Сбежалась вся улица, и поднялся страшный переполох.
Бывалого капрала схватили, отвесили ему несколько пинков, тычков и оплеух, которыми испанская толпа обычно предвосхищает законное наказание, заковали в кандалы и препроводили в городскую тюрьму; товарищам его было позволено следовать с изрядно выпотрошенным транспортом в Альгамбру.
Старый комендант пришел в неистовство, услышав об оскорблении своего флага и пленении капрала. Сначала он носился по мавританским стенам и пыхтел на бастионах, как бы готовясь обрушить огонь и меч на генерал-губернаторский дворец. Когда первый гнев отошел, он отправил генерал-губернатору письмо с требованием выдачи капрала на том основании, что люди его не подсудны никому, кроме его самого. Генерал-губернатор при содействии радостного эскрибано ответил пространно, изъясняя, что поскольку проступок был совершен в стенах города и пострадал гражданский чиновник, то дело подлежит его ведению. Комендант повторил требование, генерал-губернатор ответил еще более пространно и замысловато; комендант разгорячился и безоговорочно настаивал на своем, а генерал-губернатор отвечал ему все спокойнее и все пространнее; под конец старый воин, угодивший в силки закона, ничего уже не писал и только ревел, как разъяренный лев.
Измываясь таким образом над комендантом, хитрый эскрибано не забывал и о капрале: судопроизводство шло, а преступник сидел в тесной темнице с узким оконцем, к которому он подходил, гремя цепями, принимать дружеские соболезнования.
Неутомимый эскрибано наворотил, по испанскому обыкновению, целую гору письменных свидетельских показаний, и капрал был погребен под бумажным обвалом. Его признали виновным в убийстве и присудили к повешению.
Напрасно комендант слал из Альгамбры протесты и угрозы. Роковой день надвинулся, и капрала перевели in capilla, то бишь в тюремную часовню, как это делают с преступниками накануне казни, чтобы они поразмыслили о близком конце и покаялись в своих грехах.
Видя, что больше медлить некогда, старый комендант решил заняться этим делом самолично. Он приказал заложить экипаж и со всею помпой прогрохотал вниз по главной аллее Альгамбры. Подъехав к дому нотариуса, он вызвал его на крыльцо.
Глаза старого коменданта загорелись, как уголья, при виде ухмыляющегося и торжествующего законника.
— Верно ли я слышал, — спросил он, — что вы тут собираетесь казнить моего солдата?
— Все по закону, все, как велит правосудие, — самодовольно отвечал эскрибано, хихикая и потирая руки. — Могу показать вашему превосходительству все письменные материалы по делу.
— Тащи их сюда, — сказал комендант.
Нотариус кинулся за бумагами, радуясь лишнему случаю показать свою изворотливость и посрамить твердолобого ветерана.
Он вернулся с туго набитой сумкой и сноровисто затараторил длинное судебное заключение. Тем временем кругом собралась толпа, люди вслушивались, вытянув шею и разинув рот.
— Полезай-ка в карету, приятель, а то это болванье мешает мне тебя слушать, — сказал комендант.
Нотариус забрался в карету, дверца за ним мигом захлопнулась, кучер щелкнул кнутом — и мулы, экипаж и стража с грохотом умчались, оставив толпу в полном изумлении; комендант не успокоился, пока не засадил пленника в самый глухой каменный мешок Альгамбры.
Затем он выслал на военный манер парламентеров с белым флагом и предложил картель, или обмен пленными: капрала за нотариуса. Генерал-губернатор был задет за живое, прислал презрительный отказ, и Пласа Нуэва вскоре украсилась посредине высокой прочной виселицей.
— Ого! Вот мы как? — сказал комендант Манко. Он рас порядился, и на краю большого бастиона над площадью был немедля вбит столб с перекладиной. «Что ж, — написал он генерал-губернатору, — вешайте моего солдата, когда вам угодно; но, когда вы его вздернете, поглядите наверх и увидите, как пляшет в петле ваш эскрибано».
Генерал-губернатор был непреклонен: войска выстроились на площади, загрохотали барабаны, ударил колокол. Огромная толпа зевак собралась поглазеть на казнь. В ответ комендант выстроил своих солдат на бастионе, и похоронный звон по нотариусу понесся с Torre de la Campaña — Колокольной Башни.
Сквозь толпу протиснулась жена нотариуса с целым выводком эскрибано, мал-мала меньше, и бросилась к ногам генерал-губернатора, умоляя его отступиться от гордыни, пожалеть ее и малюток и пощадить жизнь ее мужа. «Вы ведь знаете старого коменданта, — рыдала она, — он же непременно исполнит угрозу, если вы повесите этого солдата».
Генерал-губернатор снизошел к ее слезам и мольбам и сжалился над плачущими детишками. Капрала повели в Альгамбру в облачении висельника, точно монаха в клобуке, но с гордо поднятой головой и каменным лицом. В обмен по условиям картеля был затребован эскрибано. Еще недавно егозливый и самодовольный, законник вышел из темницы ни жив ни мертв. Его наглости и бахвальства как не бывало; он наполовину поседел от страха, и вид у него был такой жалкий и пришибленный, словно он все еще чувствовал петлю на шее.
Старый комендант подбоченился одной рукой и с жесткой улыбкой смерил его взглядом.
— Вот так, приятель, — сказал он, — впредь не торопись отправлять людей на виселицу, не думай, что закон — сам себе оборона, а главное, другой раз не донимай своей писаниной старого солдата.
Хотя комендант Манко, то бишь Однорукий, самовластно правил Альгамброй по-военному, ему все время пеняли на то, что крепость его — сущий притон мошенников и контрабандистов. Внезапно старый властелин решил разом навести порядок и, твердой рукою взявшись за дело, вышвырнул из крепости всех проходимцев и очистил от бродяг окрестные холмы, изрытые цыганскими землянками. Вдобавок он разослал патрули по дорогам и тропинкам с наказом забирать всех подозрительных прохожих.
Однажды ярким солнечным утром патруль в составе запальчивого бывалого капрала, отличившегося в истории с нотариусом, трубача и двух рядовых сидел возле садовой стены Хенералифе у дороги, которая ведет вниз с Солнечной Горы; вдруг они заслышали цоканье копыт и мужской голос, сипловатый, но не лишенный приятности, распевавший старую кастильскую походную песню.
Вскоре на глаза показался крепкий загорелый детина в затасканном пехотном мундире, в поводу он вел статного арабского коня, оседланного на старинный мавританский манер.
Подивившись, откуда взялся на этой одинокой горе незнакомый солдат, да еще с конем, капрал выступил вперед и окликнул его:
— Кто идет?
— Друг.
— Кто таков?
— Солдат с войны домой, выслужил ломаный грош да пустой кошелек.
Теперь они могли разглядеть его поближе. Лоб его пересекала черная повязка, борода была седовата, и вообще вид лихой, а смотрел он с легким прищуром и проблеском хитроватого добродушия.
Ответив на вопросы, солдат, видно, решил, что теперь и сам может поспрашивать.
— А скажите-ка мне, — сказал он, — что это за город там, под горою?
— Что за город?! — воскликнул трубач. — Ну, это ты брось. Разгуливает по Солнечной Горе да еще спрашивает, как называется город Гранада!
— Гранада! Madre de Dios! Да не может быть!
— Еще как может! — возразил трубач. — А тебе ведь небось и то невдомек, что вон там — башни Альгамбры?
— Слушай, труба, — отвечал незнакомец, — ты со мной не шути. Если это и вправду Альгамбра, то мне надо такое рассказать коменданту!
— Вот и расскажешь, — сказал капрал, — мы тебя как раз к нему и сведем.
Трубач перехватил лошадь под уздцы, двое рядовых взяли солдата под руки, капрал встал впереди, скомандовал «шагом марш!» — и они отправились в Альгамбру.
Потрепанный пехотинец и дивный арабский скакун, захваченные патрулем, — это был подарок всем крепостным зевакам, а особенно болтунам и болтуньям, с раннего утра обсевшим колодцы и родники. Колодезное колесо переставало вертеться, а неряха-служанка застывала с кувшином в руке, во все глаза уставившись на капрала с добычею. Патруль провожала пестрая толпа.
Люди понимающе кивали, перемигивались и строили догадки. «Дезертир», — говорил один. «Контрабандист», — возражал другой. «Бандолеро», — объяснял третий; и скоро все сошлись на том, что храбрый капрал с патрулем изловил главаря шайки отчаянных бандитов. «Ну, ну, — говорили друг другу старые перечницы, — главарь не главарь, а пусть-ка он попробует теперь вырваться из когтей коменданта Манко, даром что у него только одна рука».
В это время комендант Манко сидел в дальнем чертоге Альгамбры и пил утреннюю чашку шоколаду[110] в обществе своего духовника — жирного францисканца из соседнего монастыря. Им прислуживала скромная черноглазая красотка из Малаги, дочь экономки коменданта. Ходил слух, что эта скромненькая девица — редкостная плутовка, что она нашла слабую струнку в сердце железного коменданта и прибрала его крукам. Впрочем, не надо лезть в домашние дела сильных мира сего.
