Измаила дома не оказалось.
— Посиди, я разыщу его, — сказала Маша и ушла.
Она долго не возвращалась. Славка огляделся. Две кровати. Магнитофон в углу. Электрическая плитка. Чемоданы. Книги. Казалось, с приходом Маши ничего не прибавилось в немудрящей обстановке. И в то же время Славка по тысячам примет мог бы сказать, что она живет здесь: хула-хуп. Запах духов. В недавно крашенных половицах — мелкие дырочки от каблуков-«шпилек», как веснушки.
За дверью послышались торопливые мужские шаги и постукивание легких каблучков.
«Они!» — Славка почему-то встал.
— Славка! Дружище! — с некоторой запинкой, но искренно воскликнул Измаил.
Напряжение спало, и Славка крепко пожал ему руку. Оба потянулись за сигаретами.
— Ну, задымили! — Маша притворилась рассерженной.
Измаил и Славка, попрятав в кулаки сигареты, удалились в коридор.
— Не могу, понимаешь, по углам курить, — признался доверительно Измаил. — Привык в комнате. А Марусе дым вреден. Гимнастика...
— Да, конечно, — согласился Славка. — Ты уж отвыкай.
Теплое слово «Маруся» разбудило в Славкином сердце утихшую боль, даже голова закружилась. Боясь, что Измаил станет продолжать разговор о Маше, Славка спросил:
— Ну, как Григ? Давненько не видал его... Измаил нахмурился.
— Григорий развил бурную деятельность. Влез в душу к литераторам и носится с их Галкой как с писаной торбой. Помнишь, Лида о дневнике рассказывала?.. Эту Галку — гнать из университета, а он: «Девчонке девятнадцать лет... После суда она стала лучше...» А на мой взгляд, это демагогия незрелого гуманиста. До тех пор, как поступить учиться, я слесарничал год. Гришка на шахте в Казахстане вкалывал... Ты и учишься и работаешь. Для нас школой была работа...
— А может, действительно ее к нам на стройку? — в раздумье сказал Славка, забывая, что совсем недавно спорил с Клюевым, защищая тезис «работа — не лекарство!». — Может, понравится? У нас в детдоме тоже была одна такая артистка, теперь — каменщица первой статьи...
— Во-во! — обрадовался поддержке Измаил. — Гришку только фактами убедить можно.
Докурив, Славка и Измаил вернулись в комнату. Маша успела переодеться. В простеньком домашнем платье она показалась Славке еще красивей.
— А где же Гришка? — обеспокоенно спросила Маша. — Послали за сахаром, а он запропал...
— Придет, никуда не денется,
Гриша возник на пороге неожиданно, запыхавшийся, взволнованный.
— Ребята, сейчас встретил девчонок... Что-то стряслось с Лидой!
— Что такое?! — вскочила Маша.
— Толком не знаю. Бежал к вам, думал, вы... Измаил принял решение:
— Пошли!
Маша виновато взглянула на мужа:
— Я опаздываю... Представление...
— Хорошо. Иди. Мы сами...
Фонарем вспыхнуло солнце, вечерним фонарем — и погасло. Палата наполнилась сумерками.
Лида очнулась и долго лежала, с трудом восстанавливая в памяти, кто она, почему находится в пустой тихой комнате, пропахшей какими-то мазями, нашатырным спиртом и йодом, отчего так сильно болит нога и нет сил приподнять голову.
Постепенно Лида освоилась, притерпелась и могла даже дотянуться и включить свет. Но она этого не сделала: ей казалось, что при свете боль усилится. Лида осталась лежать в темноте.
«Я прекрасно знаю, — думала она. — Я знаю, что стою где-то посредине. Ни к особо хорошим, ни к особо плохим... За что же мне такая особенная боль?! Ни шевельнуться...»
В те минуты, когда бедро переставало болеть, она силилась думать об университете, о ребятах, о том, что теперь она отстанет, не сдаст сессию.
Лиде всегда хотелось быть остроумной и беспечной, казаться «своим парнем». Не выходило. Наверно, именно поэтому Гришка ни разу не взглянул на нее так, как ей хотелось бы... Ни разу!
Вошел дежурный врач в сопровождении сестры.
— Что так мрачно живете? — сказал он и щелкнул выключателем.
Лида зажмурилась.
— Ничего страшного, — успокоил врач.
Он взял в свою прохладную руку Лидину кисть и пощупал пульс.
— За-ме-чательно, — задумчиво сказал он. — Ну, а вообще — как настроение?
— Так...
— Не надоело одной? — он внимательно посмотрел на нее.
— Да, надоело, — ответила Лида. Она хотела добавить: «и лежать надоело», но удержалась, понимая, что это будет всего лишь безнадежная жалоба.
— Замечательно! — повторил врач. — А мы как раз хотели вас перевести в другую палату, повеселее.
Он повернулся к сестре и что-то быстро сказал ей. Та наклонила голову.
После его ухода нянечки перекатили Лидину кровать в соседнюю палату.
Лида забылась недолгим сном. Проснулась как от толчка. Что-то встревожило ее — сразу не понять что. Нога? Но, кажется, боль утихла.
За дверью, не спеша приближаясь, раздались чьи-то шаги. Человек прошел мимо, в глубь коридора, но через некоторое время Лида снова услышала все те же неторопливые, но какие-то тревожные шаги.
Рядом завозилась соседка, девочка лет тринадцати, у которой тоже был перелом ноги.
— Кто это? — шепотом спросила у нее Лида.
— Дяденька из шестой, — так же шепотом ответила девочка. И, вздохнув, как взрослая, добавила: — Геологом работает.
— Что же он?.. — снова спросила Лида.
— Операция завтра, — сказала девочка и замолчала.
В гулком коридоре под самой дверью снова раздались шаги.
«Наверно, вся больница слышит, — подумала Лида. — И все молчат, понимают». Ей вдруг стало отчего-то неловко, будто ее страдания были не взаправдашние.
На своей кровати притихла девочка, Лида чувствовала — не спит, прислушивается. Что думает она? Что думает вон та женщина в углу, которая тоже проснулась? Прежде Лида мало задумывалась над тем, что творится в душах людей, живущих рядом. В общежитии было не просто, но все понятно. Посылка — на всех, тайна — тоже. А вот как разделить с человеком его собственную боль, как утешить? Лида пока не знала этого.
На другой день у Лиды поднялась температура. Полнейшее безразличие охватило ее. Ей казалось, что она всеми покинута, забыта, и странно — это нисколько не трогало ее. Жизнь в больнице начинала казаться ей привычной.
В это время к Лиде пришел первый посетитель, пожилой мужчина.
— Как вы себя чувствуете? Разговаривать можете? — первым делом спросил он.
— Могу.
— Вот и хорошо. Я веду ваше дело. Хотел бы задать вопросы...
— Да?..
— Вы помните, сколько было нападающих?
— Двое, — безразлично отозвалась Лида.
— Видели их лица?
— На улице было темно. Свет горел только у моста. Я шла по лестнице, а они спускались навстречу. Один высокий, в куртке. Хорошая такая куртка, спортивная... Другой — моего роста...
— Дальше.
— «Девушка, вы к нам?» — спросил высокий. «Она к нам», — ответил за меня низкий. Обнял... Я хотела отшутиться, но он выхватил папку. А там стипендии двух девчонок, я им несла... Кто-то из них завернул мне руку. Я хотела крикнуть, но не успела. Высокий зажал рот кожаной перчаткой и толкнул к перилам. Я почувствовала, что лечу вниз... Вот и все.
— Больше ничего не запомнили?
— Нет... То есть вот еще: одного зовут Камбала. «Камбала, выверни куртку», — сказал кто-то из них.
— Все?
— Все.
— Поправляйтесь. Всего хорошего. — Оперуполномоченный неловко поднялся со стула и вдруг сказал: — Не беспокойтесь, мы их обязательно поймаем.
— Мне все равно, — устало ответила Лида. Он посмотрел на нее с удивлением, хотел что-то сказать, но передумал и тихо, незаметно ушел.
Лида закрыла глаза и, чувствуя, как начинается очередной приступ боли, стиснула зубы, перестав замечать окружающее.
***
Под вечер к Лиде подошла молоденькая медсестра.
— К вам — парни, — с едва заметной завистью сказала она. — Третий день подряд приходят. Записок, говорят, передавать не будем, нам ее самое повидать надо...
— Что же вы раньше-то?! — Лида чуть не заплакала.
— Парни ничего, красивые, — подмигнула медсестра. — На язык шустрые. Вон как мне зубы заговаривали!
Лида почувствовала что-то вроде ревности. Если бы она знала, медсестра, какие это парни! Братья? Даже и не братья. Просто свои парни.
— Пропусти! — нетерпеливо попросила Лида.
Медсестра заколебалась.
— Пропусти! Уже поздно, никто не увидит... Девушка сдалась. Очень уж не хотелось ей разыгрывать перед студентами официальное лицо. Славка, Измаил и Гришка вошли в палату, озираясь, неловко и стараясь не шуметь.
— Привет! — небрежным тоном сказала им Лида.
На эту небрежность ушла половина мужества. Парни сели на табуретки.
— Ну, как, Лидка-калитка? — спросил Измаил нарочито бодрым тоном.
— Плохо... — неожиданно для всех и еще более для самой себя созналась Лида.
