их оставить меня у себя – я могу даже жить во дворе – в симпатичной беседке, – пока не наступят холода… я понимал, что моя просьба абсурдна, но я был готов на все.
– Здравствуй, Эрик, – поприветствовала она меня.
Виктор в обыкновенной своей манере приподнял бровь – я уже почти изучил его мимику за эти два дня – и уставился на мать с немым вопросом.
– Мы виделись с Эриком у него во дворе, когда я ходила знакомиться с его мамой, – пояснила она сыну. – Я же тебе рассказывала.
Так вот откуда он догадался, что я вовсе не чудовище, а просто соседский мальчишка, пусть и с экстравагантными замашками!
– Добрый вечер, – выдавил я, желая избавиться от вновь нарастающего напряжения в теле.
Я не использовал силу своего голоса, чтобы ее очаровать, хотя в этом как раз и состоял мой коварный план – долго и с удовольствием фантазируя по ночам, как было бы здорово сделать ее своей матерью, я изначально намеревался задействовать свои способности для достижения цели.
Но сейчас я почему-то не посмел – это было бы нечестно.
– Мне нужно будет ненадолго отлучиться, – обратилась она к сыну. – Если хотите, можете играть в доме, становится прохладно. Я приду где-то через час.
Виктор кивал, глядя на мать снизу вверх, а я лихорадочно придумывал предлог не ходить к ним в гости, пусть и сам до этого страстно желал попасть к ним в дом. Вихрь противоречий заполнил голову, и я очнулся только когда увидел, как она привлекает мальчишку к себе, целуя в щеку идеального лица.
Ревность подступила к горлу удушающей волной, но я ничего не мог с собой поделать.
Уже отстранившись, она перевела взгляд на меня. Она явно хотела что-то спросить, и, наконец, поинтересовалась:
– Я правильно понимаю: твоей маме не обязательно знать, что ты у нас? Если вдруг я ее встречу, я не буду об этом говорить.
Как она поняла? Впрочем, вряд ли Мадлен могла пересечься со Стеллой в поселке – разве что на воскресной мессе, – но сегодня не воскресенье.
– Да, мадам. Спасибо, – выдохнул я, не сводя с нее глаз.
Весь оставшийся день, вплоть до позднего вечера, мы возились во дворе с автоматическим сборным механизмом, и периодически ощущая на себе взор темных прекрасных глаз (мать Виктора могла видеть нас из окна), я ловил себя на мысли, что почти привык.
Словно они – мальчик и странная артистка – были частью моей жизни уже лет сто.
Я боялся поверить, что чудо, которое я так долго ждал, наконец, свершилось.
========== 7 ==========
Виктор все-таки затащил меня к ним на обед. Как он пояснил, он терпеть не мог обедать – трапеза отвлекала от важных и увлекательных дневных развлечений, – и я был с ним полностью солидарен; однако сейчас, в компании приятеля (он назвал мой визит приятельским), можно было бы найти повод отнестись к поглощению пищи с удовольствием.
У них был очень уютный и красивый дом (ничуть не хуже нашего – все благодаря былым стараниям капризной Мадлен еще до моего рождения, желавшей жить в идеальном дворце для вот-вот готового появиться на свет принца). Мое внимание привлек черный рояль в парадном зале, переходящем в гостиную, и Виктор терпеливо остановился возле инструмента, позволяя мне открыть крышку, обнажая черно-белые клавиши.
Любовно проведя пальцами по поверхности клавиатуры, я вдруг ощутил неконтролируемый порыв – мной овладела музыка.
Я даже не спросил позволения сыграть – я, даже не присев, окунулся в божественные звуки, сливаясь с роялем в одной вселенской задумке, не замечая уже ничего.
Очнувшись, я осознал, что стою в зале дома артистки, задыхаясь, будто после погони, и пот неприятно стекает со лба под маску. Они оба – мальчишка и Стелла – обалдело таращатся на меня.
В глазах женщины я заметил слезы; она завороженно прижала тонкие руки к груди, не сводя с меня внимательного взора.
Мгновение спустя я осознал, чем вызвана ее оторопелая реакция – я играл одно из гениальных сочинений ее мужа, выпрошенных у Виктора за эти дни нашего общения.
После подобного музыкального эксцесса Мадлен бы била меня по рукам, а потом, затащив сопротивляющееся тело наверх, швырнула бы в мансарду, в каждом ругательстве не забывая упомянуть, как греховна и опасна моя дьявольская музыка.
Сейчас же лишь восторженный вздох сорвался с губ Стеллы, и не двигаясь с места, она продолжала смотреть на меня так странно, что сердце не прекращало колотиться в груди.
Колени еще дрожали, и я устало опустился на колченогий табурет, боясь спугнуть момент. Если за мою игру меня не накажут, это будет счастливейший день в жизни Эрика.
