Отец две весны подряд женил яблоню-дикарку: просверливал в стволе сквозные отверстия и забивал в них сухие осиновые колышки. Мать тоже о яблоне заботилась: кропила освященной водой, шептала молитвы, окурила дымом ладана, мазала ствол елеем... Но женитьба и материны молитвы повадок яблони не меняли: она по-прежнему жила беззаботной девичьей жизнью...
Рябину мы очень любили! Она, скромница, росла в углу сада и ни удобрений, ни полива не просила, но каждую осень приносила большой урожай ягод. Долгими холодными зимами мы наслаждались кисло-горькой ягодой рябиной.
На кустах смородины тоже появилось много ягод, но они не успевали покраснеть: я их еще зелененькими съедал!
Так вот, пришел я в сад и увидел возле яблони молодой репейник. У нас его зовут лопухом. Если осенью корень лопуха очистить, то мякоть можно есть. Я был голоден сейчас и не мог ждать осени! Взял железную лопату и вонзил ее в землю возле корня лопуха. И тут, совсем рядом, послышался женский голос:
— Соседушка, ты не клад ли нашел?
От неожиданности я вздрогнул и чуть лопату не уронил. Из своего сада, сквозь щель забора, на меня смотрела соседка Наталья Тиманкова. До ее замужества мы с ней очень дружили, и я не хотел, чтобы она выходила замуж, — боялся потерять доброго старого друга. Наталья тогда слушала и тяжело вздыхала:
— Если я не выйду замуж, то кто меня будет кормить?
Я клялся и божился, что прокормлю ее, но Наталья не верила. Тогда я предложил ей уйти со мной в разбойники:
— Будем жить в лесу...
Наталья отказалась:
— И рада бы с тобой по белу свету в разбойниках погулять, да мне девичьи косы мешают. Глянь на них — до пят висят! Я и картуза на голову не напялю, а без картуза какой из меня разбойник? Дознаются, что я девка — бояться перестанут.
Я с этим не мог не согласиться.
Наталья вышла замуж за Макарычева Бориску, парня с другой улицы. После ихней свадьбы я перестал заглядывать к Тиманковым. Теперь же в саду Наталья сама заговорила:
— Ты зачем под яблоней землю копаешь?
Я солгал:
— Тут кто-то под землей шуршит...
— Шуршит? Уж не наш ли крот в ваш сад переселяется?
— А разве у вас в саду крот живет?
— Живет. Иди глянь, какие он себе хоромы под землей построил!
Я видел много кротовых нор в лесу и в поле, но первый раз услышал, что кроты живут и в садах. Поэтому охотно перебрался через забор и очутился возле Натальи. Смотрел на нее и не мог взгляда оторвать! Она очень изменилась! Длинные, почти до пят, косы теперь были уложены в какой-то нелепый пучок. Из-за него голова стала большой, и это Наталью очень старило. Ее былое красивое лицо портили коричневые пятна, которых раньше не было. И еще Наталья стала широченной, как поставушка ржаных снопов. Только глаза оставались прежними: умными, живыми, с ласковой искринкой.
Я так на соседку загляделся, что с трудом оторвал взгляд и спросил:
— Где же ваш крот живет?
— Видишь у забора большой бугорок земли? Это наш крот себе хоромы построил.
Сказала так, осторожно села на скамейку и взялась за шитье. Я присел рядом. Хотелось сказать Наталье что-нибудь доброе, но слов не находилось. И у Натальи, видимо, слов не было. Мне было неловко, и я смущенно спросил:
— Ты пеленки шьешь?
Наталья покраснела:
— Да, припасаю... Ангел божий принесет с небушка мальчика или девочку да в наши капустные гряды положит, а я подберу и в пеленочки заверну!
Я знал, что младенцев не на огородах находят, и потому резко сказал:
— Неправда! Детей матери родят. И ты собираешься родить. Только выроди дочь, а сына не приноси!
Наталья даже отшатнулась, изумленно оглядела меня с головы до пят и протянула:
— Вот ты каким знающим стал! Почему же не надо родить сына? Нам на него сельский сход загон земли даст, а на девочку ни вершка не отмерит!
— Так ведь девочка уродится похожей на тебя, а если сын, то — на Бориса!
— Но муж у меня красивый!
— Борис красивый? Ха-ха-ха! Он длинный, как палка, а вот ты красивая, как ржаная копешка!
Откусив конец нитки, Наталья положила пеленку на колени.
— Если будет девочка — назову ее Наташенькой, а если сыночек — Мишенькой.
— Нет, тетка Наталья, сына не приноси!
Она улыбнулась:
— Чудной ты какой-то! В этом не моя воля, а божья. Кого он пошлет, тот и родится.
— Неправда! Совсем не божья воля, а твоя! Вон моя мамка, когда надо было, меня принесла, а когда девчонку захотелось, Наташку родила. Ты у моей мамки об этом спроси!
Наталья открыла было рот, чтобы мне ответить, но появился дед Михайла Тиманков.
— О-о-о, у нас тут гость? А я второй день хочу с тобой, Мишка, покалякать, да ты словно молодой месяц: только появишься, блеснешь и пропадешь. Есть у меня к тебе докука. Сам-то я окривоножил: видишь, в валенках и двигаюсь с клюкой. Кривая же нога — плохая слуга: на ней не попрыгаешь, не поскачешь, а только заплачешь!.. А у зятя Бориса в грудях огнем палит — сказывают, что это воспаление в боку. От простуды, слышь, бывает... Наталья копна копной ходит. Одна Авдотья у нас труженица, заботница и работница, но и то надежды мало: ночами стоном стонет, спина болит и в руках ломота. Зазывали мы к Авдотье знахарку из деревни Волчихи. Старуха долго над Авдотьей мудровала-волхвовала: клала животом поперек избяного порога да над спиною дровяным топором махала; хворь-болесть пугала и приговаривала: «Убегай-улетай хвороба, вон твоя дорога! По тому пути в лес лети! Слышишь? Лети в лес, там тебя ждет бес!»
На эту ворожбу страшно было глядеть: вдруг да топор из рук знахарки вырвется...
Не помогла знахарка — зря ей полтину денег да батман пшена уплатили!
Дед помолчал и тяжело вздохнул.
— Хочу я тебя, сосед, просить: сделай божескую милость — помоги хворым да слабосильным, выводи моего мерина пастись в луга. Я перед тобой в долгу не останусь: могу деньгами платить или харчами... Не сумлевайся! Хотя Карько и конь, но ты с ним сладишь: он смирнее теленка!
Просьба деда Михайлы была жалостливой, но я молчал: что тут скажешь, когда надо еще отца и мать спросить? А дед продолжал:
— С твоими родителями я калякал, и они мне так сказали: если, мол, будет Мишкино согласие, пусть пасет!
Ну раз так родители сказали, то я согласился, и дед облегченно вздохнул.
— Вот и гоже! Свет не без добрых людей. Наталья, а ты бы Мишку-то чем-нибудь угостила: он к нам с добром, и мы ему добром отплатим!
Сказав так, дед Михайла зашаркал валенками и, тяжело опираясь на клюку, направился к своей избе. Наталья улыбнулась:
— Сейчас, Мишка, мы с тобой начнем пировать!
Развязала мешочек, вынула глиняную миску, взяла из нее большой ком овсяного толокна и подала мне:
— Ешь толокно! Это мне свекровь принесла...
И мы оба стали есть. Наталья ела не торопясь, а я так быстро, что скоро и крошек не осталось.
С того дня я начал выезжать в луга пасти Гнедка и дедова Карька. Дед Михайла давал мне большой ломоть хлеба, луковицу, соль, а иногда и шкалик молока. Если же дед куда-нибудь отлучался, то меня снаряжала Наталья. Она совала в мой кошель хлеб, вареные картофелины, соленые огурцы, морковку:
— Бери, бери! День-то стал вон каким длинным — все сжуешь! Пастухи — самые едучие люди...
Я брал, что давали, а чего было стыдиться? Брал не милостыни, а заработанное. Часть еды оставлял родителям. Мать принимала и горестно вздыхала.
— Тебе бы, Мишка, гулять да гулять, а ты нанялся-продался.
* * *
Бесхлебица терзала не только нас, но и другие бедные семьи. И все мы с нетерпением ждали, когда же наконец созреет рожь. Мать частенько спрашивала отца:
— В поле не заглядывал? Как там рожь-то?
— Наливается, но зерно еще мягкое, жидкое: раздавишь, а в нем молочко...
— Да-а-а, как богом заведено, так все и делается: рожь две недели цветет, две недели наливается, две недели созревает... Если бы установилась жаркая погода, а то сейчас ни лето, ни осень!..
Но вот однажды мать мне сказала:
— Пойдем в поле, да своими глазами на рожь-кормилицу взглянем! Дед Михайла Тиманков сказывал, будто поле побурело...
И мы пошли. Мать поглядывала на небо и досадовала:
— Облака висят над нами, солнышко собой загораживают! Пусть бы над барским лесом дремали, а нам бы солнышка и теплышка побольше: без этого рожь не торопится поспевать. Богу-то, видимо, некогда за облаками приглядывать, вот они, ленивцы, и висят, где хотят!..
Мы шли и по обочинам полевой дороги и в канавах часто встречали круговины зарослей высокого, душистого донника. Мать останавливалась, притягивала к себе веточку донника и нюхала.
— Ишь, как гоже пахнет! Недаром курильщики донник сушат и в махорку добавляют.
— Зачем?
— Чтобы сатанинский табачище не шибко баб и младенцев душил... А ты, сынок, замечай и запоминай: где донник растет, там и рожь родится высокой да колосистой!
