class="p1">Как и где они встретились? Не важно. Может, в театре, может, на концерте, может, просто в парке. Или в Кони-Айленде, когда катались на деревянных лошадках. Важно лишь то, что их юные сердца переполняла, выплескиваясь наружу, истинная, чистая, невинная любовь.
Сначала он просто приглашал ее погулять. А что такого? Кому какое дело, что парень и девушка гуляют вдвоем? Это не запрещено. А вот поздним вечером целоваться на темной аллее в парке — это уже запрещено. Нашей парочке приходилось соблюдать величайшую осторожность. Они смутно догадывались, что в этой стране целоваться — значит нарушать закон.
И хотя, с одной стороны, из-за чувства опасности их быстрые, короткие поцелуи становились еще слаще, с другой стороны, страх мешал, и их любовь искала себе более спокойное, надежное место.
Однажды, прекрасным весенним вечером, когда источник любви в их сердцах переполнился и потребовал чего-то большего, чем поцелуи, Хейман, крепко обняв свою Бесси, сказал:
— Бесси, милая… Может, зайдем на минутку ко мне?
Сейчас Бесси больше всего на свете хотела оказаться с Хейманом наедине, но все же, немного поколебавшись, она покачала своей прекрасной головкой.
— Не хочешь, глупенькая… Но почему?! — стал допытываться Хейман.
— Хотеть-то хочу, — не без кокетства ответила Бесси, теснее прижимаясь к Хейману, — очень хочу пойти к тебе, только твоей квартирной хозяйки боюсь…
— Глупышка, чего бояться-то? Миссис спит давно. Мы тихо войдем, осторожно, она не услышит.
— Тогда пойдем! — согласилась Бесси.
— Умница моя! — Просияв от счастья, Хейман быстро, чтобы никто на ночной улице не заметил, поцеловал ее в щечку.
— Хейман, перестань! — мягко сказала Бесси. — Разве не видишь, вон полисмен на углу.
— И правда! — согласился Хейман. — Еще арестуют, чего доброго… Больше не буду… Ну, пойдем, Бесси, пойдем ко мне.
И, дрожа от радости и нетерпения, они направились к дому, где он снимал жилье.
Около дома Хейман опять зашептал ей на ухо:
— Только не забудь, Бесси: ни слова! Тихо-тихо входим, очень тихо…
— Да, да! — уверила его Бесси.
Ее сердце таяло от любви, она с трудом сдерживала громкое дыхание.
Осторожно отперев дверь, парочка вошла в квартиру.
— Тсс! — подмигнул Хейман.
Чуть слышно ступая, они двинулись в комнату.
Вдруг раздался кашель, будто кто-то прочищал горло спросонья. Чиркнула спичка, и перед нашей парочкой предстала высокая, очень толстая женщина в ночной рубашке до пят.
— Это что еще такое?! — во весь голос крикнула женщина. — Кого это вы сюда притащили? Лежим и слышим с Джейком, что кто-то по дому расхаживает… Джейк! — позвала она мужа. — Как тебе наш бордер? [103] Иди, полюбуйся. Нет! Такого мы у себя в доме не позволим! Завтра же съедете…
И, повернувшись, удалилась в спальню, где лежал на кровати ее Джейк.
Когда они вышли на улицу, Бесси дрожала как в лихорадке.
— Бесси, ты сердишься? — с нежностью спросил Хейман.
— Не на тебя, Хейман, на нее. Свинья! В одной рубашке вышла. Мерзость какая…
— Сегодня с мужем подралась, а сейчас в одной постели лежат. Им можно… Фу!
— Отвратительно! — согласилась Бесси, прижимаясь к Хейману.
— Пойдем, Бесси, провожу тебя домой…
— Нет, Хейман, нет! — Бесси готова была расплакаться. — Я тебя не отпущу, сегодня я не могу с тобой расстаться… Знаешь что… Я думаю, можно пойти ко мне. Моя миссис спит как убитая.
— А он? — спросил Хейман.
— И он тоже, они оба всегда спят без задних ног. Никогда не слышат, когда я возвращаюсь. Пойдем ко мне, Хейман! Пойдем!
— Бесси, золотая моя! — Хейман обнял ее за плечи, и, испуганные и радостные, они направились к ее дому.
Тише и осторожнее, чем обычно, Бесси отперла дверь, и наши влюбленные вошли затаив дыхание.
— Зажги спичку, — шепнула Бесси Хейману на ухо.
В тишине спичка чиркнула, как выстрел из револьвера, и хозяева, которые всегда спят как убитые, тут же проснулись.
— Бежим! — крикнула Бесси.
— Попались! — ни жив ни мертв от страха, еле выдохнул Хейман.
Супруги, оба в ночных рубашках, вскочили с широкой кровати:
— Что такое?! Кто здесь?!
Зажглась газовая горелка.
— Бесси! Это вы?! — воскликнула миссис. — Так поздно и еще с молодым человеком! Как вам не стыдно?
— Да, как вам не стыдно? — злым, хриплым со сна голосом поддакнул ее муж, протирая глаза.
— Ничего себе! — бушевала миссис. — В час ночи, с парнем… Совсем тут распоясались!
— Я люблю его… Это мой жених, — с трудом нашлась Бесси.
— Ну и что? — не успокаивалась хозяйка. — Пока вы не расписаны…
— Распишетесь, получите свидетельство — тогда на здоровье, — твердо сказал муж, окончательно проснувшись, — а сейчас… Сейчас идите куда-нибудь в другое место. Мы не разрешаем в час ночи заявляться. Так что убирайтесь!
Супруги вернулись в постель, а Бесси с Хейманом опять оказались на улице.
— Бесси, милая, ты плачешь? — Хейман увидел слезы у нее на глазах.
— Нет, Хейман! Ничего, это просто с досады. Какие все-таки гадкие люди! Я только сейчас по-настоящему поняла, как тебя люблю.
— А я с сегодняшнего дня буду любить тебя еще сильнее, — сказал Хейман. — Милая моя Бесси, наша любовь — самая прекрасная и чистая на свете, но у нее нет своего дома…
Парочка стояла на тротуаре, не зная, куда податься со своей любовью.
Улица была тиха и безлюдна. В небесах неторопливо, спокойно плыла древняя луна, будто с укором глядя на влюбленных.
А с другой стороны улицы, помахивая дубинкой, на них строго смотрел полисмен.
1911
Комнату или, лучше сказать, комнатку Левин всегда искал с отдельным входом, чтобы, как он говорил, никто не мешался. Однако это не означало, что Левин — мизантроп, ненавидящий людей и общество. Наоборот, он любил семейный уют, а маленькие дети в доме — это вообще предел мечтаний. Но Левин хорошо знал, что все, кто сдает комнату, смотрят на квартиранта с подозрением, и гордость не позволяла ему искать у таких людей тепла и расположения.
В его комнатке, которая непременно находилась у самого входа в квартиру, всегда было тихо. Лишь изредка доносился шум из столовой, когда хозяева всем семейством садились обедать. Испытывая к ним легкое презрение, Левин плотнее закрывал дверь, чтобы ничего не слышать.
«Не моего круга люди», — думал Левин и погружался в книгу или в свое «я», которое было глубже и сложнее всех книг, что он прочел.
Когда ему все-таки приходилось показываться в столовой, где вся семья сидела за круглым столом, накрытым скатертью, Левин чувствовал себя лишним. Он робко озирался по сторонам, едва различая лица — чужие, далекие и враждебные! Но иногда он скучал по ним и решал,
