проводил нас до дверей, и мы ушли от него прямо на очередной спектакль одного из театров его компании, который сегодня вечером приносил ей очередную прибыль, не знаю, как уж там в данном случае – на правах прямой собственности или на основе кабального контракта.
Через час нам предстоит посмотреть репетицию самого старинного театрального зрелища в Японии, так называемого театра «Но».
Этот театр с древними народными истоками и с феодальной полурелигиозной оболочкой уже полтора века назад был потеснен с японской сцены пришедшим ему на смену, новым для того времени театром «Кабуки». Сейчас театр «Но» сохранился в Японии как редкость – во всей стране есть лишь несколько помещений, в которых нерегулярно играют несколько небольших трупп, принадлежащих к разным школам этого театра. Они играют спектакли для немногочисленных, но упорных любителей этого редкого зрелища. Искусство это давно с коммерческой точки зрения нерентабельно и содержится на средства знатоков и покровителей его.
Мы сидим на циновках в моем номере в киотской гостинице и, перед тем как ехать на репетицию, разговариваем с почтенным старичком японцем, любителем «Но», его знатоком и историком.
Он рассказывает мне, что история «Но» насчитывает около пятисот лет. Пятьсот лет назад у истоков этого театра появились два гениальных, по его словам, драматурга: отец и сын – Канами и Сэами. Три четверти пьес, которые играют до сих пор в театре «Но», – пьесы, написанные этими гениальными отцом и сыном. Они были одновременно драматургами, композиторами и актерами. Кроме того, они написали еще и трактат об искусстве, в котором и сейчас, по мнению моего собеседника, можно найти немало ценных мыслей.
Я спрашиваю: сколько же всего пьес в репертуаре театра «Но»?
На это следует ответ, что сейчас около двухсот, а было триста.
Я спрашиваю: были ли с самого начала записаны эти пьесы на бумаге или передавались из уст в уста?
– Да, они были записаны на бумаге.
– А музыка?
Мой собеседник отвечает, что музыка не была записана, потому что в Японии не было нот. Музыка передавалась из поколения в поколение по слуху. Но рядом с текстом пьес театра «Но» расставлялись точки и черточки, обозначавшие, где надо петь текст высоко и где низко, где сильнее и где слабее. Такие же точки и тире можно найти в старых буддийских молитвенниках. Вообще в музыке театра «Но» есть много мотивов старых, буддийских молитв.
Особенностью «Но» было то, что его драматурги и композиторы одновременно были исполнителями своих пьес и мелодий.
– А сейчас артисты «Но» – только артисты? – спрашиваю я.
– Да, потому что за последние годы в репертуаре театра «Но» не появляется пьес, которые могли бы по высоте своего искусства заменить пьесы старого репертуара.
Я спрашиваю: что означает для моего собеседника понятие «за последние годы»?
Он отвечает, что имеет в виду последние двести лет, и, покончив с этой темой, переходит к рассказу о том, что, собственно, представляют собой традиционные представления «Но».
Представления «Но» – это не одна, а несколько пьес с разделяющими их интермедиями, следующих одна за другой в определенном традиционном порядке. Каждое представление состоит из трех главных частей. Первая часть – духовная, она должна показать на сцене божественное начало.
Вторая часть, если так можно выразиться, – светская; она, в свою очередь, состоит из трех пьес: в первой по традиции главным героем должен быть выведен самурай, в центре второй должен быть сюжет из жизни женщины, а третья пьеса должна представлять собой сцены из народной жизни. Все три пьесы, вместе взятые, составляют вторую, центральную часть представления «Но».
Наконец, последняя, третья, часть всего представления, небольшая и являющаяся как бы отдыхом после второй части, должна быть торжеством спокойствия и равновесия, торжеством духа.
– Сегодня, – продолжает мой собеседник, – репетируется только вторая пьеса из средней, второй части представления. Он заранее расскажет мне ее содержание, чтобы я лучше смог понять то, что будет происходить на репетиции.
Молодой самурай взял к себе молодую девушку, танцовщицу и певицу, и держит ее при себе. Мать этой девушки заболела и прислала своей дочери письмо, что она больна и просит ее вернуться. Молодой самурай не желает отпустить девушку – он слишком сильно любит ее, но девушка хочет ехать к матери и грустит, и, чтобы развлечь ее, самурай едет вместе с ней посмотреть, как цветут вишни. Девушка, глядя на осыпающиеся под дождем цветы вишни, сочиняет танку о том, что, подобно этим осыпающимся здесь вишням, вдали увядает жизнь ее матери. Взволнованный и опечаленный самурай отпускает ее.
Таково содержание этой пьесы; вслед за ней я увижу так называемую саругаку, или, еще точнее, кёгэн-фарс, сюжет которого в представлениях «Но» развивается в промежутках между пятью основными пьесами.
Я хочу расспросить поподробнее об этом кёгэн, но нам ужо пора идти. Беседа с переводом заняла, как всегда, гораздо больше времени, чем предполагалось, и мы опаздываем к началу репетиции.
Передо мной лежат записи, сделанные во время репетиции «Но». Я привожу их в той последовательности, в какой они появились у меня в блокноте. Пожалуй, они лучше, чем тщетная попытка связного рассказа, дадут представление о том неожиданном противоречивом и сильном впечатлении, которое на меня произвело это необычайное зрелище.
Вот они, эти записи.
На полу посредине сцены медленно поворачивается огромная фигура в раззолоченной женской одежде, с женской белой маской на лице. Фигура поворачивается с тихим скрипом: она скрипит ступнями обутых в белые носки ног об отполированный, как зеркало, пол сцены. Фигура поворачивается, двигаясь беспрерывными, крошечными, медленными шажками, при каждом шажке заворачивая носки ног внутрь.
На деревянном заднике сцены нарисовано громадное изображение сосны. Это не просто изображение сосны – это изображение священной сосны из Нары, старой императорской резиденции, находящейся неподалеку от Киото.
Зрительный зал представляет собой ряд ящиков, похожих на детские ящики для песка. Ящики расположены один за другим вплотную, слегка приподнимаясь друг над другом. У них низкие деревянные барьеры и застланное циновками дно. Это своего рода ложи. Они сделаны традиционно, как в старину, хотя само помещение театра не особенно старое.
«Дорога цветов», в противоположность театру «Кабуки», идет не в глубь зала, а уходит под углом вбок и назад от сцены, которая выдвинута вперед, в зал.
В театре «Но» нет и никогда не было декораций. За сценой всегда одна и та же нарисованная на деревянном заднике сосна, а вдоль «дороги цветов» стоят три небольшие живые сосны, стволы которых вставлены, как в вазы,
