я стал послушным рабом этого длинного ряда: жалко было его покидать, стоявшие сзади наверняка мне завидовали…
Не знаю, как я ухитрился втиснуться в автобус. Весь измятый, потный, я крикнул, чтобы открыли окна, но никто, конечно, и не пошевелился. Не припомню, чтобы еще когда-нибудь я чувствовал такую предательскую слабость и полный упадок сил.
Проехав примерно полпути, я понял, что живым мне отсюда не выйти. Но еще через несколько минут усталость внезапно прошла. К раскисшим и затекшим мышцам вернулась былая энергия, и, главное, изменилось настроение, я вроде бы приободрился и ожил. А тут и ветерок повеял, наверно, кто-то открыл окно. Я задвигался, растолкал пассажиров и глотнул живительной прохлады.
Слабо освещенный автобус медленно и тряско полз по крутому серпантину дороги. В салоне царил удивительный покой. Одни пассажиры молчали, другие негромко, мирно беседовали. В натужном гуле мотора их почти не было слышно.
Сейчас мне нравились все люди, и я их всех любил. Я чувствовал странную легкость и уже радовался, что вырвался из душного города и хоть один вечер проведу на свежем воздухе. Было интересно, в какое общество я попаду: наверно, Мамия собрал старых знакомых. Единственное, что меня беспокоило, не очень ли я запаздываю. Неудобно явиться позже всех!
Автобус остановился, поток пассажиров мгновенно вынес меня наружу. Вечерняя прохлада, в которую я внезапно окунулся, немного одурманивала и пьянила. Бодрым шагом я направился по указанному адресу. Несмотря на темноту, мне не пришлось долго искать, через каких-нибудь пятнадцать минут я оказался у дома Мамии.
Ворота были открыты. Возле них стояло несколько автомобилей.
Асфальтированная дорожка, освещенная электричеством, обсаженная вьющейся виноградной лозой, вела к двухэтажному кирпичному дому. Из глубины двора доносился невнятный говор. Мамия все равно не услышал бы меня на таком расстоянии. Поэтому я прошел за железную ограду, разумеется, не без робости: боялся, как бы из-за кустов не выскочила собака. А такая дача немыслима без собаки.
Я прошел по виноградной аллее. Справа оказалась широкая каменная лестница с железными перилами, никак не вязавшаяся с архитектурой двухэтажного дома. Но я не стал решать архитектурную задачу, ибо у лестницы, положив головы на лапы, спали две огромные собаки. Честно говоря, я был удивлен: они так крепко спали, что даже не слышали, как я подошел.
Здесь уже яснее были слышны голоса и смех. Но вряд ли стоило окликать Мамию: мой голос мог разбудить собак, и трудно сказать, чем бы это кончилось.
Я на цыпочках обошел спящих сторожей, поднялся по каменной лестнице и очутился на ярко освещенной веранде. За накрытым столом на расстоянии друг от друга сидели гости, судя по пустым стульям, еще кого-то ждали.
Кроме Мамии, я не увидел ни одного знакомого лица. Не буду лгать, я смутился и, кажется, с бессмысленной улыбкой пытался извиниться за опоздание. При этом я ждал бурной реакции со стороны хозяина, тем более что он сидел напротив и смотрел мне прямо в глаза. Но прошла минута, другая… третья… Я торчал на пороге в полной растерянности, никто не обращал на меня внимания.
Какой-то низкорослый тип в зеленом костюме, уставясь мутными, подернутыми пеленой глазами в золоченую чашу, наполненную вином, что-то невнятно бормотал. Низкорослый, у которого были зеленые волосы, одним духом осушил чашу, улыбнулся сотрапезникам зеленой улыбкой и вылил последнюю каплю вина на зеленый ноготь зеленого большого пальца левой руки, чем вызвал всеобщее одобрение и аплодисменты.
Когда шум затих, я не стерпел и уже обиженно обратился к хозяину:
— Здравствуй, Мамия!
Никто и бровью не повел, и я подумал, что меня не услышали, хотя это было маловероятно и сразу покат зал ось мне подозрительным…
Я рассердился.
Простить такое пренебрежение и издевательство я не мог… но из дурацкой вежливости все-таки повторил свое приветствие.
— Здравствуйте, батоно Мамия! — придал я своему голосу как можно больше желчи.
Но и на сей раз меня не одарили вниманием. Из рук в руки переходила золоченая чаша, наполнялась, осушалась… Может, они были пьяны до бесчувствия и потому не замечали меня? Я обвел всех взглядом. Нет, не настолько они пьяны, чтобы не заметить вновь прибывшего.
Каким бессмысленным и нелепым было все вокруг! Неужели они затеяли этот маскарад, чтобы поиздеваться надо мной?! Помимо мутно-зеленого коротышки за столом сидели люди самых невероятных расцветок: на одном из гостей, то и дело клевавшем носом, был синий костюм и такого же цвета волосы нимбом стояли вокруг лысеющего лба. Синевой отдавало и лицо. Его сосед был весь пестрый, в крапинку, как курица: пестрое лицо, волосы, усы, брови, и только зубы сверкали белизной. Третий был цвета спелого кизила. А четвертый гость вообще Ванька-Встанька… Интересно, мне так казалось или все они были в масках? Только сам Мамия выглядел настоящим рыжим слитком-самородком.
Что мне здесь надо? Зачем принесла меня сюда нелегкая? Я горько раскаивался в содеянном… Столько времени потерял на дорогу, с таким трудом добирался!
Я повернул к выходу, но тут из комнаты вышла женщина, чье появление пригвоздило меня к месту.
Видимо, она впервые за сегодняшний вечер вышла к гостям, ибо они встретили ее радостными возгласами:
— О-о, калбатоно Нани!!!
Это была Нани Кедия… Но я не верил и не хотел в это верить… И тем не менее я готов был с целым светом биться об заклад, что здесь Нани присутствовала в качестве супруги Мамии…
Я и Нани Кедия с первого класса до окончания института учились вместе. Она считалась самой красивой девочкой сначала в школе, потом в нашем районе и, наконец, во всем городе. В младших классах она ничем не отличалась от своих сверстниц. Более того, она была тихой, неприметной девочкой, скромной, как цветок, выросший в тени. Училась хорошо, только часто болела. Видно, семье жилось нелегко, но кому во время войны жилось легко!
Чудо произошло, я точно помню, когда: в тысяча девятьсот сорок седьмом году…
Первого сентября в школу явилась совсем другая Нани. Неузнаваемая.
