Так тяжко пережить любовную неудачу — это в порядке вещей? А может, то, что с ним тогда произошло, было этаким душевным вывертом? Попробуй разберись, И вообще, что мы в этом понимаем? Вот он, например, считает, что с Янисом ничего подобного произойти не может. Янис — это касса-автомат: сразу видно, что внутри. До известного предела, конечно. Что, скажем, думает вот этот юноша в джинсах, который прямо-таки лезет под колеса машины? Может, и у него на какой-нибудь булыжной площади с души содрали кожу?
И после разлада с Арией он разъезжал по всей Латвии. Встречался с людьми. Шутил. Смеялся. Получал почетные грамоты. Питался кое-как. В выходные дни подолгу спал. Пивком баловался. Поигрывал в волейбол, ходил на матчи. Но в глубине души чувствовал себя потерянным, будто лишился чего-то дорогого.
Девчонок, понятно, было много, грех жаловаться. Некоторые ему даже нравились. Однако то, что между ними происходило, существенного значения не имело ни для них, ни для него. Он (да, впрочем, и они) действовал как бы по заранее одобренной программе. Вроде и не замечали друг друга, ибо знали: идет обоюдная игра. До чувств в тех играх дело не доходило.
Куда заглянуть сначала? В дом? Но там больше шансов встретить Зигридочку. На так называемый пятачок главы семейства! Гунар прислушался: если Витаут долбит камни, тогда сразу ясно, где его искать. Нет, не слыхать. В том, что Зигридочка окажется на своем привычном месте — на кухне у плиты, он ничуть не сомневался. Зигридочка постоянно что-то варила, пекла, жарила, тушила, мариновала или солила. А если не тушила и не солила, то громыхала стиральной машиной. Или гладила. Или шила, сидя за ножной машиной «Зингер», доставшейся ей в приданое. А вот представить себе Зигридочку на фабрике, когда она гранит и шлифует хрусталь, он не мог, не хватало фантазии. Зигридочка в его воображении всегда была неотделима от шипящей сковородки, аппетитных запахов варенья. От теплых сдобных пирогов и дымящегося супа. Перед тем как поздороваться, она всегда старательно вытирала руку. Ладони у нее были влажные, распаренные от воды. Кончики пальцев плоские и морщинистые, как после бани.
В дом он все же не пошел. Возможность встречи с Зигридочкой ему не очень-то улыбалась. Чтобы попасть на пятачок за дровяными сараями, нужно было пройти всего шагов тридцать. А, ну понятно, почему ничего не слыхать! Ну, сачок, ну, филон. Бутрим фон Шлафенкопф. Витаут спал, удобно растянувшись на клетчатом одеяле. Под голову положил надувную подушку. Сбоку приставил гипсовую пластину. Чтобы солнце в глаза не светило. Вообще он тут здорово устроился. Комфорт на уровне отеля «Хилтон». Складной стул, столик, даже портативный телевизор. В стороне под навесом — обработанные и полуобработанные каменные плиты. Никаких особых художеств Витаут не производил. Слегка обколет, подшлифует...
Витаут приоткрыл один, затем другой глаз. На заросевшем от пота лбу морщинки изобразили сначала недоумение, затем удивление. Дернулся кряжистый нос, будто почуяв дурной запах. Только губы на тыквоподобной физиономии Витаута, казавшиеся взятыми с другого, более симпатичного лица, манерно изогнулись, вытянулись, словно собираясь кого-то чмокнуть.
— А я слушал-слушал, не колешь ли. Ни шума, ни грома.
— Тебе что, шума мало? — Витаут с ленцой стал подниматься. — Шум — это отбросы цивилизации.
Подтянув под круглящимся животом сползавшие шаровары, Витаут сунул ему свою лапищу. Здоровался он примерно так, как качают воду ручным насосом. Придя в себя, Витаут заметно оживился.
— Пивка не хочешь? Отличное чешское пиво. Темное. — Растрепанной спросонья головой кивнул в сторону навеса, там в тени стоял миниатюрный холодильник.
— Спасибо.
— Сначала попробуй, потом реверансы делай. Охолоди маленько глотку.
— Смотрю, ты купил холодильник.
— Купил. — Витаут презрительно отмахнулся. — Чего только сейчас не производят, лишь бы вытянуть из человека последнюю трудовую копейку.
— Лодка у тебя еще цела?
— Моторка-то? Куда она денется!
— А японский стереомагнитофон?
— Записать чего хочешь? Головка сломалась. Парень как-то вздумал что-то прокрутить, ругался на чем свет стоит.
Упоминание о сыне направило мысли Гунара в другое русло.
— Маленький Гербертик?
— Верзила Гербертик! Без башмаков восемьдесят семь килограммов. В мать пошел.
— Чем сейчас Гербертик занимается?
— Спроси чего полегче. Знать не знаю. Одно время учился на часовщика, да не хватило завода. Потом связался с киношниками. Поди, в искусство ударился.
— Разве он не собирался поступать в медицинский?
— Милый мой, давай не будем! С дочками все идет как по маслу, тем только бы учиться, а вот с парнями... Погоди, скоро сам хлебнешь.
Гунар почувствовал, что у него начинает портиться настроение. Это он мог заключить по нескольким сравнительно точным приметам. Все вдруг стало злить его, раздражать. Хотелось спорить, говорить что-то резкое.
— Я его пытался вразумить, ты, говорю, ни то ни се, ни жареный, ни пареный. — Витаут все еще не мог отрешиться от печальной темы. — Да попробуй их переговори: я закончил среднюю школу, у меня врожденный интеллект.
— М-мда-а-а.
— Ты знаешь, а я одну все-таки отстегну. Горло хочется промочить. — Вихляя задом, Витаут поплелся к холодильнику. Зад у Витаута, в сравнении с выпирающим брюхом, казался непомерно узким. Как у подростка.
— Так, так.
— Получи диплом, говорю, в наше время кобель, и тот ни гроша не стоит, если без диплома. Дворняга. Существо второго сорта. — Обручальным кольцом Витаут ловко сдернул с бутылки колпачок. — Ступай в институт, говорю, поучись, или тебе чего не хватает? Ведь такие олухи институты кончают. А он, дубина стоеросовая, твердит, как заводной: не хочу быть ученым, хочу быть счастливым.
Пока Витаут по глотку цедил пиво, Гунар пролистал свежий номер журнала «Звайгзне».
— В последнее время стали печатать интересные кроссворды, — сказал Витаут.
— Знаю, — буркнул Гунар, — тебя всегда тянуло на ребусы.
— Информацию для мозговых извилин нужно держать наготове.
Вдруг что-то вспомнив, Витаут отобрал у Гунара журнал.
— Я тут, перед тем как задремать, споткнулся где-то, ах да, десять букв, знаменитый древнегреческий писатель... Шесть букв сидят уже прочно: аристо... Ясное дело, что Аристотель, да одна буква, вроде, лишняя, В гробу затычка.
— Блохе припарка.
— Крюку в клозете бантик.
— Разве Аристотель был писатель?
— А кто мог запретить ему писать?
— Разве Аристотель был не математик?
— Ты прав, и он нашел штаны. Впрочем, нет, это был Пифагор. Аристотель открыл «пи», формулу квадратуры круга. И крикнул римскому воину: не топчи мой рисунки. А римлянин его прикончил.
— Витаут, а ты помнишь из латыни исключения третьего склонения?
— Ясное дело, помню: febris, pupis, tusis, turis, clavis, sitis, vis, securis.
— Что значит «securis»?
— Это исключение.
— Волшебные слова без смысла и значения, не правда ли?
— Не придирайся. Ты спросил, помню ли я исключения. Больно ты разошелся. А-рис-то... Ясное дело, что Аристотель! Древние греки были людьми гармоничными.
— Одна буква лишняя. Может, Аристофан?
— Ну да, Аристофан. У меня на кончике языка вертелось. Думаешь, я глупее тебя. Мы оба с незаконченным средним.
К опорному столбу навеса была прибита мишень. Там же торчали стрелы. Металлические, величиной с шариковую ручку. Один конец заостренный, на другом перышко. Взяв несколько стрел, Гунар попробовал кинуть. С пяти шагов попал в двойку, четверку и единицу,
Витаут в левой руке все еще держал бутылку с пивом. Немного погодя журнал, трепыхая страницами, точно курица, отлетел в сторону.
— Это, братец, вот как делается, смотри! — Витаут зажал стрелу между большим и указательным пальцами, согнутую в локте руку поднял на высоту плеча, размахнулся и, крякнув, кинул.
— Девятка. Стыд и срам, что-то нынче я не в форме.
— Ничего, годится.
— Терпеть не могу слабую технику.
— Как называется этот вид спорта — безалкогольное кидание?
— В Орегоне такими стрелами ковбои баловались в кабаках. Смотрел в кино? Пропустят по рюмашке, другой-третьей и проверяют, все ли в порядке с глазомером, не дрожит ли рука.
— В Орегоне, говоришь? Ковбои. А не в Аризоне?
— При чем тут Аризона? Говорю тебе — в Орегоне. Хочешь пари? Там на стрелах написано.
— А мужчины, как всегда, заняты своими важными делами! Ну, пошалите, пошалите, вы ведь без этого не можете. — Они не заметили появления Зигриды.
— Здравствуй, Зигридочка!
— Здравствуй, Гунар! Рада тебя видеть. А я уж думала, принесла нелегкая этого забулдыгу Земзирга. Давно ты не появлялся.
Глянув на Витаута, Зигридочка нахмурилась.
